Свобода слова
«Свобода» нынче любимое слово. Мало того, что это – любимое слово, но оно же еще и возводится в квадрат, давая в результате набившее оскомину сочетание — «свобода слова».
Это очень сложное понятие. Для того, чтобы говорить о свободе слова, нужно также говорить о его – слова – ценности. Иначе свободно произносимые слова, лишенные смысла или носящие извращенный смысл разрушат мир до основания, кстати, без всякого «а затем…».
Есть свобода слова, а есть культура слова. Культура же есть, в свою очередь, некая несвобода. В культуре возделывания земли нужно пахать не когда хочешь, а когда надо, и сеять не что-нибудь, а то, что вырастет и плод принесет. И всякая культура есть набор ограничений, подобных обрезанию ветвей на лозе. Иначе нет ее — культуры, и нет плода, и ничего вообще нет, кроме хамской болтовни. Такая «свобода» слова становится фактором исчезновения культуры слова и, вместе с нею, культуры мышления. Это – антропологическая катастрофа. С удовольствием (но без радости) перехожу к примерам.
*
Мат нынче уже не мат, а признак свободы словоизлияний и отсутствия догматизма в речевой деятельности. Если кто-то когда-то, обладая зачастую подлинным талантом, дерзал «сюсюкнуть» нечто из нецензурного, то делал это со страхом и изредка. Так изредка, как редко, например, бывают на базарах и вокзалах нобелевские деятели пера и шариковой ручки. А ведь в это же время на базарах и вокзалах многие люди всю жизнь живут. Живут и общаются соответственно. И вот, что получается: некто, услышав из именитых уст родной до боли глагол или соленое существительное, решает, что его способ речевой активности отныне канонизирован. Его фаллическое мышление отныне мнится ему классическим, и как Журден удивился, узнав, что говорит прозой, так и подобный персонаж узнает с радостью, что говорит на языке всемирной литературы.
*
Теперь дам место пространной цитате. Она принадлежит Дмитрию Бобышеву – известному поэту из числа «ахматовских птенцов». Речь пойдет об одном столкновении поэта с небезызвестным Юзом Алешковским, столкновении, имевшем место где-то на конференции в Лос-Анджелесе, и произошедшем по поводу ненормативной лексики в русской эмигрантской литературе. Слово участнику перепалки:
«Разумеется, мат — явление сугубо отечественное, но процветал он прежде лишь в быту. В эмиграции нередко могли оскоромить свои тексты Аксенов или Довлатов, в ту же сторону срывались порой и другие вольные литераторы, но Юз Алешковский сделал сквернословие основным стилистическим приемом, а сам он стал некоей “антизвездой” абсценного карнавала и, конечно, ближайшим предтечей карнавала российского. Помню, как в кулуарах того же лос-анджелесского форума я наконец решил высказать Алешковскому, да и другим литераторам, там присутствовавшим, свое мнение об этом речевом явлении вообще — и в быту, и в литературе. Я сказал, что в каждом бранном слове слышу и буквальный, и символический его смысл и потому совершенно не приемлю словесную похабщину»
Прошу вас обратить внимание, что отношение Бобышева к слову молитвенное, мистическое. Названный предмет оживает и является в слове. «Имя вещи есть сама вещь», — сказал бы А.Ф.Лосев. Следовательно, скверное слово, это не «пар из уст», а практическая магия и поедание-изрыгание словесных нечистот. Как же отреагировал Алешковский?
«Глядя в глаза и явно провоцируя, он обложил меня отчетливым матом. На провокацию я не поддался, а лишь сказал, что разделяю взгляд о. Сергия Булгакова, который предполагал, что вот именно это самое расхожее глумление над образом матери и, следовательно, образом Богородицы, а следовательно, и всей земли нашей, в каком-то тайном, магическом смысле оказалось причиной российских катастроф и злодеяний»
Это место прошу отметить или даже законспектировать. Наш недисциплинированный в мыслях и слове народ, достоин того, чтобы быть названным «народом черноротых», если взять во внимание тонны словесных помоев, изливающихся ежесекундно из русских ртов. Эти помои льются всюду, и святынь не щадят. Словесные гадости мы и за грех не считаем. О! Какое это заблуждение!
Итак, внимание! Здесь один из корней, той разветвленной системы нераскаянности и бытового безбожия, которые сокрушили Русь и издеваются над нею доселе. Речевой этикет редко проявляет нас, как Святую Русь, но чаще, как преддверие ада.
Бобышев молодчина. Он правильно мыслит и правильно действует. А что же визави?
«На это Алешковский покрыл матом и христианскую святыню, и нашу с ним общую родину. Я, видя, что он полностью саморазоблачился перед братьями-писателями, а в их числе и перед Довлатовым, плеваться посчитал неприличным, повернулся и ушел. Я был уверен, что уж кто-нибудь из присутствующих такую красноречивую сцену обязательно опишет, и в этом не ошибся. Ошибся лишь в том, что недооценил изощренного писательского умения лжесвидетельствовать. Тот диалог все-таки описал Довлатов (и поздней эпизод был опубликован), только я в нем присутствую под своим именем, а мой оппонент выступает как “писатель Н.Н. с присущей ему красочной манерой”. Таким образом, свидетель скрыл имя обидчика, а оскорбленного меня выставил красоваться среди опозоренных святынь. Пользуюсь случаем, чтобы восстановить тот эпизод в его полноте»
*
Все, ради чего я завел этот разговор, сводится к паре тезисов. А именно:
1) Качество жизни человека, как существа умного, прямо зависит от культуры его мышления.
2) Культура мышления человека выражается в культуре или бескультурье его слова.
3) «Черноротые» люди не могут быть счастливы, поскольку их словесная жизнь обличает их одержимость.
4) Разница между «черноротым люмпеном» и «черноротым интеллектуалом» отсутствует напрочь. При этом «интеллектуал» хуже люмпена, и если у разболтанного народа появились писатели-сквернословы, то ждите беды.
Употреблять слово «свобода» в его Евангельском контексте мы все еще не научились. Зато бесовские смыслы этого слова, несущие осквернение и разрушение, падшему человеку гораздо ближе. Но область действия слова есть область христианской ответственности, поскольку христиане – служители Бога-Слова воплощенного, и словом «свобода» должны пользоваться не для оправдания греха, а для приведения жизни в соответствие с Божиим замыслом.