«Во время ареста была возможность почитать и помолиться»
— Я не припомню такого в новейшей нашей истории, чтобы священник попадал в тюрьму и его освобождали от должности.
— Если бы у меня было уголовное дело, то меня автоматически лишили бы сана. А при административном деле не знаю, с чем это связано. Думаю, причина в том, что все это считается на грани политики.
— Что именно произошло? Вы записали какой-то ролик?
— Я каждый вечер, кроме субботы, веду стримы с площади Ленина и рассказываю о новостях, связанных с нашими хабаровскими протестами в защиту губернатора Сергея Ивановича Фургала. Очень кратко, потому что нет времени долго готовиться к эфиру. Говорю про новости, связанные с Фургалом, про аресты хабаровчан, штрафы, даю информацию, кому и как можно помочь. Иногда я включаю московскую повестку, если она может как-то отразиться на нас: речи, выступления, суды, новые правила проведения митингов — ведь все это нас, хабаровчан, тоже касается.
И 17 января, в день ареста Навального, я тоже вышел в эфир, хотя обычно перед праздниками этого не делаю. Вышел в знак солидарности, потому что как тут было не вспомнить и про Фургала.
Вместе со мной на площади было человек 10 плюс журналисты. Всех тогда и привлекли. Кому-то штраф, кому-то административный арест, кому-то уголовку.
— Это ваше первое административное наказание?
— Нет, уже восьмое. Четыре раза были штрафы, и были аресты на сутки и на трое. Но чтобы 20 суток — это впервые.
— 20 суток в тюрьме — что это психологически означает для священника? Может быть, он как-то иначе переживает этот опыт?
— Так не в тюрьме же, а в спецприемнике. Там все относительно нормально. Мне 53 года, здоровье пока есть. Если бы у меня была уголовная статья, СИЗО, зона, то все, наверное, воспринималось бы по-другому. А тут сидели все наши, хабаровские, и сотрудники хорошие. В какую-то смену внимательнее, в какую-то грубее, а в принципе, человеческое отношение. Если о чем-то попросить, не отказывают. Хотя у лично меня тут другая позиция: «Не верь, не бойся, не проси». Но когда просят люди, то им идут на какие-то уступки.
— Ну то есть, курорт вообще.
— Не курорт, конечно, но я же вот шучу, что если надо отсидеть, то приезжайте к нам. Условия приемлемые, в камере три человека. У меня была возможность почитать, помолиться. Весь день был расписан.
— Как ваши сокамерники относились к тому, что вы молитесь?
— Второй сокамерник тоже молился. Он мусульманин, совершал намаз. Спросил нас: «Вы не против?». Мы сказали: «Конечно, не против». А третий сокамерник был не религиозен, но его не смущало, что мы молимся. Между собой мы говорили очень мало, вели себя тихо, старались не шуметь.
За 20 суток через камеру прошло 9 человек — те, у кого срок поменьше, чем у меня был.
— Они как-то были связаны с протестами?
— Нет, в основном нетрезвые водители, или водители, попавшиеся без прав. Один человек сидел за драку. Но со всеми у меня сложились хорошие отношения, к митингующим здесь относятся неплохо. Кто-то и сам поддерживает именно Фургала, а кто-то — протест как таковой, потому что надо что-то менять.
Люди плохо живут. Как ни странно, мне попалось довольно мало людей, которые говорили бы: «Моя хата с краю, меня политика не интересует».
«Это было скорее печалование, чем митинг»
— Не слишком ли вы политизированы для священника?
— Я не считаю, что так уж политизирован. Изначально наш протест в Хабаровске был вообще не про политику. Мы выходили за нашего губернатора, против которого, по моему мнению и по мнению десятков тысяч хабаровчан, из корыстных соображений было сфабриковано дело. Просто защищали человека.
Неважно, какая у кого идеология, важно одно: с людьми так нельзя.
