«У нас дверей нет»
— Я хорошо знаю хоспис летом, здесь очень хорошо. А зимой грустно, в сад не выйдешь. Наверное, летом вообще умирать легче?
— Может быть. Но чаще люди умирают зимой. Во-первых, зима в России дольше длится, чем лето. Во-вторых — погода, настроение печальное, темно на улице…
Мне самому в России нравится период, когда вот-вот наступит лето — конец апреля, май, когда все зеленеет, все свежо. И эти светлые вечера в мае, в июне — так хорошо! Потому что в июле уже есть предчувствие осени. Но, действительно, в теплое время года я часто причащаю людей в саду.
— Церковное служение в хосписе чем-то отличается от любого другого служения?
— Да, здесь надо больше подстраиваться. На приходе-то все в основном здоровые, а здесь потребности и возможности абсолютно другие.
Я делаю незначительные сокращения в литургии, поскольку у людей мало сил. У нас все предельно просто, певчих всего двое.
Некоторые элементы, которые поются на обыкновенных приходах, здесь читаются. «Символ веры» и «Отче наш» мы произносим, а не поем, люди просто не в состоянии. Зато укладываемся минут в 50, максимум час, народ не так устает, может с радостью причащаться. Я даже проповедь успеваю прочесть, совсем коротенькую, не в стиле Иоанна Златоуста (смеется).
Перед чтением «Символа веры» в обыкновенной приходской практике дьякон и священник говорит: «Двери, двери, премудростию вонмем», — и поют «Символ веры». Но у нас дверей нет, поэтому я обычно повторяю то, что священники говорят в этот момент в алтаре, обращаюсь к собравшимся и говорю: «Христос посреди нас». И те, кто присутствуют в храме (сегодня, например, у нас было человек десять), отвечают: «И есть и будет».
— Идеальная литургия — простая, без пышности, ничего лишнего. Вы не думаете, что в чем-то она даже более настоящая, чем длинная полновесная служба?
— Нет, я не сказал бы, аутентичность везде. Архиерейские службы, патриаршие службы в храме Христа Спасителя — очень торжественны, это любят и прихожане, и священнослужители. Значит, так надо.
Священник Христофор Хилл
У нас приоритет — простота. В Евангелии ведь так и сказано: «Где двое и трое собраны во имя Мое, Я там посреди них».
— Писатель Льюис Кэрролл, автор «Алисы в Стране чудес», описывал свое путешествие в Россию и посещение православного богослужения. Он видел пышный фасад — и спрашивал себя, что за ним? И есть ли что-то?
— Я ярко помню свои первые посещения богослужений еще в далеком 84-м году в городе Воронеже, где я был стажером. Нет, я не видел никакого фасада, а наоборот, видел вход. Конечно, тогда богослужение было мне мало понятно, приходилось изучать, что тоже неплохо. Но я до сих пор помню, как я стоял на пороге того храма, он был полон народа (в основном это были пожилые женщины), и все смотрели в одном направлении, в сторону алтаря, где совершалось таинство Евхаристии. Царские врата были открыты — архиерей служил. Что меня поразило — и чего нет в западной Церкви — это иконостас. Видишь сразу Христа, Божью Матерь, пророков, Иоанна Предтечу, над Царскими вратами изображение Тайной вечери. И они образуют единое целое, «Церковь воинствующая и Церковь торжествующая», как богословы говорят. Грань между временным и вечным, между землей и небом словно уходит. Многие воспринимают иконостас как барьер, как преграду, а на самом деле, если правильно соблюдены каноны, это окно в небесный мир. И сама Церковь — в каком-то смысле икона.
«Не бывает такого, чтобы человек зря прожил жизнь»
— Часто к вам в храм приходят те, кто раньше вообще в Церковь не ходил? Что вы им говорите?
