Когда мне исполнилось 14 лет – с тех пор минуло уже три с половиной десятилетия – бабушка достала с антресолей и вручила мне толстый черный кожаный портфель с семейными документами. С архивом, который оставил ее отец, а мой прадед.
Андрей Николаевич Светозаров скончался в 1963 году, в возрасте 86 лет, за пять лет до моего рождения. В тот же год умерла и его жена, моя прабабушка, Надежда Семеновна Светозарова, в девичестве Махрова. Но, несмотря на то, что я их никогда не видел, ощущение причастности к их жизни было всегда: я спал на упругой прадедушкиной дореволюционной железной кровати, а их с прабабушкой фотография висела на стене.
Надежда Семеновна Светозарова
Cемейные альбомы, начинавшиеся в последние годы XIX века и охватывавшие и русско-японскую войну, и Первую мировую, и простиравшиеся до наших дней, были известны мне с самого раннего детства. А разглядывание их, вместе с обсуждением с бабушкой, кто есть кто на старых фотографиях, было одним из любимых домашних занятий. В первых альбомах были мои бабушка и дедушка в младенчестве, в окружении своих родителей, бабушек и дедушек. В последних – я в окружении своих родителей, бабушек и дедушек. Это казалось нормально, в порядке вещей.
Юнкер Андрей Николаевич Светозаров с мамой Зинаидой Николаевной, сестрами и братом
Растившая меня няня – Евдокия Ивановна Фролова, к которой мы обращались «Татенька», – была инокиней Дивеевского монастыря, жившей большую часть времени до его закрытия в 1928 году на подворье в Петергофе. Она рассказывала мне, «как Наследника крестить везли – в золотой карете» и как Царевны приходили к ним на богослужение. Татенька умерла в возрасте 93 лет, когда мне было 13, а большая часть ее жизни прошла в нашей семье, рядом с Андреем Николаевичем и Надеждой Семеновной, к которым она и пришла домработницей в 1930-е, так что в ее разговорах они тоже все время присутствовали.
Знал я и то, что по семье Надежды Семеновны прошло разделение Гражданской войны. Двое ее братьев воевали в Белой армии. Старший, генерал-лейтенант Петр Семенович Махров, был последним начальником штаба у А.И. Деникина, а затем представителем Врангеля в Польше, при новообразованном правительстве Юзефа Пилсудского.
Петр Семенович Махров с женой Марией Адамовной Бафталовской, дочерью Лялей и няней. Примерно 1909-1910 гг.
Вместе с ним на стороне белых сражался и самый младший брат, полковник Василий Семенович Махров. А другой ее брат, генерал-майор Николай Семенович Махров, вместе с ее мужем, подполковником Андреем Николаевичем Светозаровым (они с молодости были друзьями), воевал на противоположной стороне линии фронта, в Красной Армии – Николай Семенович был начальником штаба, а мой прадед – начальником снабжения 3-й стрелковой дивизии РККА.
Иногда у нас в гостях бывали наши дальние родственники из Франции – двоюродный брат моей бабушки Кирилл Васильевич Махров, родившийся в эмиграции в Тунисе, служивший тогда в посольстве Франции в СССР, и его жена Галина Александровна, талантливая художница, родившаяся в эмиграции в Болгарии дочь казачьего полковника Климова. В 1960 году Кирилл Васильевич впервые приехал в СССР как французский дипломат, нашел нашу семью, застал своих дядю и тетю, привез им письма и фотографии от ее брата из Франции, и эта связь в нашей семье продолжается до сих пор. Родители просили меня в школе на эту тему не распространяться, но у меня, ребенка рубежа 1970-х и 80-х, уже не было страха – я хвастался и даже приписывал себе аристократическое происхождение, которого на самом деле не было.
Конец 1950-х годов. Канны. Мой двоюродный прадед генерал Петр Семенович Махров с племянником Кириллом Васильевичем Махровым
Но примерно в то же самое время я начал осознавать, что лишь единицы моих сверстников росли в такой живой связи с дореволюционной Россией, историей революции и Гражданской войны. Для большинства из них семейная история начиналась где-то при советской власти или на уровне дедов, воевавших в Великую Отечественную. И в минувшие недели, когда отмечалось 100-летие Октябрьской революции, из обсуждений в социальных сетях стало ясно, что очень мало кто из наших современников располагает личной историей, связанной с революцией.
«Продовольственный вопрос безнадежный»
Мне в этом отношении повезло. В том самом черном старом чемодане была, среди прочего, тонюсенькая бумажная папочка, на которой рукой прадеда было написано: «Революция в армии».