Со стороны православного человека, священника, это скорее печалование, чем митинг.
Но если какая-то там властвующая структура считает, что вольна поступать с кем угодно как захочет, то вот тут может получиться уже политика. Но как это ни называй, я считаю, что православный не должен молчать, когда поступают не по совести. Если мы будем просто стоять в сторонке, то значит, мы согласны с происходящим и говорим: «Пусть будет так».
— Когда Александра Меня спрашивали, почему он не борется с советской властью, он отвечал: «Самая антисоветская книга — это Евангелие». Разве священнику недостаточно просто проповедовать Евангелие? Зачем на площадь?
— Священник должен сражаться не только словами. Как и любой православный человек, он имеет право выступить против того, что считает беззаконием. А иначе что получается?
Атеисты, протестанты, мусульмане — все вышли, а православному нельзя?
У нас в городе были случаи, когда запрещали молебен о сущих в темницах и заточении, за Сергея Фургала: «Нет, за Фургала Церковь молиться не будет». Разве это не политика?
Мы, православные, должны открыто высказывать свою позицию. И священник, как я считаю, тоже имеет право на законный, мирный протест, а не только на проповедь. Иначе ему скажут: «Слова-то ты горазд говорить, а как до дела доходит, то тебе нельзя? Других оштрафуют, посадят, с работы выгонят, а ты за своим саном спрячешься?».
— Вы сейчас не настоятель? Что дальше?
— Я пока сам в ожидании, архиерей должен принять решение о том, что будет дальше.
— Какой хороший сценарий для вас и какой плохой?
— А у меня все хорошие сценарии.
— Вдруг вы будете вообще лишены возможности служить?
— Ну… молиться меня не могут лишить возможности, правильно?
— А работать где?
— Будет день — будет и пища. Мне пока трудно принять решение, потому что я не знаю, каким будет решение архиерея. Хотя, конечно, я для себя просчитывал, чем мне дальше заниматься. На структуру, которая связана с государством, я работать не смогу, с протестами и арестами это отпадает, я для них неблагонадежный. Поэтому придется искать частную работу. Может быть, репетитором.
Могу преподавать обществоведение и историю. Я же заканчивал Академию Госслужбы вспомню, чему учили. История мне всегда интересна была.
— Сколько лет вы уже служите в Церкви?
— 21 год.
— Что ваша семья говорит?
— Я целибат. У меня есть приемная дочь, она переживает, но у нее такие же убеждения, как у меня. Еще есть родной брат, он волнуется за меня, но говорит: «Понятное дело, тебя не переубедишь». А больше у меня родных нет. Я свободный — оттого, наверное, могу позволить себе рисковать.
— Вы готовы на настоящую тюрьму, зону? Для меня это самое страшное, что только можно себе представить.
— Наверное, для меня тоже. Хотя я окормлял полтора года несовершеннолетних в СИЗО, поэтому немного знаком с тюремной жизнью. Там тоже люди. Со своими ошибками, подчас страшными, ну а что, на воле таких людей нет?
***
«Правмир» направил запрос в Биробиджанскую епархию, чтобы узнать, по какой причине протоиерея Андрея Винарского освободили от должности настоятеля. Но ответа не получили, поскольку «интересующие вопросы находятся вне компетенции пресс-секретаря епархии».
Об отстранении протоиерея Андрея Винарского от руководства приходами 27 марта высказался митрополит Волоколамский Иларион (Алфеев).
— У нас нет такого общецерковного запрета на то, чтобы человек высказывал где-то свое мнение, но если, например, человек участвует в несанкционированных митингах, если он попадает за решетку по обвинению в уголовном или административном правонарушении, то это может повлечь за собой канонические последствия хотя бы потому, что священнослужитель должен совершать богослужения по расписанию, — цитирует его ТАСС.
При этом митрополит Волоколамский Иларион согласился с тем, что каждый священнослужитель, являясь гражданином страны, имеет право выражать свое мнение.