«Судите сами» — Выпуск от 09 декабря 2008. Светлой памяти Алексия II посвящается….
В студии собрались люди, которые лично знали святейшего Патриарха, работали с ним, молились, любили его. Гости программы вспоминали встречи с Алексием Вторым, говорили о его роли в истории Русской православной церкви, о наследии, которое он оставил.
«Святейший Патриарх был символом, образцом, воплощением в жизнь тех идеалов, которые оставил в Евангелии Христос», — заявил архиепископ Ставропольский и Владикавказский, член Общественной палаты РФ владыка Феофан. — Он умел носить те трудности, которые Господь посылал народу, обществу. Он брал эту тягость на себя и тем самым исполнял христов закон».
По словам вице-премьера российского правительства Александра Жукова, «благодаря Святейшему Патриарху России удалось пройти страшные годы и страшные события без большой крови». «В этом его роль неоценима для страны, — отметил вице-премьер. – Кроме того, Патриарх был и остается одним из главных моральных авторитетов для всех нас».
«Святейшему Патриарху суждено было вывести Русскую церковь из вавилонского плена советского времени на свободу, которой Церковь не обладала со времен Петра Великого, — заметил председатель Комиссии РПЦЗ по переговорам с Московским Патриархатом, архиепископ Берлинский и Германский Марк. — И именно это дало возможность для объединения двух частей Русской церкви в мае 2007 года». По словам архиепископа, «это был спокойный человек, который своей мудростью и любовью мог разрешать любые тупиковые ситуации в переговорах, обращать их на пользу единства русской церкви и русского народа».
«Он был тверд во многих аспектах, он отстаивал свои позиции, защищал христианство, но он все это делал с любовью, — добавил председатель Папского совета по содействию христианскому единству кардинал Вальтер Каспер. — Он никогда не отказывался от диалога, он говорил о различиях православной и католической церквей, но всегда стремился к их сближению».
В свою очередь президент Фонда им. Андрея Первозванного и Центра Национальной славы Владимир Якунин отметил, что «Святейший Патриарх был не только глубоко верующим человеком, он был живым человеком потрясающей силы, гражданином своей родины, и это давало ему колоссальную силу, которую все чувствовали».
При Алексие Втором была создана «новая церковь — не министерство при государстве, а церковь, основанная на духовной силе и любви к Христу и к России, — подчеркнул режиссер Павел Лунгин. — Главным интересом была вечная жизнь, спасение души».
По мнению главы отделения Российского фонда Институт демократии и сотрудничества» в Париже Натальи Нарочницкой, «колоссальная заслуга Предстоятеля Русской Православной церкви» в том, что «в нации, которая стояла друг против друга, родилось единение». «Ему пришлось вынести груз безвременья, но нация превратилась в единый организм с ощущением что есть добро и что есть зло, — заметила она. — Он откликался на все события, но никто не слышал от святейшего Патриарха резких политических деклараций, е его словах никогда не было учительства но всегда было ясно, чем надо руководствоваться при совершении политических и нравственных поступков».
«Главное наследие Патриарха в том, что это был человек беззаветный, он отдавал Русской церкви всего себя, не притаивая ни кусочка, — сказала президент Русского общественного Фонда Александра Солженицына Наталья Солженицына. — Если бы таких беззаветных людей было бы больше — каждый на своем месте, то мы двигались бы гораздо быстрее».
МАКСИМ ШЕВЧЕНКО: Здравствуйте. Сегодня Россия, Православная церковь, весь христианский мир, да и миллионы людей разных взглядов и вероисповеданий простились со Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием Вторым. Тяжело говорить о нем в прошедшем времени – был. Только сейчас мы начинаем понимать, кем является для каждого из нас этот человек, и какую потерю мы все понесли.
Сегодня в студию Первого канала пришли люди, которые работали со Святейшим Патриархом, молились вместе с ним, да и просто любили его. И поэтому давайте вспомним, каким был 15-й Предстоятель Русской Православной Церкви Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий Второй.
Архиепископ Феофан, владыка Феофан, кем для вас был Святейший Патриарх? Какое место он занимает в истории церкви, на ваш взгляд?
ВЛАДЫКА ФЕОФАН, архиепископ Ставропольский и Владикавказский, член Общественной палаты РФ: Для меня Святейший Патриарх был и символом и образцом, воплощение в жизнь тех идеалов, которые оставил в Евангелии Христос. Достаточно было встретиться со Святейшим Патриархом Алексием хотя бы один раз, и его о блик, и его манера разговора, его всегда улыбчивое и приветливое лицо запечатлевается в глазах и в душе, и в памяти. Если сказать коротко, то глядя на Святейшего Патриарха Алексия, можно сказать словами Священного писания: «Таков нам подобаше архиерей, образ и кротости, и смирения, и любви, и разума, и образец подражания».
М.ШЕВЧЕНКО: Александр Дмитриевич Жуков. Похороны Святейшего Патриарха воистину стали общенациональным, общегосударственным событием. Десятки тысяч людей пришли проститься с телом Святейшего Патриарха. И мы видим, как страна переживает траур в день похорон Святейшего Патриарха. Почему, на ваш взгляд, Святейший занял такое место в жизни современной России?
АЛЕКСАНДР ЖУКОВ, заместитель Председателя Правительства РФ: Давайте вспомним. Святейший стал Патриархом в 1990 году. Что это было за время для нашей страны? Фактически это было время, когда Советский Союз разваливался. Наверное, у большинства людей в нашей стране почва уходила из-под ног, просто не было никакой опоры. И экономически люди плохо жили, и самое главное — морально, потому что ушла идеология советская, с которой люди жили 75 лет, и ничего нового не было. По существу, в то время, по крайней мере, мне так кажется, Русская Православная Церковь для многих людей служила по существу единственной опорой, стала такой опорой. И может быть, она стала такой опорой для государства. Я думаю, что если бы не было РПЦ, то события 1991 и 1993 года могли сложиться совсем по-другому.
И, конечно, моральным лидером нашей страны и церкви, я думаю, тогда был, конечно, Святейший Патриарх. И, благодаря ему, мне кажется, нам удалось пройти те страшные годы, наверное, и страшные события без большой крови. Вот мне кажется, что в этом его роль для нашей страны просто неоценима. Кроме того, что он был и остается, мне кажется, одним из главных моральных авторитетов просто для всех наших граждан.
М.ШЕВЧЕНКО: Наталья Алексеевна Нарочницкая. Мы сегодня говорим о той тяжелой ноше, которую Патриарх нес на своих плечах, мы вспоминаем его, те кто знал его – а знала, такое ощущение, его практически вся страна – как человека, который какой-то кротостью побеждал и многие раздоры, и многие настроения. Как вы как историк, как политик видите сегодня роль 15-го Предстоятеля Русской Православной Церкви в истории России и в истории Русской Православной Церкви?
НАТАЛЬЯ НАРОЧНИЦКАЯ, руководитель отделения Российского фонда «Институт демократии и сотрудничества» в Париже: Думаю, никто сегодня не сможет найти всех исчерпывающих слов об этом. Да это и вообще невозможно – слова бессильны. Но вот сегодня, когда я наблюдала людей, я вдруг увидела, что идет вся нация, то есть старый — молодой, образованный и простой, богатый и бедный, мужчина и женщина – это и есть церковь, потому что это самый демократический институт, где царь и раб судимы по одним критериям. И вот из того состояния хаоса, расколотости, когда вся нация в начале 1990-х годов только и знала, что стоять друг против друга, и призывать к расстрелу, вдруг родилось вот это единение, и мы превратились в единый преемственный живущий организм с целями, с ценностями, с общими историческими переживаниями, с ощущением общим, что есть добро, что зло. Это, конечно, колоссальная заслуга Предстоятеля Русской Православной Церкви, которому пришлось вынести на себе вот этот груз «безвременья», когда, действительно, времена рвались, и вот все повторяют кротость. Действительно, кто когда-нибудь слышал от нашего Святейшего Патриарха Алексия какой-то резкой политической декларации? Но он откликался на все события. В его словах не было вот такого, знаете, учительства «Поступайте так». Но было совершенно ясно, чем руководствуется, какими нравственными сомнениями обеспокоится при совершении тех или иных политических, личных и национальных поступков.