В ней было всего несколько документов. И главный из них – сохранившийся у Андрея Николаевича черновик письма, которое он писал в ноябре 1917 года – ровно 100 лет назад – своему товарищу, подполковнику Алексею Ивановичу Косяченко, офицеру для поручений при интенданте Северного фронта. Черновик написан неразборчиво, на тонкой пожелтевшей бумаге. И уже старческим почерком, на советской бумаге в клеточку, разборчиво переписан – прадед явно считал, что это может быть интересно потомкам. Интересно ли это кому-нибудь, кроме родственников, – судить не мне.
В письме речь идет большей частью о вопросах службы – возвращения или невозвращения прадеда на должность дивизионного интенданта 76-й пехотной дивизии из затянувшейся командировки в штаб 12-й армии, где он временно исполнял обязанности начальника интендантской части этапно-хозяйственного отдела.
И вот, обсудив на нескольких страницах лично-служебные коллизии, Андрей Николаевич дальше пишет (сохраняю пунктуацию автора):
«Хочу немного сказать о деле. Немного – потому, что нечего много говорить.
Ясно – продовольственный вопрос безнадежный. Может быть благодаря героическим мерам, чуть не фуражировкам в свою страну, как в неприятельскую, мы что-нибудь вытащим. Проживем месяц-другой. А дальше и этого не получить. Омертвела жизнь страны. Умрет и армия. Морально она уже умерла и, как труп, начала разлагаться, – души армии уже нет, но сохраняет еще форму внешнюю армии, вернее – сборища.
Но скоро тело армии рассыпется и потеряет форму. Мы – интенданты сейчас в самом ужасном положении, мы в роли врача умирающего. Все смотрят на нас с упреком во взгляде с требованием дать все, что нужно для спасения армии. Мы и даем что можем, но знаем, что это не спасет, и видим что процесс омертвения расширяется и смерть армии близка.
Для спасения ей недостает только одного – совести, но что же делать если этим интендантство снабдить не может. Армия потеряла совесть. Напр. с вещами, – сколько наглой лжи, криков о голых и босых, угроз, насилия, все чтобы получить сапоги и вещи, продать и опять требовать, даже вымогать. Целые толпы депутатов и к стыду сказать, даже командиры частей и начальники дивизий являются, и чаще прямо к командарму настойчиво требуя, уверяя о нищенском виде солдат. И не раз цифры заставляли их конфузиться. Солдата нет. Есть торгаш, наглец и барышник, который всегда будет иметь нищенский вид.
Я не верю этим крикам. Стоило только в один корпус послать проверить (в Сибирский) и только в управление, как он уже телеграфирует – снять с его потребности 44 000 шаровар, а ведь это почти на половину состава. Часовые уходят с поста самовольно и это еще более благородные, потому что другие еще выломав доску уносят с собой пару сапог или что-нибудь другое.
Совесть потеряна. Заготовил приказ армии с инструкцией составления и проверки требований. Это может немного уменьшит хаос. И это теперь только в конце войны. Теряется вера в работу, а тут еще ежедневно ждем начала арестов командного состава.
Всего не переговорить, хотя и хотелось бы по-человечески обмениваться мнениями но нет времени и этот раз только благодаря исключительному случаю.
Так не откажи дорогой переговорить с Кононенко – пусть скажет откровенно, – а проще пусть прямо отдаст распоряжение как он находит нужным.
А. Светозаров».
Такое вот письмо. И если семейные фотографии благополучной, счастливой жизни начала века всегда были для меня своего рода антидотом к советской пропаганде о том, как ужасно все было «при проклятом царизме», то это хранившееся в семье описание разложения армии стало со временем важным антидотом к распространенному сейчас представлению о том, что Октябрьский переворот произошел едва ли не случайно или был исключительно инспирирован извне.
Добрый товарищ
В это революционное время в армии расплодились разные контрольные комиссии, солдатские комитеты и прочие «демократические» устроения. Однако Андрей Николаевич явно ценил поддержку со стороны рядового и унтер-офицерского состава. В новых условиях она становилась еще инструментом выживания – ведь, как он написал выше, ждали «начала арестов командного состава».
Вот и такой документ, датированный еще сентябрем 1917 года, положил он в папку «Революция в армии».
«Глубокоуважаемому нашему товарищу и доброму начальнику Андрею Николаевичу подполковнику Светозарову
Все товарищи мои и я глубоко сожалеем, расставаясь с таким добрым товарищем, которого до революции считали как отца. А в дни общего духовного и нравственного разложения даже посвятил нас своим знанием, которое послужило пользу революции и свободы.
Расставаясь с вами, еще раз приветствую вас и выражаю вам свою сердечную признательность и надеемся еще видеть вас.
Будьте здоровы, господин подполковник. Желаю вам от души всех благ.
Председатель комитета Литвяков»
Прощание
Однако шли месяцы, ситуация с возвращением в 76-ю дивизию, которой было посвящено письмо, так и не разрешилась. И расформирование старой армии застало моего прадеда в штабе 12-й армии. В папке лежит копия приказа о расформировании штаба, датированная 15 мая 1918 года. Это удивительный документ, демонстрирующий почти утерянное ныне умение говорить людям «спасибо».
