Священник Сергий Круглов: «Любовь — это не воспаленное чувство, а ты сам»
— Вы несколько лет назад жили в Москве, а потом уехали в родной Минусинск. Если бы это зависело только от вас, вы бы вернулись?
— Наполовину это зависело от меня, наполовину — нет. Правильно или неправильно было возвращаться — кто ж теперь знает. Так сложились обстоятельства, не без Промысла Божия. Значит, наверное, так правильно.
Я скучаю по Москве, но меня привлекает не столько сам по себе город, сколько друзья. Вот их, конечно, не хватает. Сам град Москву я тоже люблю, но все же жить в мегаполисе не привык, всю жизнь провел в небольших населенных пунктах, мегаполис для меня тяжеловат… Скажем, и когда я уезжал из Минусинска в 2012 году, я и не думал, что окажусь именно в Москве, а собирался служить где-нибудь в Подмосковье, в небольшом городке (хотя в итоге этого и не получилось, и — слава Богу за все).
Священник Сергий Круглов на богослужении. Фото: иеродьякон Лавр (Немодин)
Что же до противопоставления «мегаполис — природа», человеческая среда или природная… Природу я люблю, но не такой уж я любитель лазать по скалам, уходить в чащобы, любоваться видами, отшельником вряд ли смог бы быть, хотя и понимаю Симону Вейль, которая писала, что красота природы — это одно из доказательств милосердия Бога к нам. Все же для меня, как и для любого христианина, главное — люди.
— Люди сильно различаются в Москве и провинции?
— Нет, конечно. Как говорил японский поэт Басё, «Запад, Восток — везде одна и та же печаль: ветры равно холодят». Конечно, жизнь в столице или в сибирском провинциальном городке накладывает разный отпечаток на человека, но он не проникает в душу, это скорее внешнее, как татуировка. Татушки у всех разные, но настоящий человек начинается под кожей. И вот это всегда требует более пристального изучения, чем то, что на поверхности.
По идее, точнее, по заповеди, священник должен всех людей любить, но, конечно, всех одинаково любить невозможно. Какие-то люди не нравятся тебе, а каким-то не нравишься ты. Наше раздражение другими людьми — это такие вот колючки, напоминание о том, что всякий твой ближний — не твоя проекция, не фантом, а вполне реальный человек, отдельная личность… Правда, с годами эти колючки как-то сглаживаются в человеке, их становится меньше.
В какой-то момент он читал Георга Тракля
— Человек становится мягче с возрастом?
— Как правило, да. В старости, как говорил Платон, нам разрешают немного отдохнуть от страстей, слезть с горячего и необъезженного коня. И ты просишь Бога только об одном: чтобы эта мягкость не стала равнодушием.
Становишься к людям терпимее, но лучше всего это получается, когда учишься их понимать, проживать их опыт как свой, видишь, что они — братья и сестры на некой войне, и вы — в одном окопе, или в одном лазарете, или у вас общий День победы… Особенно когда сам пытаешься с какими-то общечеловеческими страстями, скорбями, препонами бороться, терпишь в этой борьбе поражение, набиваешь синяки, потом смотришь на другого и видишь, что он так же борется и страдает примерно от того же самого. Дело не в том, что ты примиряешься со всем, снижаешь планку.
Нет, ты понимаешь, что просто в принципе других людей нет. Что именно для этих людей Христос пришел и стал Спасителем.
Я всегда терпеть не мог, как в песне Высоцкого, «когда чужой мои читает письма, заглядывая мне через плечо». У меня был случай в Подмосковье, я проехал свою станцию, вышел неведомо где и ждал на платформе какую-то последнюю электричку, ситуация сама по себе неуютная… Ноябрь, первый снег, фонарь качается на ветру, и я чувствую себя таким неприкаянным странником. Достаю сборничек стихов Георга Тракля, небольшая такая книжечка, начинаю читать, чтоб отвлечься от туги и усталости. И вдруг на пустынной платформе появляется мужичок и направляется ко мне… Вот знаете, есть такие люди со звериным чутьем. Они принюхиваются, видят что-то для тебя самое дорогое и туда же целят… Так бывает с книгами. У человека жадно горят глаза, и он делает стойку именно на то, что ты сейчас читаешь. Ты ему хочешь подсунуть что-то попроще, но нет, не проведешь. Это меня всегда раздражало.
Так вот, подходит ко мне этот нетрезвый и совершенно посторонний дяденька, плюхается рядом, и ты весь сжимаешься внутри: «Уйти? Не уходить? Как быть? Самурай не должен потерять лицо!..»
Продолжаю читать и понимаю, что он тоже читает, через мою руку. Почитал-почитал, покачался, на лавочке сидя, потом встал, и я вижу его выражение лица, слезящиеся глаза… Хлопнул меня по плечу, сказал что-то ободрительное типа «классно, чувак», не помню что, и побрел прочь неверными шагами.