Я помню, как впервые меня подвели к нему. Честно вам скажу, я трепетала просто как былинка от волнения. А все отмечают, какая у него была подбадривающая, добрая, скрытая в бороде улыбка. Она преображала это чувство, ну, если хотите, может быть страха, благоговения, но снимала вот эту дистанцию, при этом сохраняя эту иерархию. Это же надо обладать таким внутренним зрением и чутьем.
М.ШЕВЧЕНКО: Как будто он в душу каждому человеку заглядывал, который подходил к нему.
Н.НАРОЧНИЦКАЯ: Да. И поэтому я вот это чувствовала всегда. Я, не боюсь этого слова — несмотря на то, что я не часто имела честь видеться с ним, быть представленной, но все же, не раз меня благословлял -«отношение чада к любимому и бесконечно почитаемому отцу».
М.ШЕВЧЕНКО: Очень часто мы произносим в связи с именем Святейшего Патриарха слово «единение», «единство». Владыка Марк, наверное, вам как никому другому сейчас здесь эти слова понятны применительно к тому, что сделал Святейший Патриарх. Ведь единение церкви, соединение двух ветвей одной православной церкви, расколотой трагическими событиями 20-го века, по праву считается одним из величайших деяний его патриаршества. Как из-за рубежа, из русского православного зарубежья виделся и видится Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий Второй?
ВЛАДЫКА МАРК, архиепископ Берлинский и Германский, председатель Комиссии РПЦЗ по переговорам с Московским Патриархатом: Во-первых, я думаю, мы должны осознать, что Святейший Патриарх — ему было суждено вывести русскую церковь из «вавилонского плена» советского времени на свободу. На свободу, которой русская церковь не обладала с времен Петра Великого. И поэтому нет непосредственного образца, на который мог опираться и Патриарх, и другие иерархи церкви. В этих условиях, крайне трудных, церковь впервые заняла подобающее ей место в обществе. И естественно, это моральный, это нравственный авторитет, который в большой мере связан с авторитетом самого Предстоятеля церкви Святейшего Патриарха.
Он сумел. И опять я думаю, что Господь выбрал именно такого человека, который сумел провести церковь из этого пленного состояния в состояние свободы. И это дало возможность для того объединения двух частей русской церкви, которое произошло в мае 2007 года. Я часто задавался вопросом, а что бы случилось, если бы мы раньше были готовы объединиться? Я думаю, что могу спокойно сказать, что это кончилось бы катастрофой. Особенно если думать о ранних 1990-х годах. Кого бы нам послали за границу? Человека, который больше ни в церкви, и сидит в Киеве. Вот в этом отношении Святейший Патриарх был именно тот спокойный человек, который своей мудростью, своей любовью мог объединять. И лично я могу сказать, что были тупиковые ситуации в наших переговорах, когда нам приходилось обращаться именно к нему, и он разрешал эти моменты в пользу церкви. Я усматриваю во всем его пути в этом отношении, в отношении единства русской церкви, и из этого вытекающего единства русского народа, я усматриваю в этом именно промыслительный путь.
И я должен сказать, что многие, может быть, не осознают последнее воскресное богослужение, которое Святейший совершил. Он совершил в нашем храме в Мюнхене, в храме, посвященном святым новомученикам. Это была единственная служба, единственная литургия, которую он совершил в зарубежном храме.
М.ШЕВЧЕНКО: Владимир Иванович. Вы неоднократно привозили Святейшему Патриарху со Святой земли священный огонь, который сходит в Великую Субботу в храме гроба Господня, благодатный огонь. И Патриарх потом раздавал этот огонь по многим храмам, по весям русской земли. Скажите, как Патриарх воспринимал вообще пространство русского православия, и как он воспринимал инициативу людей, которые приходили в церковь с какими-то своими начинаниями, с какими-то своими проектами, с какими-то своими идеями, которые шли на пользу церкви. Как он к этому относился?
ВЛАДИМИР ЯКУНИН, президент фонда им. Андрея Первозванного и Центра национальной славы: Если позволите, я думаю, что владыки меня поддержат. Мы приносили благодатный огонь не Патриарху. Мы ему передавали благодатный огонь. А приносили благодатный огонь в нашу церковь, в Русскую Православную Церковь, и она действительно этот огонь распределяла по всем бескрайним просторам не только России, но и зарубежья. А если отвечать на ваш вопрос, то хочу сказать, что испытываю двойное чувство печали сегодня. Потому что, с одной стороны разделяю всю горечь утраты и верующих людей, да и всех людей, которые знают, что у нас происходит, даже, может быть, не зная лично Патриарха, просто понимая, каков огромен его вклад. И как просто нормальный человек, которому посчастливилось довольно много общаться в личном плане с Патриархом. Практически история Фонда Андрея Первозванного и Центр Национальной славы самым неразрывным образом связана с его именем. И среди великих людей, которые награждены премией Фонда Андрея Первозванного, есть два великих человека – это владыка Лавр и Святейший Патриарх, Святейший Патриарх и глава Русской Зарубежной Церкви. И это было сделано нами осознанно. Дело в том, что премию Андрея Первозванного, ну, может быть это несколько высокомерно прозвучит, но это правда: ее невозможно купить ни за какие деньги. И там собираются люди, небольшой круг людей, которые высказывают свое отношение к деятельности того или иного человека. И то, что Святейший Патриарх принял эту премию из наших рук, для нас всегда было не только большой честью, но и определило навсегда то направление жизни, которое мы сегодня ведем. И это факт. Для меня лично встреча с этим человеком во многом определила то, каким я сегодня себя ощущаю и как я живу. Хотя, я думаю, что излишне говорить, что я человек немолодой, и на меня едва ли можно легко повлиять, но это правда.
М.ШЕВЧЕНКО: Сегодня миллионы людей переживают смерть Святейшего Патриарха как личную утрату. Александр Николаевич Сокуров, почему это, на ваш взгляд, происходит? Почему Патриарх стал частью души народа, частью души России?
АЛЕКСАНДР СОКУРОВ, кинорежиссер, народный артист России: Тяжелые вопросы задаете. Потому что хочется сказать: «умер памятник», потому что при жизни груз, который на него на самом деле был возложен, нечеловеческий, конечно. Вот у меня такое же было ощущение, когда я узнал о смерти Александра Исаевича – «умер памятник». И это, конечно, очень тяжело. Вот я лично с ним не был знаком. Видел его, естественно. Никогда не был с ним знаком. И очень много очень теплых человеческих каких-то слов о нем слышал от Бориса Николаевича Ельцина. А для меня наш Патриарх – это глава церковного государства. Потому что в моем представлении православная церковь постепенно становится, обретает стать, формы и суть, собственно, государства внутри государства. Я не знаю, хорошо это или нет – не мне судить об этом. Но исторический опыт говорит о том, что это опасная ситуация, когда на Патриарха возлагаем такую огромную ответственность и такой огромный груз. Просто один раз уже государство и государство церковное, и светское было вместе рядом. И мы понимаем, что народ сделал с церковью после этого. Свой собственный народ, который ее создал. Поэтому это великий человек, который на этой грани ходил всю свою жизнь – и когда был еще совсем молодым священником, и когда обрел этот великий, уникальный сан для России. Тяжелую ношу и рискованный очень труд. Мне кажется, что многие это понимают.