Штаб был расформирован в мае, а, согласно послужному списку, еще в апреле 1918 года Светозаров был назначен (а в июне 1918 года утвержден) интендантом Вяземского отряда Западной завесы уже новой, Красной Армии. Отряды завесы формировались уже после подписания Брест-Литовского мирного договора из частей и соединений старой армии и должны были выполнять заградительные функции на случай нарушения немцами мира.
Брат на брата
В июле прадед стал начальником снабжения 2-й Московской дивизии, которая в сентябре 1918 года была переформирована в 3-ю Стрелковую дивизию. Начальником штаба, а одно время и начальником, то есть командиром, этой дивизии служил шурин (брат жены) Андрея Николаевича, в прошлом генерал-майор Генерального штаба царской армии, а впоследствии комбриг Красной Армии Николай Семенович Махров.
А другой шурин, генерал-лейтенант Генерального штаба Петр Семенович Махров пытался сначала вообще в Гражданской войне не участвовать и уехал в Полтаву. Однако при приближении к городу войск большевиков, понимая, что его неизбежно мобилизуют в Красную Армию, что, как он напишет впоследствии в своих мемуарах, было несовместимо с его «чувством национальной гордости и понятием о чести офицера», уехал через Одессу в Крым, где вступил в Добровольческую армию генерала Деникина и стал сначала начальником военных сообщений, потом генерал-квартирмейстером, а в итоге и начальником штаба Главнокомандующего.
При этом, как свидетельствует его опубликованный в 1990-е годы секретный доклад генералу Врангелю от 8 апреля 1920 года, он оставался человеком либеральных политических убеждений, которого обвиняли даже в «эсеровщине», будучи при этом горячим патриотом. Это проявилось и впоследствии в эмиграции во Франции, где он стал «сменовеховцем» – то есть выступал за сотрудничество с Советской Россией. А на следующий день после того, как нацистская Германия напала на СССР 22 июня 1941 года, Петр Семенович направил заказное письмо советскому послу в Виши Александру Богомолову с просьбой зачислить его в Красную Армию «хотя бы рядовым». Из-за этого в августе 1941 года он был арестован и просидел до 7 декабря в лагере Верне, откуда был освобожден по ходатайству французского генерала, знавшего его по службе в Варшаве.
Генерал П.С. Махров. Фото из альбома «Белая Армия. Фотопортреты русских офицеров 1917-1922», сост. В. Жуменко, Париж, 2007
Мы не знаем доподлинно, при каких обстоятельствах и насколько добровольно Андрей Николаевич и Николай Семенович вступали в Красную Армию. Но знаем, что они крепко дружили и в дореволюционные, и в послереволюционные времена. А моя бабушка, Надежда Андреевна Светозарова, показывала мне полукруглое окно во флигеле знаменитого дома Щербатова на Новинском бульваре, где в большой комнате одно время жили в годы Гражданской войны жены Андрея Николаевича и Николая Семеновича, Надежда Семеновна Светозарова и Наталья Даниловна Махрова, со своими маленькими дочками – родившейся в 1913 году моей бабушкой и родившейся в 1914 году ее двоюродной сестрой Тамарой.
Около 1940 года – года свадьбы моих бабушки и дедушки (они справа). Слева направо: мой прадедушка полковник в отставке Андрей Николаевич Светозаров, его жена Надежда Семеновна (в девичестве Махрова), их дочь (моя бабушка) Надежда Андреевна Светозарова и ее муж (соответственно, мой дедушка) Дмитрий Михайлович Марты(и)новский
В мемуарах Петра Семеновича Махрова, написанных в 1950-е годы во Франции и изданных в 1994 году в Санкт-Петербурге, говорится, что семья брата находилась в заложниках. Следует ли из этого, что в доме на Новинском бульваре семьи двух «военспецов» жили поднадзорно «в заложниках», пока их мужья воевали со своими братьями? Вероятно, так оно и было.
В своих мемуарах Петр Семенович описывает, как в конце августа 1919 года к нему пришел военврач, попавший за несколько дней до этого в плен и перешедший на сторону белых.
«– Я привез Вам привет от Вашего брата Николая Семеновича. Он просил передать Вам, что он душой всегда с Вами, что он очень страдает, не имея возможности перейти на сторону белых.
Я прервал доктора, спросив его:
– Так где же мой брат?