В этот момент во мне какой-то переворот произошел. Я понял, что в краткий момент своей жизни этот человек, ближний, от появления которого на ночном перроне я априори ничего хорошего не ждал и инстинктивно пытался отгородиться, читал стихи Тракля, видел ту же реальность, что и я, был в ней, и в этом мы с ним были едины.
— Очень уж красивая история. Промыслительная встреча?
— Да уж, история прямо святочная, хотя в ту минуту так и не казалось!.. Таких вещей происходит очень много, особенно в церкви, только их не всегда замечаешь. Не замечаешь особенно тогда, когда сам живешь стереотипами или иллюзиями, «культурными кодами» церковными, типа священник — это такая фигура, к которой многие приходят спрашивать совета: «Батюшка, подскажи», ибо вместе с хиротонией ты якобы автоматически получаешь всякие такие бонусы, становишься мудрым, знаешь ответы на все вопросы.
Священник Сергий Круглов. Фото: Facebook
Но так или иначе наступает момент, когда люди перестают смотреть на тебя снизу вверх, ожидая ответа, и вы переходите в общую плоскость. Вот тогда можно говорить о Христе, о каких-то важных насущных вещах, о жизни, которую и этот человек, и я, каждый по-своему, трудно проживаем вместе. Такие встречи очень важны.
Скажем, в 90-е ко мне приходили побеседовать довольно сложные люди, ну, условно говоря, бандиты, которые получили какой-то весьма неординарный, скажем так, житейский опыт. И в одном глазу у них было вопрошание, а в другом — недоверие, дескать, что я тут этому попу рассказываю? Он не пережил и десятой части того, что пережил я! А потом недоверие начинало сменяться пониманием. Вот в такие моменты становится ясно, что все мы действительно греемся у одного огня, мерзнем под одним и тем же дождем или ветром. И Христос пришел спасти всех нас, потому что Он-то понимает каждого.
— Если проще разговаривать на равных, то зачем сан? Зачем быть священником?
— Так священник же нужен не для того, чтобы давать советы! Это же не гуру и не психотерапевт. Хотя сейчас многие священники, которые уходят из Церкви, почему-то именно в психологи идут.
Священник — это, в первую очередь, предстоятель в евхаристическом собрании, он совершает литургию. Конечно, есть и то, что называется пастырским душепопечением. В этом смысле очень часто от священника ожидают, что он будет старцем, прозорливцем, пророком и так далее. Но уж какой там «старец», для начала надо хотя бы просто научиться не смотреть на другого человека, как на инопланетянина.
Приходит, например, девчонка, которая забеременела по глупости и не знает, как ей быть. А ты смотришь на нее с диким ужасом, потому что ты монах и для тебя такого рода проблем в принципе не существует.
Это не значит, конечно, что священник должен каждый грех примерять на себя, как Лев Толстой воображал себя на месте Кити, танцующей на балу. Надо постараться встать рядом с человеком, понять, что он испытывает. Но считать, что батюшка есть только «даватель советов»… Такой односторонний батюшка похож на бодибилдера, который ради эффекта накачивает себе одну руку. Жутко смотрится.
— Бывает так, что у вас просят совета, а вы говорите: «Я не знаю»?
— Конечно. Я же не менеджер, который должен всегда создавать видимость успеха. Но из каждой ситуации должен быть выход, отдушина, прорыв куда-то. А мы, христиане, знаем, что любой выход — это Христос. И поэтому надо поставить не точку, а запятую и как-то указать на этот выход, сказать: «Я понятия не имею, что тебе посоветовать (тут запятая), но давай помолимся, и Господь надоумит».
Взять себя на ручки
— Бывает такое уныние, что и молитва не помогает. У вас бывало?
— Конечно, были страсти, борьба с собой, и маловерие, и чувство, что все, Бог тебя отринет. Но со временем я понял, что важно себя не наказывать, не судить и не приговаривать. Не оправдывать, но и не наказывать. Просто терпеть и стараться делать свое дело.
Если страсть перетерпеть, она теряет силу. Надо отстраниться и сказать себе: «Да, страсть имеет во мне основание, но это не мое».
А как еще с ней бороться-то? Выколоть себе глаз, отрезать руку? Все равно ничего не получится. У замечательной современной писательницы Марианны Гейде есть текст про человека, который отрубил себе все члены, потому что они соблазняли его. И вот этот обрубок с качающейся головой воззвал к Богу: «Господи, у меня уже нет ни глаз, ни рук, ни ног, а искушение продолжается!» А Бог сказал ему в ответ: «Глупец, надо было сразу рубить себе голову».