М.ШЕВЧЕНКО: Святейший Патриарх очень многое сделал для того, чтобы христианский мир обретал свое единство, чтобы развивался христианский диалог. И сейчас к нам присоединяется председатель Папского совета по содействию христианскому единству, один из высших иерархов Римской Католической Церкви, специально приехавший в Россию почтить память Святейшего Патриарха кардинал Вальтер Каспер. Ваше Высокопреосвященство, вам приходилось часто общаться со Святейшим Патриархом Алексием, в том числе и в непростые моменты диалога и дискуссии между православной церковью, между Русской Православной Церковью и Римско-Католической Церковью. Кем для вас был Святейший Патриарх Алексий, каким он запомнился вам?
КАРДИНАЛ ВАЛЬТЕР КАСПЕР, председатель Папского совета по содействию христианскому единству: Не в Риме, а я встретил его, когда он был епископом. И всегда наши встречи показывали, что у него очень теплое, горячее сердце. И эта его теплота трогала мое сердце. Удивительная фигура. Я восхищался им, потому что он учил нас всех тому, что такое Русская Православная Церковь. Мы знаем, что в России стало очень много церквей, много приходов, и много епископата. И кроме того мы знаем, что он многое сделал для экуменического движения. Он всегда был председателем Совета православных церквей, и он очень был близок к экуменическому движению, и я тоже чувствовал, как меня трогает его открытость. И когда я встречал его – встретился последний раз в июле этого года – и знаете, я чувствовал любовь и радовался ему, даже смеялся радостно. И он говорил нам о важных вещах. Конечно, я понимаю, каково было время напряженное во время его пребывания в этой должности, какие были конфликты. Он помог нам сблизиться, в том числе церкви Римской с Русской Православной. Есть очень много вызовов, проблем для всех церквей во всем мире, идет секуляризация церквей. И нередко люди сталкиваются и по религиозным вопросам. Он всегда выступал в защиту прав человека, он выступал в защиту свободы религии. И это всегда было так.
М.ШЕВЧЕНКО: Но Патриарх занимал достаточно твердую позицию, в том числе в диалоге с католической церковью, и эту позицию он очень ясно выражал. Как, на ваш взгляд, в нем сочеталась мягкость характера, внешняя мягкость молитвенника и твердая позиция православного Патриарха, православного христианина?
КАРДИНАЛ В.КАСПЕР: Конечно, он был тверд во многих аспектах. Он отстаивал свои позиции, и он защищал христианство. Он выражал свои позиции, но все это было с любовью. И я думаю, что я высоко оценивал его позицию и его твердость. Он участвовал в диалоге. Он никогда не отказывался от диалога. Единственная разница между православной церковью и католической заключается в том, что есть еще какие-то фундаментальные догматы. И наши церкви стремились к тому, чтобы сблизиться. Он обращался к нашей церкви, и говорил, в том числе о разнице, о различиях.
М.ШЕВЧЕНКО: Наталья Дмитриевна Солженицына. Вот мы часто, вспоминая о Патриархе, говорим о мягкости и о твердости одновременно. И Александр Исаевич Солженицын и вы общались с Его Святейшеством, и я даже помню дискуссии, диалог, который возникал между двумя великими людьми – между Патриархом и Солженицыным – вот в рамках одних из рождественских чтений осталось у меня в памяти, как сочеталась в Его Святейшестве эта мягкость и эта твердость? Как вы видите личность Патриарха сегодня, когда он уже ушел от нас?
НАТАЛЬЯ СОЛЖЕНИЦЫНА, президент Русского общественного фонда Александра Солженицына: Я впервые увидела Патриарха в 1992 году, когда приехала первая из нашей семьи в Россию искать, где поселиться. И инициатива была не моя, а Патриарх к моему огромному удивлению и смущению пригласил меня прийти к нему в резиденцию в Чистый переулок. Мы разговаривали очень долго, и меня поразило, насколько это был открытый человек. Я этого совершенно не ожидала. Почти все время он расспрашивал меня о жизни мирян – не иерархов, а мирян в зарубежных церквях. Мы сначала жили в Швейцарии, там мы были членами зарубежной церкви. А потом, когда мы переехали в Америку, то были членами американской Автокефалии. И Патриарх был настолько заинтересован узнать, как мы чувствовали себя именно как прихожане. Это меня поразило тогда. И это был единственный раз из личных общений, когда мне показалось, что он как-то радостен и легок. Вот ему было интересно, он был тепел, жив, и я тогда не ощутила безмерной тяжести, которая лежала на его плечах. Наверное, она уже тогда лежала. Но такой был живой разговор, такое было прямое, почти радостное общение, что я этого не ощутила. Во всех других общениях, уже с Александром Исаевичем после 1994 года, меня как раз поражало каждый раз, насколько при его степенной, мягкой, неторопливой манере, насколько же было… Вот не было просто физически ощутимо, насколько ему трудно. Может быть, потому, что я умела различать это бремя и тяжесть на плечах Александра Исаевича, может быть, поэтому мне это было видно, а может быть, это было мое воображение, не знаю. Но мне кажется, что, вот, все говорят и во всех газетах написано, какое трудное время и как ему было тяжело.
Мне кажется, как-то недооценивается насколько лично, физически, нравственно этому человеку было бесконечно трудно. Всегда есть левое крыло, правое крыло или, там, верхнее, нижнее – как угодно назвать – но в общем, люди, которые прикладывают огромные усилия, чтобы первый иерарх – будь то церковь или не церковь – занял их позицию, чтобы он был в их лагере, партии, как угодно можно назвать. И бывают такие сладкопевцы и такие умельцы. И аргументы их как будто очень весомы. И с одной стороны, и с другой стороны, конечно, у Патриарха наверняка было много советчиков. И все-таки он потом приходит к себе один, вот он один, вот он должен выбрать один сам, в страшно тяжелые моменты. Потому что, ну, ведь все понятно, когда крутые времена, когда штормит, когда буря, то, ну что от капитана требуется?
М.ШЕВЧЕНКО: А что, на ваш взгляд, позволяло ему делать выбор, который всегда проводила церковь между этими рифами и между этими бушующими штормами светской жизни?
Н.СОЛЖЕНИЦЫНА: Ну, конечно, Господь Бог. Вот это какой-то тот способ, который он… Это та связь, тот способ получать благодать и совет, который был у него. Это тайна, это никто не знает, как это именно происходило. Но были настолько ответственные, настолько тяжелые моменты. Вот я говорю: когда штормит, то все от капитана хотят только одного – чтобы он сохранил корабль, чтобы корабль не потонул. А уж там пробоины забивать или как-то строить мы будем потом, когда все утихнет. Но Патриарху-то пришлось все строить, и возводить, и возрождать здания церкви в момент, когда в стране все скрежетало, рушилось. Все. И это неимоверное бремя очень… Ну, можно оценить результаты и плоды – мы видим, что они огромны. Но вот оценить, как ему было трудно, вот это мало кто, по-моему, оценивает. Потому что, может быть, стесняются и боятся как-то думать о Патриархе как просто о человеке, который пришел. Он тоже должен лечь спать, перед сном он помолится. Но он один. И вот он должен принять это решение и, ну, с кем бы он не советовался, это все будет или справа, или слева, а принять решение должен он один. И мы с Александром Исаевичем всегда говорили об этом: насколько же этому человеку трудно.
А что касается мягкости и твердости, не знаю, меня всегда поражало – я тут читала, конечно, все – и кто-то сказал, какое у него было мягкое лицо, и какие у него были теплые-теплые глаза. А мне с самой первой встречи казалось, что у него глаза, во-первых, на редкость умные, а во-вторых, исключительно сильные. Вот не взгляд сильный, а сильные глаза – это редкое такое… Я как-то не могу назвать больше никого.
Вот у меня было к Патриарху, ну, если можно так сказать, какое-то очень… Ну, хотелось помочь просто.
М.ШЕВЧЕНКО: Вы знаете, говорят, что личные качества…
В.ЯКУНИН: Я прошу прощения. Можно?