— Бывает. Я здесь в хосписе служу 26 лет, бывают случаи, когда дети пожилых людей, которые умирали в первые годы существования хосписа, возвращаются сюда к концу своей жизни, и им уже за 70-80 лет. Это два разных поколения — такие же разные, как 90-е годы и нынешние. После распада Советского Союза многие мировоззренческие ориентиры у людей потерялись, и Церковь стояла, как маяк. Люди видели этот свет, но не понимали, откуда он. Тогда наша задача была помочь им понять, что такое Церковь, что такое Тело Христово и жизнь во Христе. Кто-то воспринимал это на бытовом уровне, а кто-то стал входить глубже, читать Евангелие. И Антония Сурожского, чьи книги здесь у нас, в хосписе, пользуются большим спросом.
Но и сам процесс умирания зовет человека к какому-то переосмыслению своей жизни. Кто-то обращается к доверенным друзьям, кто-то к психологам, кто-то к священнику.
Как же помогать человеку ориентироваться во всем этом? Сказать, что ваша жизнь зря прошла? Конечно, это издевательство над человеком. Не бывает такого, что зря, даже если человек прожил ее вне Церкви. Каждая жизнь уникальна.
Есть такой английский поэт Кольридж, он сказал, что останови любого человека на улице, пусть он расскажет о своей жизни — и вы сможете об этом человеке написать книгу. То же самое и у нас, потому что человек, приближаясь к концу своей жизни, хочет подвести итоги. Моя задача — и не только моя, но и медсестер, врачей, посетителей, всех, кто находится с ним рядом, — помочь в этом. Это иногда трудно, даже мучительно.
— Когда это мучительно?
— В тех редких случаях, когда что-то лежит на совести человека и он никогда не мог об этом никому рассказать. Моя задача здесь, задача Церкви — не делать так, чтобы человек мучился, а наоборот, сделать так, чтобы это мучение поскорее прекратилось. Это как если у человека глубокая рана, из нее торчит кинжал и кровь течет. Надо вынуть этот кинжал и наложить повязку, дать лекарство духовное. Это трудно. Насколько мы успешно это делаем, пусть другие судят.
Почему любопытство — грех
— Вы не думаете, что самим этим страданием человек приближается ко Христу? Ведь Христос тоже умирал и боялся смерти.
— Говорят, что человек умирает как он жил. Кто-то тихо, кто-то действительно с тяжелыми переживаниями. Но что сам факт смерти искупает грехи человека — не думаю. Искупитель у нас один — Христос. И эта встреча с Богом, который спасает, искупает, состоится у каждого из нас — неважно, верующий ты или не верующий, католик, православный, мусульманин. Она произойдет за пределами нашей земной жизни, и тайна сокрыта от нас. И рассуждать о ней, мне кажется, не следует.
Владыка Антоний однажды мне сказал, что любопытство — это грех. Я еще был студентом и совсем его не понял. Как так? Без любопытства человек не может быть математиком, физиком, богословом, философом, историком. Но имелось в виду, конечно, другое.
Есть таинственные области человеческой жизни, которые для нас закрыты, и мы должны это уважать и почитать.
Будущая жизнь человека — именно такая область. Вот почему Церковь считает грехом всякие гадания на картах и тому подобное. Единственное, что у нас есть, это молитва и надежда, что Бог примет Свое чадо, Свое творение. Опять же многие путают Божий суд с человеческим. Человеческий суд несовершенный, он может быть жестким и несправедливым. Божий суд основан прежде всего на любви, а не на осуждении. Это мы своими поступками себя часто осуждаем.
— Говорят, Бог справедлив — и в то же время всемилостив. Как это можно понять?
— Мне сейчас приходят в голову, если не ошибаюсь, слова преподобного Исаака Сирина, что на самом деле Бог не справедлив: если бы Он всем нам давал по нашим недостаткам и грехам, то вообще жизни бы не было. Так что «несправедливость» Божию можно понимать как милость Божию. А справедливость в нашем, человеческом смысле должна была бы восторжествовать здесь, на земле, но этого не происходит. Дурные люди иногда занимают самые лучшие места в жизни, процветают. Сам Господь говорит, что дождь падает на праведников и на грешников. Причислять себя к категории праведников в надежде на то, что Господь разберется с грешниками, тоже не следует.