Незачем себя истязать. Терпи себя, терпи другого, пусть пройдет время. Бог дал нам его в помощь. Не в смысле, что «календарь закроет этот лист». Просто, когда человек сопрягает свое терпение со временем, это время уносит многое, и человек меняется. То, что было послезавтра, становится позавчера.
Иногда задаешь себе такой дурацкий вопрос: «Вот если бы тебе дано было заново прожить свою жизнь, хотел бы ты все изменить?» Нет, не хотел бы. Я так хорошо понимаю, что имел в виду Пушкин, когда сказал: «Но строк печальных не смываю».
— Когда мы начинаем свой путь в Церкви, нам кажется, что нужно бесконечно себя совершенствовать и ломать, и ни в коем случае нельзя себя принимать таким, какой ты есть. А теперь выясняется, что надо взять себя на ручки.
— Нет, всю ту гадость, которую встречаешь в себе, принять невозможно. Но надо потерпеть себя, как ребенка, который испачкал пеленки, взять себя на ручки (что бывает очень трудно: обгадившегося брать на ручки довольно противно) и покачать. Потому что когда человек беспощаден к себе, он беспощаден и к другим. В результате все судят всех. Как Ахматова говорила? Если на улице кричат: «Дурак», не обязательно же оглядываться. Надо быть милосердным к самому себе. Полюбить ближнего, как самого себя. Но если начать с другого конца заповеди, то тоже бывает польза. Будешь терпеливым к самому себе — глядишь, станешь милосердным и к кому-то еще.
Священник Сергий Круглов. Фото: Facebook
У каждого человека бывают моменты важного, живого общения с Богом, но он их не опознает, потому что вместо этого ломает себя и совершает, как ему кажется, духовные подвиги. Самый расхожий пример: вычитывает человек молитвенное правило. Заходит бедный сосед: «Подай мне». Он: «Пошел вон. Я молюсь, мне не до тебя». А ведь общение с соседом в данную минуту и будет общением с Богом, просто человек этого не замечает. Он считает, что самое важное происходит там вот на полочке, где икона стоит и свечка горит.
Надо перетерпеть свой грех
— Вы можете себе представить ситуацию, в которой бы вдруг перестали быть священником?
— Да сколько раз представлял! Но я мог бы уйти из Церкви в одном случае — если бы меня выгнали. Это было бы очень страшно для меня.
— И что вы стали бы делать?
— Понятия не имею… Ну, как-то дальше жить. Психологом стал бы или этим, как его… коучем (смеется). На самом деле, когда я узнаю о тех или иных случаях ухода священников из Церкви, первое дело — уследить за собой. Потому что сразу внутри начинает выскакивать осуждение и некое возношение: «А-а-а, вот они ушли, а я-то здесь, я молодец».
То, что они ушли, — это их дело, судья им не я, а Бог. А вот меня разбей сейчас, в минуту осуждения, какой-нибудь ковид, то я так и помру с этим скачущим пикачу в душе… Поэтому я стараюсь никакого злорадства не допускать.
— Как перетерпеть вещи, которые перетерпеть невозможно? Страх смерти, страх немощи. Время же не по кругу идет, мы движемся от начала к концу.
— Как преодолеть… Ребенок пошел гулять, не отзывается на телефон, ты молишься, но не выдерживаешь — бежишь его искать по улицам и представляешь себе самые страшные картины… Есть вещи, к которым не привыкнешь, не «натренируешься». Хотя и их тоже становится легче пережить при наличии этого самого терпения.
Другое дело, что приходится каждое утро начинать заново, а каждый день — как маленькая жизнь от рождения до смерти, до старости. И в ней тоже что-то меняется. «Потерпи Господа», вот это библейское выражение. Терпение очень важно.
— А творчество, поэзия — лично вам они помогают терпеть?
— Творчество, поэзия, книжки, молитва, близкие люди. И какие-то мои внутренние качества помогают мне терпеть. Например, трусость.
— Трусость?
— Один грех помогает уничтожить другой, как-то так. Как это возможно? Дело в том, что настоящий порядок и смысл возможен только в том, что сам Бог сотворил. А то, что сатана украл и из чего пытается сотворить свой собственный порядок, там всегда, извините за выражение, бардак.
Кажется, что это слаженное наступление греховных страстей, массированная атака, что у них там в армии порядок, но нет. Обязательно у какого-то фельдфебеля камушек попадет в ботинок — и вся атака рассыплется. Вот почему один грех, одно какое-то сатанинское свойство, часто действует против другого. Видишь, зубы дракона вылезли из-под земли? Брось им камень — пусть грызутся. А сам спрячься в сторонке, замри и думай: «Господи, дай мне сил вытерпеть и сделай так, чтобы не было еще хуже».
— Так это не трусость, а скорее стоицизм. А все-таки как один грех уничтожает другой?