М.ШЕВЧЕНКО: Да, Владимир Иванович.
В.ЯКУНИН: Дискуссия, наверное, здесь неуместна, но я заручился благословением Владыки, чтобы произнести одну фразу. У нас есть хорошая поговорка: «На Бога надейся, сам не плошай». И вот при всем при том, что он был безусловно глубоко верующим человеком, он был потрясающей силы просто живым человеком. Он был потрясающим гражданином своей Родины. И это давало ему кроме всего прочего колоссальную силу, которую мы все чувствовали. Мне кажется, что это было бы справедливо, потому что в противном случае мы начинаем говорить о человеке, который на самом деле таковым, может быть, и не был. Он был человеком кроме всего прочего. И мне кажется, это очень важно подчеркнуть. Извините, если я как-то так…
М.ШЕВЧЕНКО: Спасибо вам за это замечание. Я бы хотел продолжить свою мысль о том, что личные качества человека зачастую закладываются его родителями, закладываются еще в детстве.
И сегодня с нами есть в студии человек, который, наверное, дольше всех знал Святейшего Патриарха, и знал его семью. Митрополит Таллиннский и всея Эстонии Корнилий. Владыка, вы на 5 лет старше Святейшего Патриарха. Вы тоже, как и он родились и жили в Эстонии, и вы знали его отца. Как вы помните семью Святейшего Патриарха? Что вы можете нам рассказать сегодня о его родителях, о том, какое воспитание они дали тогда еще юному Алеше Ридигеру?
ВЛАДЫКА КОРНИЛИЙ, митрополит Таллиннский и всея Эстонии: Ну, прежде всего я отмечу, что Святейший Патриарх скончался в день именин его отца, память Михаила Тверского. Может быть, это тоже знаменательно? Семью я его знал, и много общался с его отцом. Это был пастырь, один из наиболее почитаемых пастырей у нас в Таллинне. Это был человек, о котором можно сказать, что его пастырская любовь была сострадательной любовью. Потому что он всегда видел несчастных, бедных и так далее. И вот в этой семье, а отец Михаил был в свое время председателем Христианского студенческого движения в Эстонии. Там уже тоже основа такая была в семье. Кроме того, они ездили на Валаам еще до Финской войны. И там Алексей общался со старцами, по-видимому. Но потом после войны они бывали и в Печорах, и в Пюхтицах. Я думаю, что в Печорах со старцем Симеоном встречались. Я вспоминаю это время – нас было, ну, может быть, не так много, но все-таки были мальчики, которые прислуживали в церкви. Не все остались при церкви, разошлись, но Алексей получил особую такую закалку. Потому что когда началась война, когда была оккупация, у нас были лагеря перемещенных лиц в Эстонии. Самым активным окормителем этих людей был отец Михаил. И с отцом Михаилом и Алексей ездил, и я очень часто ездил. Совершали там богослужения, массовые крестины были.
М.ШЕВЧЕНКО: Там были люди со всей страны, туда сгонялись.
ВЛАДЫКА КОРНИЛИЙ: Ну, сперва перемещенные были из Ленинградской области, а потом из России были. Особенно много из России было, и причем там оказалось еще несколько священников. И отец Михаил хлопотал, чтобы их можно было оттуда вызволить, и это удалось, и они определились в сталинских церквях. Так что Алексей видел здесь непосредственное пастырское сострадание к этим несчастным людям, голодным людям. Да, мы поступали вместе с ним в духовную семинарию в 1947 году. Я должен был поступать в 1946, но меня уговорили в приходе – я тогда уже был дьяконом – остаться, и в 1947 мы вместе поступали в семинарию. И потом я ушел на заочное обучение. Но Алексей отличался очень хорошей памятью. Ну и окончил семинарию, потом академию, и вот первый его приход – это Йыхви. Это был такой приход не совсем простой. Потому что когда-то это был маленький приход, но там образовалось все управление сланцевой промышленности. И приход рос, и вместе с тем окраины у Чудского озера, когда-то сильные, хорошие деревенские приходы таяли, потому что молодежь оттуда уходила. И ему приходилось и совершать богослужения, и посещать те приходы, где в то время не везде уже были священники. Тут уже он начал проявлять свою личную деятельность, оперативность. И эти пути в эти деревни шли через Пюхтинский монастырь. И, вероятно, там зародилось у Алексея, тогда уже отца Алексея зародилось особое отношение к Пюхтинскому монастырю, которое потом все время проявлялось с его стороны. Но чтобы ездить в эти приходы, надо было останавливаться в Пюхтицах и потом дальше идти.
М.ШЕВЧЕНКО: Святейший Патриарх с особой нежностью относился к Пюхтинскому монастырю, и мне хотелось бы попросить Сергея Георгиевича Мянника, члена Синода Эстонской Православной Церкви, который с детских лет знал Святейшего Патриарха, вспомнить сейчас… Вот Владыка сказал о том, что Патриарх был прекрасный организатор. И на самом деле в 60-е – 70-е годы Патриарх сделал в Эстонии то, что зачастую не удавалось сделать в других частях Советского Союза. Когда начались хрущевские гонения на церковь, Патриарх спас Пюхтинский монастырь. Вы слышали, наверное, помните об этом?
СЕРГЕЙ МЯННИК, член Синода Эстонской Православной Церкви Московского Патриархата: Мне действительно посчастливилось всю свою сознательную жизнь знать Святейшего Патриарха. Наша семья всю жизнь в церковь ходила, и я мальчиком помогал в алтаре – тогда прислуживать ведь нельзя было, тяжелое время было. И, конечно, я всегда чувствовал влияние вот этого человека, и всегда мы были мальчишками очень рады, когда он подзывал нас и спрашивал «Как у вас дела?», в школе там или другие. И, конечно, тогда я уже понимал и многие вещи знал, и сейчас еще раз могу повторить, что действительно Святейший Патриарх фактически спас и Пюхтинский Успенский женский монастырь, и Александро-Невский кафедральный собор. Потому что время было очень тяжелое и трудное: и собор должны были закрыть, потому что хотели сделать планетарий, и монастырь должны были закрыть, потому что хотели сделать там санаторий. Но благодаря такой, наверное, последовательной и мудрой политике, которую он проводил всегда. Он попросил властей время на раздумье, но в это время сумел привести первую делегацию зарубежную в Пюхтинский Успенский женский монастырь, потом в следующую. И после этого отпал вот этот вопрос о закрытии монастыря. И ведь то же самое было с Александро-Невским собором: хотели закрыть, он опять взял паузу, подумал, потом пришел к уполномоченному и говорит: «Вы знаете, хотели закрыть собор в эстонское время, хотели закрыть собор немцы, что ж, коммунисты теперь закроют его?» Вопрос отпал. То есть он всегда умел найти подход к людям, умел разговаривать, умел делать то, что нужно на благо церкви.
М.ШЕВЧЕНКО: У меня вопрос к историку Ольге Юрьевне Васильевой. Ольга Юрьевна, вот эти годы, уж если мы заговорили о годах хрущевских гонений, годах, когда церковь испытывала серьезное давление со стороны государства, именно Эстония и деятельность Святейшего Патриарха тогда в Эстонии считается ну как бы образцом церковной политике тогда под прессом светской власти. Какие на ваш взгляд качества помогали тогда Святейшему Патриарху находить выход из тех тяжелейших условий, в которых тогда оказалась Русская Православная Церковь в Советском Союзе?