Православие — это не только бороды и облака ладана
— Про вас говорят, что вы не очень охотно даете интервью. Почему?
— Ну, во-первых, в хосписе времени очень мало, а во-вторых, начинается вот это: «Ой, а вы англичанин? Ой, как интересно!» А что тут такого? Европейцы — давно не экзотика, даже в Русской Православной Церкви.
— Нет, все-таки экзотика. Особенно в последнее время, Россия все дальше уходит от Европы и в культурном, и в политическом отношении.
— Россия — другая Европа, но все-таки Европа. И Русская Церковь в Великобритании и в других странах никуда не делась. Можно быть европейским христианином и 100% православным. Здесь нет противоречия.
— Почему тогда мы в официальных речах так часто слышим слово «православие» и так редко «христианство» и «Христос»? Ведь православие, католичество — это просто форма нашей веры, но не ее суть.
— Конечно, это больше, чем форма. Сводить православие к бородам, облакам ладана и пышным богослужениям не следует. Православие значит, что мы правильно славим Бога. Что значит «правильно славить Бога»? Не просто соблюдать ритуалы, правильно класть поклоны и свечи ставить. Мы должны прославить Бога добрыми делами в нашей жизни.
Ту благодать, которую мы черпаем в церкви на божественной литургии, мы должны сохранять ежедневно и пользоваться ею как благословением на добрые дела.
Если их нет, даже самых простых в течение дня, значит, день прошел зря. Мы призваны прославлять Бога не только на молитвенном уровне, но и всей нашей жизнью. Как сказано в Евангелии, всей крепостию своей.
Надо знать всех прихожан по именам
— Вы строгий пастырь — или мягкий, снисходительный? Бывает же, что это меняется на протяжении жизни. В молодости были требовательны, а с возрастом «помягчели».
— Я сравнил бы служение священника с работой садовника. Садовник ухаживает за цветами и знает, как их поливать, на какой почве им лучше расти, кому нужен яркий свет, а кому тень. Если неправильно ухаживать за растениями, они погибнут. Человека нужно знать — и тогда понимаешь, какой подход к нему необходим. Иной не обидится на строгое слово, а другой отчается и в церковь больше не придет. Ему станет только хуже, а не лучше. Один из главных вызовов пастырского служения за эти 30 лет — знать людей. Когда на приходе подходят причащаться и священник знает каждого по имени, это большой плюс.
Даже в большой общине священник должен знать хотя бы половину прихожан: чем они живут, какие у них радости, какое горе. Для этого нужно время. Поэтому здорово, что сейчас на многих приходах, в том числе у нас, в Екатерининском храме, есть чаепитие после литургии. Чтобы люди знакомились, общались неформально и говорили о вещах, которые напрямую не касаются церкви.
— А если к вам совсем незнакомый человек пришел, с улицы?
— Тогда по умолчанию отношение — пассивное, но с готовностью слушать.
Передо мной незнакомец, я не знаю даже, что он мне скажет. С другой стороны, что бы он ни сказал, кто я такой, чтобы сразу начинать его отчитывать? Тем более это было невозможно, когда мне было лет 30 и я только-только стал священником, а ко мне подходили пожилые люди. Да у них в сто раз больше жизненного опыта, чем у меня.
«Умалиться, чтобы было видно Христа»
— Вы читали рассказ «Неумеха» из «Православного патерика» Майи Кучерской?
— Я слышал об этой книге, но не читал.
— Там описан один батюшка, который ничего не умел. Ни красиво служить, ни проповедовать, ни храм отремонтировать. И ничего у него не было: ни спонсоров, ни верных чад, ни машины, ни мобильного телефона, ни даже детей. Он словно вообще отсутствовал. Но, когда он прожил жизнь и умер, свечи у прихожан на заупокойной службе зажглись сами собой, а в храме вспыхнул неземной свет. Священник должен быть ярким человеком, привлекающим сердца, или вот таким незаметным, «неумехой»?