– Он командует бригадой в 28-й стрелковой дивизии, которая действует на севере под Царицыном против армии генерала Врангеля (это не соответствует известной биографии Н.С. Махрова. – А.З.). В одном из последних боев я предупредил Николая Семеновича, что решил перейти на сторону белых. Вот он и дал мне поручение передать Вам и Вашему брату Василию Семеновичу свой привет и сказать, что он сам перейти не может, так как его жена Наталья Даниловна и дочь Тамара объявлены заложницами. Мы с Николаем Семеновичем большие друзья. Несчастный он человек! Им пользуются как военным «спецом», и к нему приставлен комиссар, который следит за каждым его шагом.
Меня эта весть очень взволновала. Я вспомнил, как 26 июля мне сказал старик, сидевший на берегу Волги у маленькой церковки: «Брат на брата пошел… Светопреставление!» В данное время нас с Николаем разделяло пространство в 50 верст. Мы всем сердцем любили друг друга, но судьбой вынуждены идти один против другого, как враги» (П.С. Махров. В Белой армии генерала Деникина. Санкт-Петербург, издательство Logos, 1994 г.).
Где-то там, в 50 верстах от своего шурина, был и мой прадед Андрей Николаевич Светозаров.
Подполковник А.Н. Светозаров и серая кобыла, разбившая его в Бобруйске в 1915 году. Первая мировая война
Противник самодержавия
Насколько искренне он принял революцию, насколько осознанно сделал свой красноармейский выбор? На этот вопрос ответить сложно.
В черновике автобиографии, которую он писал в 1924 году для какой-то очередной подачи документов, он утверждает, что его сестры и брат «были членами минской организации вместе с Измайлович и Пулиховым, покушавшимся на Курлова» – речь идет об эсерах, покушавшихся на минского губернатора Павла Курлова в январе 1906 года.
«В доме у нас была конспиративная квартира и склад оружия. В июне 1905 года жандармы произвели обыск в нашей квартире, но найти ничего не удалось. Вот почему октябрьскому перевороту я вполне сочувствовал и служил и служу советской власти с полной преданностью, так как глубоко верю, что только теперь, когда кончилась история царей и началась история народа, наша рабоче-крестьянская страна может стать на путь экономического и исторического прогресса.
Да, я был всегда противник самодержавия и, хотя сочувствовал революционной работе, но как офицер не считал возможным состоять в партии».
Было ли так на самом деле или это было просто заявление о лояльности новой власти? В семейном предании никаких историй о причастности наших родственников к революционным покушениям никогда не рассказывали – хотя это было бы, наверное, выгодно в советском контексте. С другой стороны, на Курлова покушались эсеры, а связи с эсерами в СССР также, мягко говоря, не приветствовались. А почему якобы обыск в минской квартире был в июне 1905 года, когда покушение на Курлова произошло в январе 1906-го?
В этом деле, вероятно, останется больше вопросов, чем ответов. Время было опасное. В папке хранится «Удостоверение» 1923 года, согласно которому начальник мобилизационного отдела Управления главного начальника снабжений РККА А.Н. Светозаров как находящийся на действительной военной службе «не может назначаться непосредственно гражданскими властями на принудительные работы». При этом он и его семья «не подлежат принудительному переселению и выселению», члены семьи могут привлекаться на трудовую повинность «только в случае крайней нужды», у них «запрещается реквизировать и конфисковать движимое имущество – мебель, одежду, обувь, посуду, продовольствие и проч.», а арестовать красноармейца нельзя «без ведома его начальника и без согласия комиссара такового». Читая этот список привилегий, невольно задумываешься о том, что же происходило вокруг с теми, кто такими привилегиями не обладал.
В семье рассказывали историю о том, как Надежда Семеновна однажды увидела имя своего мужа в списке расстрелянных. На выручку пришел его денщик, сказавший: «Вот те крест – я найду тебе твоего мужа». И нашел. Когда это случилось, как денщик нашел своего командира – мы не знаем.
Определенно можно сказать лишь то, что с 1922 года Андрей Николаевич служил в Москве, в управлении начальника снабжений РККА. Управление это располагалось в здании Средних торговых рядов, известном в советское время как Второй дом Министерства обороны – ниже ГУМа, рядом с храмом Василия Блаженного. Семья жила в полуподвальной коммунальной квартире на Садовнической набережной – этот дом на Балчуге снесли уже на моей памяти при реконструкции ставшего фешенебельным района.
В 1928 году Андрей Николаевич уволился в запас – что, вероятно, спасло его в период армейских чисток в 1930-е годы. Однако до глубокой старости подрабатывал приемщиком военной продукции на московских текстильных фабриках – его узкой специализацией было сукно.
По словам моей мамы, ее бабушка, Надежда Семеновна, стандартно называла дореволюционные времена «в доброе старое время», а дедушка Андрей Николаевич при слове «Россия», довольно редко употреблявшемся во время СССР и РСФСР, всегда проглатывал комок и вытирал слезы из уголков глаз.
Надежда Семеновна и Андрей Николаевич Светозаровы. Фото сделано в 1962-м, за год до их смерти