ОЛЬГА ВАСИЛЬЕВА, заведующая кафедрой государственно-конфессиональных отношений Российской академии госслужбы при Президенте РФ, доктор исторических наук: Ну, если вы говорите о 60-х годах, которые вошли в историю как хрущевская церковная реформа, то я думаю, что главным качеством, которое помогало тогда епископу молодому, это вдумчивость и терпение. Потому что известно – это факт исторический – что те иерархи, которые находили в себе мужество и терпение общаться с уполномоченными… Вы только что слышали отом, что благодаря своему влиянию на уполномоченных, он спас и собор, и Пюхтинский Успенский монастырь. И вот это вот мудрое выстраивание отношение давало очень хорошие результаты. Но при этом не надо забывать, что также как и все тогда живущие архиереи, вся русская церковь, его не миновала эта чаша, и он также оказывался в условиях давления как и все остальные и вспоминал всегда об этом, потому что это были тяжелейшие времена. И надо сказать, что именно в эстонской церкви он вышел, находясь в Эстонии, из этой ситуации очень достойно. Это действительно факт, но потом еще очень важный момент. Ведь он родился в предвоенной Эстонии, Эстонии межвоенной, и он немножко отличался от тех архиереев, которые родились уже после революции в советский период. То есть он был немножко иным человеком, с иным мировоззрением. То есть я бы сказала что? Что он не был советским человеком в полном смысле этого слова. Он был действительно гражданин, очень любил свою страну. И мы это знаем все. Но то, что он был немножко иной, вот именно благодаря и близости Валаама, и Эстония другая довоенная – это тоже, на мой взгляд, откладывало отпечаток большой на его деятельность.
М.ШЕВЧЕНКО: Сергей Львович Фирсов. Знаете, многие вспоминали Патриарха как человека академической культуры, как человека, который по-настоящему символизировал собой то понятие, которое мы подразумеваем, когда говорим Русская интеллигенция. Вот откуда эти корни были в Его Святейшестве? Откуда появилось то, что мы так ясно ощущали и так ясно видели в нем?
СЕРГЕЙ ФИРСОВ, профессор Санкт-Петербургского государственного университета, доктор исторических наук: Спасибо. Вы знаете, я думаю, что лучше употреблять слово «культурный человек», чем слово «интеллигент». Он был в хорошем, в лучшем смысле культурным человеком. Безусловно, и семья. Я хотел бы напомнить о том, что 8 Ридигеров учились в императорском училище правоведения, включая и его отца. Но он сумел закончить только 3 подготовительных класса, в дальнейшем произошла революция и семья вынуждена была эмигрировать. Наверное, это сыграло свою роль. Потом окружение, безусловно, другое. Он общался и вырос в среде, свободной от коммунистической идеологи, что, наверное, не стоит забывать. Безусловно, советское время многое корежило и придавливало, но самое главное, у него был стержень. И мне кажется, вот именно наличие этого самого внутреннего стержня во многом и помогло ему идти по тяжелой, непростой, во многом парадоксальной церковной жизни того времени. И кстати сказать, в декабре 1985 года, когда пришел к власти Михаил Сергеевич Горбачев, именно митрополит Таллиннский и Эстонский Алексий отправил ему письмо с предложением пересмотреть церковно-государственные отношения. Это письмо в какой-то степени положило начало налаживанию диалога между церковью и властью. А самому Святейшему Патриарху, в то время митрополиту, стоило отставки: его убрали с поста управляющего делами. А вскоре назначили в Ленинград на кафедру. Но это отдельная тема. В Ленинграде, кстати говоря, он еще до открытия часовни Ксении Петербуржской, начал совершать там богослужения. Он добился открытия часовни. И вот говорили о новомучениках и исповедниках российских. До 2000 года, в 1990 году на Архиерейском соборе, благодаря участию прежде всего Святейшего Патриарха, были причислены к лику святых такие новомученики, как, например, митрополит Киевский Владимир Богоявленский или митрополит Петроградский ВениаминКазанский. Это уже положило начало сближению русской церкви с зарубежной церковью, за 8 лет до Собора 2000 года. Я хотел бы это тоже подчеркнуть и об этом напомнить.
М.ШЕВЧЕНКО: Николай Петрович Бурляев. Мы сейчас вспоминаем бурный и страшный для русской церкви 20-й век. Так получилось, Патриарх в силу своей судьбы оказался как будто на стремнине этого 20-го века, на стремнине того потока истории, который несся через него. Он родился в Эстонии. потом попал в Советский Союз. Мы только что слышали о его диалоге с властью. Вы часто общались с Его Святейшеством. Как вы видели то понимание Патриархом опыта русского 20-го века, который он, как многие из нас чувствовали, пытался донести и до нас, и до страны, и до власти?
НИКОЛАЙ БУРЛЯЕВ, председатель Международного объединения кинематографистов славянских и православных народов, народный артист России: Этот опыт я ощутил еще до прямого нашего контакта, знакомства. Когда мы праздновали в Великом Новгороде праздник нашей культуры и письменности. Мы шли по мосту, огромная толпа, и по репродукторам был голос митрополита Алексия. Я его тогда не знал. И это было 20 лет тому назад, когда понятия патриотизм, Россия, славянство – они были, ну, так сказать, подспудом. И вдруг я слышу то, что хочет услышать Россия. Он был так воспитан. Он принял факел тех, кто нес этот факел по Руси до него, и пошел прямым курсом в новую Россию. И он останется как духовный зодчий новой России. Причем он поразительно относился и к искусству. И очень жаль, что уроки Патриарха мы усваиваем пока очень плохо. Ведь в последних интервью он говорил, что в этот кризис надо думать не о том, чтобы уцелеть чисто материально. Душу надо спасать. И очень надеялся на нас, деятелей экрана. Вот нас здесь 4 грешных кинематографиста. Он надеялся, что мы заговорим о нашем обновленном опыте с экрана.
М.ШЕВЧЕНКО: Павел Лунгин, ваш фильм «Остров» Святейший Патриарх отметил специальной наградой. Он вообще был очень чуток к монашеской жизни и к интерпретации церковной жизни в культуре. Каким вам запомнился Святейший Патриарх? И на ваш взгляд, почему он так обратил внимание на эту тему прихода человека через страсти к монашескому такому внутреннему состоянию?
ПАВЕЛ ЛУНГИН, кинорежиссер, народный артист России: Ну, вы знаете, тут я вижу, что все видели своего Патриарха. Ну, в какой-то степени все, знаете, есть такая притча индийская о слепых, которые объясняют друг другу, кто такой слон. Вот они стоят вокруг него, и каждый находит какую-то свою.
Я видел Патриарха замечательно веселым, открытым, с каким-то… Я как раз увидел в нем скорее детское любопытство и удивление, как это мы сделали фильм о монахах? Кто мы вообще такие? Мы были там у него в резиденции, в Чистом переулке, это как-то произошло, причем мгновенно. Позвонили во вторник, сказали: «Патриарх хочет вас видеть, вы получаете награду». Я говорю: «Что? Когда?» Я думал, что это… «Завтра. Завтра в три». И вдруг мы попали действительно в не официозную атмосферу, а попали в какой-то теплый… Действительно, было какое-то невероятное очарование этого тепла, и какой-то детский интерес, лукавый: «А как делается? Как это сделано? Как вы поняли? А как вы?» Он говорил тогда очень много, действительно, о монашестве, о старчестве, о юродстве, как о традициях духовного развития православной церкви. Ну вот, а как вы актер? Как? Откуда? И этот разговор, чрезвычайно теплый и какой-то заинтересованный, это совершенно неформальный человек, вообще, совсем неформальный, который включался в тебя. И это как-то длилось долго, и нас даже как-то потом разгоняли слегка его секретари, потому что мы на полчаса дольше.
Мне кажется, что действительно, как правильно, замечательно сказал Владыка Марк, по сути дела ведь Патриарх создавал новую церковь. Это не церковь, которая является министерством при государстве, а церковь, которая живет на своей собственной духовной силе и любви к Христу, и к России, конечно. И мне кажется, что вот это вот удивительное его свойство создания нового мира, не похожего, не официального мира, как ему пытались, наверное, навязывать. Мне кажется, что главная для него была действительно вечная жизнь, вечный интерес. Вот это спасение души, конечно же, было для него главным, мне кажется.