— Могу повторить слова владыки Антония, который говорил о том, что священник должен быть прозрачным, он должен проявить в себе образ Христа. Если он ставит на первое место себя, а не Христа, ему туго будет. Это основной фундамент пастырского служения — вести людей ко Христу, а не к себе. Священник должен умалиться, чтобы за ним Христа было видно.
Я читал недавно интересные рассуждения о том, как менялось церковное искусство в России за последние 500 лет. Раньше человек заходил в храм, например, в Софийском соборе в Новгороде, и видел икону Спасителя в византийском стиле, с такими огромными глазами, что они сияли даже в полумраке храма.
И уже на пороге человек вытягивался, он ощущал себя в присутствии Христа.
Когда церковное искусство стало более секулярным и начало перенимать иллюстративные приемы западной живописи, эта тяга ко Христу в иконе стала слабеть. Секуляризированное церковное искусство начало ставить барьеры между человеком и Богом, а не снимать их.
В иконе заложен литургический смысл, иначе это, как говорил митрополит Антоний, «дуб раскрашенный». И священник, если он ставит себя на первое место, может тоже превращаться в такой вот дуб раскрашенный.
«Одним глазом в книгу, другим — по сторонам»
— А вы любите нецерковное искусство — театр, кино?
— Ой, я и не помню, когда я был последний раз в театре. Еще до священства, это точно. Кино я смотрю иногда, в последний раз смотрел фильм «Человек Божий» про Нектария Пентапольского. Это греческий фильм, неплохой. Но вообще — все это просто дело вкуса.
— Вы не осуждаете людей, которые любят театр?
— Нет, конечно. Не дело священника диктовать людям, куда идти и что смотреть. Мы все взрослые люди. Контролировать жизнь человека — нет, так не годится.
— А как вы сами отдыхаете и переключаетесь — книжка, сериал?
— Я люблю книги. Всегда помню себя как читающего человека с книгой в руках. Сейчас читаю четыре одновременно. Биографию княгини Ольги в серии «Жизнь замечательных людей». Детектив Роберта Гэлбрейта — это псевдоним Джоан Роулинг, она пишет детективы под мужским именем. Еще читаю книгу «Правила жизни» известного американского психолога Джордана Питерсона, который очень сочувствует православию. И недавно дочитал биографию Вещего Олега.
Все эти книги я каждый день таскаю в рюкзаке, чтобы читать в метро. Бывает, пока я выберу, мне уже из вагона пора выходить, тогда я читаю на эскалаторе. Я даже развил в себе такой навык — в переходах метро, где я бываю каждый день и где мне все знакомо, читать на ходу. Одним глазом в книгу, другим — по сторонам, как радар. А вот в наушниках я слушать текст не могу. На экране, в ридере, в айпаде тоже не читаю. Удовольствие — только книга на бумаге.
— Книга спасает от уныния?
— Я читаю не для того, чтобы спастись от плохого настроения или уныния. Хорошая книга расширяет кругозор, это целый мир. Читаешь про княгиню Ольгу — и уходишь в мир Древней Руси, узнаешь, как политически было устроено древнерусское государство, какие нравы были, как люди воспринимали жизнь.
Это инструмент познания, на что претендует интернет, но куда ему. Книга требует умственного труда, соучастия и творческого усилия. Интернет — это пассивно потребляемая информация, к познанию отношения не имеющая.
— Если бы вы владыку Антония не встретили, вы бы тоже были православным?
— Удивительно, что я в первый раз слышал имя владыки Антония здесь, в России. Я посещал храм в Воронеже и уже определился к этому времени, что православие — моя вера, но про владыку Антония не знал. Настоятель того храма, куда я ходил в то время, наконец, меня пригласил на беседу, что в советское время было весьма редко. И сказал: «В Лондоне есть митрополит Антоний. Вам обязательно надо познакомиться с ним». Это была единственная беседа с тем священником. Я ему благодарен. С тех пор он отошел в мир иной. Я познакомился с владыкой Антонием лично только через три-четыре года после того, как начал ходить в православную церковь.