М.ШЕВЧЕНКО: Екатерина Сергеевна Васильева. Кем для вас лично был Святейший Патриарх?
ЕКАТЕРИНА ВАСИЛЬЕВА, народная артистка России: Вы знаете, я его очень любила. Очень любила. Я его так любила. Просто вот по-человечески так нельзя говорить, наверное. Потому что еще раз повторю, Патриарх – не человек, он был очень хороший человек. Очень-очень хороший. Очень добрый. В нем была такая любовь, потрясающая любовь, которую он даже, кажется, как-то и скрывал, потому что, ну, всего-то, как-то он должен был быть и строгим, и мудрым. Мы сейчас больше всего о нем говорим как о государственнике, да? Вот вы замечаете, что больше всего звучит вот эта интонация, что он был государственным мужем. А ведь он был монахом. Вот я совершенно согласна с Натальей Дмитриевной, и хочу сказать, один Господь знает о молитве Патриарха. Что это? Это же тайна тайная. И поэтому я думаю, что вообще Господь спас нас всех в эти годы. Конечно, спас нас Господь, но через Патриарха. Я думаю, что я не преувеличу, если скажу, что это самая великая фигура за последние годы, самая главная фигура, которая была, которая совершила что-то такое таинственное, мистическое. Которой были даны такие силы Господом через благодать, конечно, немыслимую. Потому что я не знаю, какая благодать: у священника своя благодать, у епископа, наверное, своя благодать. Степень благодати – говорить об этом, наверное, нельзя, не знаю. Но какова степень благодати божьей, и какие отношения у Господа с Патриархом знает только Господь и Патриарх. И это, конечно… Вот эта силища, вот это все, что он сделал, все, что он мог и все, что он дал людям – это, наверное, то, чего мы никогда не узнаем, как это происходило.
А.ЖУКОВ: Вы знаете, я тоже хотел сказать, что меня всегда поражало, как он мог совмещать ту огромную работу, которую он как глава церкви вел, и в то же время, действительно, он был монахом, он молился, вел службы. Потому что даже та работа, связанная с восстановлением церквей, это одна малая часть за эти 18 лет. Стало, по-моему, в 7 раз больше приходов и в 20 раз больше монастырей в России. Это просто… Я не знаю, был ли когда-либо в истории России еще такой период времени, и кто-нибудь еще, кто смог это сделать? Наверное, нет. Но при этом он, конечно, был удивительным человеком. Я никогда не забуду, как он говорил. Кто хоть раз его слышал, наверное, никогда…
М.ШЕВЧЕНКО: А что вас поражало в этой манере Патриарха говорить?
А.ЖУКОВ: Ну, во-первых, это было настолько красиво. Настолько просто он умел говорить о самых сложных вещах – это удивительно. Но, не знаю. Мне кажется, что это трудно даже объяснить словами, но кто хоть раз с ним разговаривал, слышал.
П.ЛУНГИН: Это еще была дореволюционная речь, которая шла от отца, от рода в Эстонии, совершенно вне советских штампов таких.
А.ЖУКОВ: Что-то из другой жизни. Причем это было и публично, и не публично, если вы с ним говорили вдвоем. Причем он мог говорить на любую тему: мы с ним обсуждали бюджеты когда-то, когда в Думе этим занимался. И он так профессионально об этом говорил, меня это поражало всегда. И после этого на Пасху он вел службу. Как все это в одном человеке совмещалось, как он все это успевал делать – это просто совершенно уму непостижимо.
М.ШЕВЧЕНКО: Владыка Феофан.
ВЛАДЫКА ФЕОФАН: Я хотел бы все-таки подчеркнуть еще один момент из жизни Святейшего Патриарха, для всей страны очень важный. 1993 год. Часто задают вопрос: ну, а зачем Святейшему Патриарху надо было вмешаться в то, что происходило в 1993 году? Как непосредственный участник по благословению Святейшего Патриарха, хочу сказать. Если бы тогда Святейший Патриарх не принял такое активное участие для того, чтобы консолидировать и не дать разгореться пожару гражданской войны, поверьте: думаю, что совершенно по другому пути могла бы пойти Россия. И вот тогда зарубки на его сердце. И вы помните, путешествует с пастырским визитом по Соединенным Штатам Америки. И когда узнал, что у нас надвигается беда, прерывает свой патриарший визит в Соединенные Штаты, возвращается в Москву и делает все возможное, чтобы погасить огонь возможной гражданской войны. Здесь сочеталось и мужество, и мудрость, и верность, и он сделал то, что делают Патриархи. Патриарх – это печальник за народ, за церковь, за государство. И вот это его печалование и перед властьимущими, и перед народом, и перед Богом – особая страница в жизни Святейшего Патриарха и церкви.
М.ШЕВЧЕНКО: Я думаю, что о Святейшем Патриархе Алексии Втором будет написано немало книг – их уже написано немало. Я уверен, что он станет значительнейшей фигурой русской истории. Но мне хотелось бы сейчас, чтобы каждый из присутствующих, может быть, вспомнил самое сильное личное впечатление, которое у него было от знакомства или от какого-то опыта общения со Святейшим Патриархом. Может, которое вы испытали во время богослужения? Может, когда вы просто увидели Святейшего Патриарха?
Владимир Легойда, вы занимались и занимаетесь православной журналистикой, православной просветительской деятельностью – ваше самое сильное личное впечатление от Предстоятеля Русской Православной Церкви Святейшего Патриарха Алексия Второго?
ВЛАДИМИР ЛЕГОЙДА, главный редактор журнала «Фома», заведующий кафедрой международной журналистики МГИМО: Спасибо. Вы знаете, мы в 2005 году в составе небольшой группы были на приеме у Святейшего по поводу возможности открытия храма при МГИМО, во главе с ректором. И мы тоже, вот как Павел Семенович рассказывал, по протоколу 20 минут должны были пробыть — пробыли почти час – говорили о разных совершенно вещах, и вдруг в какой-то момент Святейший Патриарх стал говорить о том, как важно, чтобы храмы были открыты все время. Совершенно неожиданно, но он хотел нам об этом сказать. И он говорил очень долго об этом, он говорил, что человек должен иметь в любое время возможность зайти в храм. Это было потрясающе. Это было неожиданно, это было очень сильно и было видно, как глубоко он переживает. Как это… Ну, в каком-то смысле я думаю, что это один из заветов Патриарха, которые мы должны помнить.
М.ШЕВЧЕНКО: Евгений Никифоров. Евгений Константинович, ваше самое сильное впечатление от Святейшего Патриарха? Вы очень много общались с ним в начале 90-х годов.
ЕВГЕНИЙ НИКИФОРОВ, генеральный директор православного радио «Радонеж» Я действительно это скажу сейчас. Может быть, это покажется неожиданным для многих. Когда мы открывали радио «Радонеж», всемирное русское православное вещание в 1991 году, одно из первых независимых СМИ в России, и обсуждали со Святейшим Патриархом, как это должно быть. Я к нему прихожу, говорю: «Ваше Святейшество, вот давайте мы сделаем мощную общецерковную радиостанцию». И вдруг он мне говорит: «А не нужно». Я был в шоке, я не мог понять, как? Он говорит: «Вы понимаете, вы никогда не скажете, будучи официальной радиостанцией, то, что вы можете говорить сейчас, не кривя своей православной совестью». Фантастическая честность. Вы знаете, я до сих пор помню эти слова, помню это отношение. Ясное понимание аналитики. То, что происходит в мире, в каком состоянии находится наше государство, наш народ и так далее. Вот его заветы. Не кривить совестью – раз. Не огосударствляться, как это было сказано, — два. Мне кажется, это очень характеризует Святейшего Патриарха – не кривить своей православной совестью.
М.ШЕВЧЕНКО: Наталья Алексеевна, ваше самое сильное воспоминание о Святейшем Патриархе?
Н.НАРОЧНИЦКАЯ: Да. Они все очень сильные. Первое – это когда он своим авторитетом вместе с церковью принял идею Всемирного Русского Собора, где, в общем, я стояла у истоков, и выступил так, что померкли все вот эти споры между 1991 и 1917. И задана была простыми словами такая мировоззренческая рама, которая поднимала национальное чувство до такого побудительного мотива к творческому акту. История наша родилась не в 1991, не в 1917, а надо было подняться и он поднял. Потом я была долго в опале. И один раз среди очень многочисленной толпы, совсем не VIP-персон, он проходил мимо и помнил меня по Всемирному Русскому Собору. Вдруг остановился и при всех сказал: «Как ваши дела, Наталья Алексеевна?» — «Ну, спаси Господи, в трудах» — «Храни вас, Господь». Представляете? Он знал, когда осадить и придержать, а когда подбодрить. Понимаете? И когда он меня награждал месяц назад орденом, он проявил такой такт и любовь, и даже, знаете, учел то, что я дама, и что в наградном листе написано, сколько мне лет должно исполниться. И зачитывая этот наградной текст, он так устно отредактировал, сказал: «В связи с днем рождения», и ласково улыбнувшись. Вот это и воспитание, и все светское – такт, глубина, историческая тайна зрения – это, конечно, масштаб личности, под омофором которой нам довелось молиться, жить.
М.ШЕВЧЕНКО: Наталья Дмитриевна, а вам что вспоминается, самое яркое?
Н.СОЛЖЕНИЦЫНА: Вы знаете, это просто. Это было как раз в ту нашу первую долгую встречу в 1992 году. Мы разговаривали и несколько раз входили те, кто ему прислуживали, и как-то предлагали чай ему, как-то напоминали, заботились, хотели, чтобы скорее он начал отдыхать. И он их отсылал каждый раз. И потом как бы так, почти извиняясь, сказал: «Знаете, со здоровьем вообще-то неважно». И тут же стал рассказывать о том, что он собирается объехать всю Россию. И так увлеченно говорил: вот там давно никто не был и там давно никто не был, вот я поеду туда-сюда. Я так слушала и робко так сказала: «Все-таки, может, Вы себя поберегли бы?» Потому что у него были такие планы, ну просто объехать всю страну, от Чукотки… Он так и объехал потом. И я сказала, видя, и он сам сказал, что со здоровьем, не так уж и видно, что о нем так пекутся. Я говорю: «Ну, может быть, надо все-таки себя немножко поберечь?» Он сказал: «Для чего? Вот это и есть, вот я так себя и поберегу, если я вот все объеду». Я помню, что меня это совершенно поразило. Там не было никакой величавости или чего-то, а был просто вектор, стремление: вот он хотел объехать всю страну – и он это сделал.
М.ШЕВЧЕНКО: Александр Николаевич. Все-таки ваше самое сильное впечатление о Святейшем, когда вы впервые увидели его или лично, или где-то, может быть, на экране телевизора?
А.СОКУРОВ: Все очень просто. Я сейчас еще раз осторожно посматривал на экран – там были фотографии Патриарха, когда ему было 25, 30, 35, 40. И я обратил внимание, каким он красивым человеком был и, наверняка, на него обращали внимание. И я смотрю на эти фотографии, понимаю, какая жизнь прошла мимо, каким бы он был отцом. Каким бы он был отцом! Какие были бы у него дети! И только сейчас понимаешь, как велика жертва монаха, вот как велика эта жертва. Никакой большей по масштабу жертвы, чем вот так принести свою собственную жизнь, каждый день своей жизни, и будущее свое, и семя свое и так далее принести в жертву – вот большей жертвы я не знаю на земле. Вот это… Не знаю больше жертвы.
М.ШЕВЧЕНКО: О монашеском служении. Эту тему хотелось бы развить и продолжить. На самом ли деле это такая тяжесть, о которой часто говорят миряне?
ВЛАДЫКА ФЕОФАН: Я хочу ответить просто словами евангельскими. Всегда на память Преподобных читается Евангелие: «Иго бо мое благо и бремя мое легко есм». Вот ответ на те трудности монашеской жизни. Потому что во имя Христа и во исполнение заветов Христа, служение через принятие монашеского подвига, отказа от семьи, особого служения, от светкости и самое главное, постоянно молитвенное предстояние перед Богом за свою душу, а затем и за паству, и дает силы, когда он уже монах и когда как Святейший Патриарх, основываясь как на фундаменте в словах Христа, нес этот монашеский подвиг. «Иго бо мое благо и бремя мое легко есм», — это сказал Христос. А то, что сказал Христос, является верным и незыблемым для христианской жизни.
М.ШЕВЧЕНКО: Может быть, поэтому священнослужителей часто называют отцами? Потому что они принимают на себя…
ВЛАДЫКА ФЕОФАН: Конечно же. Но отец – в плане как раз духовное восприятие и радости, и печали. То, что и носил в своем сердце Патриарх: он и радовался радостью великой пастве российской, но и печалился. Как я говорил уже выше, Первосвятитель всегда был печальником земли русской.
М.ШЕВЧЕНКО: Владимир Иванович, а в вашей памяти какой был самый яркий момент? Каким остался Патриарх? Вот самый яркий момент встречи с ним, когда вы узнали его или, может, вы увидели его.
В.ЯКУНИН: Первая встреча – когда мы пришли за благословением на принесение благодатного огня. Это была самая первая наша встреча. И несмотря на то, что и в силу возраста, и положения я всегда чувствовал себя свободно совершенно в общении с любыми людьми, любой аудитории. Но там, тем не менее, когда с Патриархом встречался, всегда сразу собирался, и эта собранность чувствовалась всегда. И когда он напутствовал нас на реализацию проекта по принесению благодатного огня, он тогда говорил о том значении, которое это имеет для всех людей. И он произнес фразу, для меня очень важную. Он сказал: «Для верующих и неверующих». И это правда.
М.ШЕВЧЕНКО: Владыка Марк. Вы часто смотрели, вы долгое время смотрели на Патриарха из-за границы. И вот вы тогда с ним встретились однажды. Это произошло. И как вы увидели его? Что тогда вас поразило в нем больше всего?
ВЛАДЫКА МАРК: Меня поразила его мягкость, его чуткость. Это две черты характера, которые я видел все эти годы, которые мне приходилось общаться со Святейшим. И буквально 10 лет назад, когда он у нас служил, это еще раз так ярко выступило. Он тогда принял меня в самую первую встречу, когда я приехал, принял меня как родного. И я думаю, для меня лично и для нашей церкви это был поворотный момент, где мы видели, что мы, хотя не разделяли одинаковых взглядов во всех вопросах, но у нас гораздо больше общего, чем то, что где-то могло нас разделять. И что все разделяющее было нанесенное, которое мы должны были с себя стрясти. Он это дал понять с самого начала, и спокойно, тихо проводил этот курс дальше. Были моменты, где он очень твердо стоял на каких-то позициях. Однако, он так стоял, что мы могли это уважать и принять.
М.ШЕВЧЕНКО: Спасибо, владыка. Валентин Владимирович Лебедев. Какие, на ваш взгляд, самые главные заветы патриарх оставил России и Русской Православной Церкви? В чем заключается его наследие для всех нас?
ВАЛЕНТИН ЛЕБЕДЕВ, председатель Союза православных граждан России, главный редактор журнала «Православная беседа»: Патриарх всей своей жизнью, надо сказать, что вот эти скорбные дни явили нам, всей России то, что Русь святая жива – мы видели сколько народа. Часто говорят про проценты, рассуждают наши статистики. А сколько у нас в стране вообще верующих людей? И очень часто занижают, надо сказать, эту цифру. Вот мы сегодня видели, сколько народу – и вчера, позавчера, вообще все эти дни – а ведь надо ж доехать, приехать надо было в Москву, пришли попрощаться со Святейшим. И вот всей своей жизнью, всем своим учением и своей кончиной он явил, что самое главное для России – это жизнь с Богом. Вот за время его правления, за эти 18 лет по существу наступило то, что мы называем весной – может быть, не лето еще, да, но весна настоящая духовного возрождения.