Владыка был человеком с колоссальным духовным опытом, которым он делился с людьми. Для меня и для многих это был авторитет. Где сегодня искать людей, которые обладают даром привлекать к Церкви сердца? В наше время, если человек интересуется, если чувствует какой-то зов Божий, начинает посещать храм, знакомится со священником сейчас, что невозможно было в 80-е годы, и, таким образом, воцерковляться. Но он встал на этот путь, и ему надо двигаться дальше, узнавать много чего еще о своей новообретенной вере. Куда он идет? В интернет, опять же, где находит такую ерунду, что это только отвлекает его от церкви.
— Что это вы все время ругаете интернет? Вопрос, что ты в нем прочтешь, какие источники отыщешь.
— Ну конечно, можно и владыку Антония читать в интернете. Там много ценного материала, но и полно разных чатов, блогов, в которых невесть что. Мне однажды показали какой-то блог, участники которого всё и вся осуждали за ересь. Представляете? Люди стали православными без году неделя — я это знаю — и вот они уже эксперты по ереси и по канонам!
Я всегда предупреждаю об опасностях «православия через интернет» как замене живому духовному общению.
«Ни секунды не жалею, что живу в России»
— Вы живете в России уже 30 лет?
— Да, так получается. А кажется, что приехал всего лишь три месяца назад.
— Что бы вы нынешний сказали себе тогдашнему?
— Я молчал бы, наверное… Несмотря на все трудности и переживания, я ни одной секунды не жалею, что я живу в России.
Когда я приехал, мне было 27. Была такая суматоха в стране — разруха экономики, обнищание людей. Время отчаяния и время надежды.
Сейчас предпочитают смотреть на 90-е годы как исключительно на время отчаяния. Да, действительно, даже в Москве многие жили в ужасной нищете. Одна моя знакомая должна была на улице продавать зубную пасту, и другого дохода не было. Но на законодательном уровне была свобода. Для многих людей это была первая возможность съездить за границу, посмотреть на другие культуры, познакомиться с миром. Пестрое было время. Но в 27 лет человек смотрит на мир молодыми глазами, потому что столько еще впереди. Мне и в голову не приходило, что через год буду женат, а через полтора стану священником, хотя вовсе не собирался. А сколько было знаменательных встреч с людьми!
Но в 57 лет, грешным делом, должен признаться, человек уже привыкает к определенному уровню комфорта и не хотел бы стоять в безумных очередях за хлебом. А в молодости это не страшно.
— Но были же минуты отчаяния, не отчаяния, а уныния, когда вы говорили себе: «Брошу все, уеду из этой России!»
— Нет, нет, ни разу. Потому что все компенсировалось, даже больше, чем компенсировалось. Что бы ни творилось на улице, но остается семья, остаются друзья, остается церковное служение.
— Как вы познакомились с женой?
— Да здесь же, в России, на студенческой тусовке. Мы познакомились через одного моего друга, который, как и я, учился в Оксфорде. Моя жена — русская, москвичка, тоже филолог по образованию, заканчивала институт Мориса Тореза. Английский у нее свободный.
У нас трое детей.
— Вы говорили в интервью «Правмиру» восемь лет назад, что ваши дети, подростки, принадлежат двум культурам — русской и английской, и сами выберут, где им жить. Что они выбрали — Россию с папой и мамой или Англию, где много родных?
— Они живут в России. Увы, те родственники, с которыми я вырос: бабушка, дедушка, дяди, тети — они уже на том свете. Мои родители тоже ушли из жизни, мама умерла летом, ей было 77. Остались сестра и братья в Англии. И, конечно, друзья. Я каждый год с нетерпением жду летнего отпуска. Так приятно приезжать на родину!
Фото: Сергей Щедрин