М.ШЕВЧЕНКО: Игорь Леонидович Волгин. А в чем для вас заключается наследие Святейшего Патриарха Алексия Второго?
ИГОРЬ ВОЛГИН, президент фонда Достоевского, академик РАЕН, профессор МГУ им. М.В.Ломоносова, писатель, историк: Вы знаете, вот интересно. Он был 15-м Патриархом всея Руси. Вот 10 Патриархов было до Петра, и 5 – уже после 1917 года. И все 5 Патриархов были в не самое лучшее время, последние 5 Патриархов. И вот когда он начал свое служение, он начал еще в системе советской власти, в общем-то – она еще была жива. И на переломе, как, скажем, Гермоген, который был во время смуты Патриархом российским. И он сумел, хотя церковь имела право на некий, так сказать, она была гонима, она была сокрушена, она имела право на некую «месть», скажем так, условно, в кавычках. Этого не произошло. Вот это смирение, всепрощение, не толерантность и не политкорректность, а именно христианское смирение и понимание – чрезвычайно важная черта для нашей политики, для нашей государственной политики, для понимания и примирения, которое когда-нибудь настанет. И второй момент очень важный. Ведь фактически до воcшествия на Святейший престол наш, до Патриарха Алексия не было диалога между наукой и религией практически. Была каменная стена. Советская же наука и наука Богословия, религиозные представления. Этого не было. И только последние 15-17 лет начался замечательный диалог, глубокий, который очень обогатил и филологическую науку, и историю, как поле действия Бога, скажем, как исполнение некоего божьего замысла истории. И конечно, наши ученые, филологи, историки очень много обрели в диалоге с писателями церковными, с богословами. И вот я приведу один пример. Архиепископ Лев Новгородский, это уже новое поколение епископов, насколько он внимателен к нашим научным занятиям. Когда проходит конференция по Достоевскому у нас, и Архиепископ Новгородский и Старорусский посещает наши собрания, принимает самое активное участие. Это черта совершенно новая для нашей церкви.
М.ШЕВЧЕНКО: Спасибо. Екатерина Сергеевна, что для вас является важнейшим в наследии Патриарха, оставленным им и России, и каждому человеку лично?
Е.ВАСИЛЬЕВА: Вы знаете, я думаю, что это та личность, которую все ищут в спорах многочисленных, дискуссиях. Герой нашего времени. Где герой нашего времени, кому нам подражать? Образ для подражания. Может ли Патриарх быть образом для подражания каждого из нас, мирянина? Да, может. Святейший Патриарх оставил нам пример того, как должен жить русский человек – не щадя себя. Вот это прежде всего. Вот эта любовь к Богу, любовь к России и, самое главное, это постоянное бодрствование, постоянная активная позиция. Ведь, Боже мой, все мы знаем, как он болел, и никогда не подавал виду. Ну, мы что-то делаем в полноги, мы как-то раскачиваемся, молодежь. Мне почему-то кажется, не знаю, мне хотелось бы, чтобы я не ошибалась, что кончина Святейшего Патриарха явится каким-то дополнительным стимулом для того, чтобы у них открылись глаза. Потому что среди них жил человек, который жил для них, для того, чтобы вот эта вот земля святая процветала. Понимаете, я хочу людям – нас много народа смотрит – сказать, что вы поймите, мне кажется, что бывает мозг нации, бывает совесть нации, там всякие названия, а это было сердце. Это было сердце России, мне кажется. Сегодня мы так все, сдерживая слезы, сидим, потому что мы предали земле такой орган. И мы еще не понимаем, конечно, что мы потеряли.
М.ШЕВЧЕНКО: Александр Дмитриевич. С точки зрения государства, для государства Российского, что вы назовете заветом Патриарха Российской Федерации, Российскому государству? Всем нам?
А.ЖУКОВ: Вы знаете, мне кажется, что для нашего государства, что чрезвычайное, может, самое важное то, что Святейший, мне кажется, заложил основу для духовного возрождения нашего народа. Это, наверное, самое главное, вот этот путь обозначил, прочертил. Нам, наверное, еще долго по нему придется идти, но мне кажется, это главное, что он сделал.
М.ШЕВЧЕНКО: Наталья Дмитриевна. В чем для вас наследие Патриарха, завещанное им и России, и обществу, и всем нам?
Н.СОЛЖЕНИЦЫНА: Ну, вот беззаветность. Вот это был человек беззаветный. Мне это было в нем видно, как это мне было видно в Александре Исаевиче. Абсолютно не щадя себя, отдавать себя всего России. Но он отдавал себя церкви, русской церкви. Вот эта беззаветность в нем проявлялась в каждой службе. И просто даже глядя на него, было ясно, что человек ничего не притаивает, не сохраняет себе ни кусочка. И если бы больше было беззаветных людей, но каждый на том месте, куда его жизнь поставила, то мы бы двигались гораздо быстрее. А так мы топчемся-то изрядно на месте.
М.ШЕВЧЕНКО: Николай Петрович, в чем для вас наследие Патриарха Алексия?
Н.БУРЛЯЕВ: Я думаю, что самое главное – это то, что он прожил всю жизнь, от детства до ухода из жизни, со Христом, и оставил нам этот завет все мерить мерою Христа – тогда все у нас исправится. И на экране, и в жизни, и всюду. Всюду. Мерою Христа надо мерить все. Учись, Россия.
М.ШЕВЧЕНКО: Александр Николаевич, а для вас что главное в наследии, в жизни, в опыте жизни Святейшего Патриарха Алексия Второго?
А.СОКУРОВ: Это самый трудный сегодня вопрос, потому что Патриарх не собирался ведь умирать. Не могу ничего сказать по этому вопросу. Не знаю. Понимаю, что он собирался жить долго, дел было много в стране, думал о многом, размышлял о многом, и вот уж точно не собирался умирать.
М.ШЕВЧЕНКО: Владыка Феофан.
ВЛАДЫКА ФЕОФАН: Я бы сказал только апостольскими словами. Он их исполнил. И завет всем нам: «Носите тяготы друг друга, и так исполните закон Христов». Он умел носить тяготы, то есть те трудности, которые Господь посылал народу, которые посылал обществу. И он тягость эту брал на себя, и этим самым исполнял Христов закон.
М.ШЕВЧЕНКО: Многие из нас, из тех, кто сегодня вспоминает Святейшего Патриарха Алексия Второго, пришли к вере в конце 80-х – начале 90-х годов, мы пришли к вере в стране, которая потеряла прежние ориентиры, которая была раздроблена и которая переживала тяжелейшее время. Святейший Патриарх подобно библейскому пастырю явился к народу, оказавшемуся внезапно в пустыне, для того чтобы вести нас всех по той пустыне жизни, в которой мы тогда оказались волей истории. Я вспоминаю одно из пасхальных богослужений начала 90-х годов, когда Патриарх, еще недавно возглавивший церковь, после богослужения выходил из Богоявленского Елоховского собора, того самого собора, где сегодня он нашел свое упокоение до Страшного суда. И как инстинктивно люди, которые еще не понимали, как устроена церковная жизнь, но которые проходили мимо собора, тянулись к Патриарху, как к нему подбегали дети и как он благословлял их тогда. И каким счастьем и радостью тогда переполнялись наши сердца, потому что казалось, что мы сумеем выбраться из того страшного современного бытия, в котором тогда оказалась страна. И выяснилось, что для Святейшего Патриарха именно это пастырское служение народу и было главной задачей его жизни. Он ушел на суд божий, выдохнув то исполненное им, что он всей своей жизнью заповедовал и нам, и России – служить Христу и быть верным добру и любви. Спасибо.