— Ну вот тщеславие и лицемерие. Они постоянно рядом, ведь корень всех грехов одинаковый, но это все же разные вещи. Например, написал ты горделивый пост в фейсбуке, выпендрился, а потом думаешь — нет, еще скажут, что хвастаюсь, лучше помолчу… Лицемерие заставляет тебя уничтожить тщеславный пост.
Но бывают моменты, когда тебе уже все равно, что о тебе подумают. Помните, как у Мандельштама? «Есть ценностей незыблемая скала». Так было, ну к примеру, с письмом священников на «Правмире» на тему «московского дела», в защиту осужденных. Промолчать, не поднять свой голос за невинно наказанных, — грех. А дальше кто-то обязательно начнет говорить, что ты ищешь дешевой популярности, примыкаешь к какой-то партии, хочешь прославиться… Может быть, так оно и есть. Драконьи-то зубы из земли торчат, никуда не делись. Брось им камень — и пусть грызут. А сам отойди и терпи.
Одно дело — покаяние, другое дело — невроз
— Была такая японская средневековая писательница, фрейлина императорского двора Сэй Сенагон. В книге «Записки у изголовья» она перечисляет то, что ей нравится. Что-то вроде «Я люблю облака, плывущие по небу, корзинку с первой вишней, детский смех» и так далее. Что любите вы? Что дает силы жить и радоваться прямо здесь и сейчас?
— Кстати, поэзию часто обвиняют в том, что это, по сути, бесконечный перечень того, что автор любит или не любит. Но ведь именно так человек называет самого себя. «Господи, посмотри, я есть, потому что во мне есть вот это, это и вот то». Такой детский способ объявить себя, перед матерью, перед отцом.
Что я люблю? Людей — некоторых особенно. Люблю вот этих двух котов (о. Сергий разворачивает экран, чтобы было видно черного кота и трехцветную кошку, дремлющих на кушетке). Кота зовут Басё, а кошку — Кошшонка, или официально — Веснушка.
Священник Сергий Круглов с котом. Фото: Facebook
Люблю книги. И эти, которые стоят у меня на полке, и особенно те, которые я бы хотел стяжать, но которых пока у меня нету. Хотя книги, как у всех нормальных людей, плодятся у меня самосевом, и множить их — такое же безумие, как и множить любое имущество…
А еще я люблю — да не усмотрят в этих словах показное благочестие — оказывается, я все-таки люблю Бога — Того, который есть прямо сейчас передо мной. Как кот любит хозяина. И пусть кот — пакостник, он делает гадости, и за них потом стыдно. Даже думаешь: «Как можно опять к Богу вернуться после такого?»
А к Нему не надо возвращаться, потому что Он никуда не девался и всегда рядом.
Любовь — это ведь не какое-то воспаленное чувство.
Любовь — это ты сам. То, из чего ты состоишь. Все на свете — часть тебя.
И как только понимаешь, что и тот человек — твоя часть, и вот эта ситуация — часть твоего бытия, появляется удивительное ощущение, что нет на свете вещей, которые стоило бы не любить.
Даже те поступки или мысли, в которых ты каешься, — ты все равно не можешь их вытеснить из своей жизни. Только Бог может каким-то чудесным и естественным образом тебя от этого освободить, словно спасительная рука сверху протянется. По-настоящему от чего-то избавиться или что-то получить в жизни можно, только когда ты вместе с Ним. А больше никак. Хотя иногда такие штуки Он приносит, что пока их невозможно принять. Но еще все впереди, какие наши годы.
— Что невозможно принять?
— Начиная с телесных болячек и кончая необходимостью общаться с людьми, с которыми и стоять рядом не хотелось бы. А все-таки что Бог ни даст, все во благо. Самый простой поповский пример. Пришел ты вечером домой усталый, завалился на диван с книжкой — и тут звонок. Кого-то причастить, к кому-то надо поехать… Тут же начинаешь роптать. «Ну вот, такие-сякие, вечно в последний момент, Россия крещена, да не просвещена, Господи, ну почему опять я» и так далее.
Священник Сергий Круглов на богослужении. Фото: Facebook
А Господь ничего не говорит, пинком тебя не поднимает. И вот встаешь с разными неуставными выражениями и едешь. Ты сумел себя переломить, совершил и сделал. А потом получаешь от этой ситуации такие подарки, которые тебе дают жизни на много времени вперед.
— Почему на исповеди все только каются и никому не приходит в голову похвалить себя?
— Такой опыт, кстати, бывал у самых разных священников, но я изобретением технологий особо не увлекаюсь, потому что все люди — разные. Опытный прихожанин пару слов сказал — и достаточно. Ты прекрасно понимаешь, что вот за эти конкретные грехи кается, у него внутри душевная работа идет. А другой начинает бесконечно долго рассказывать про все на свете. Тут действительно бывает уместно человеку напомнить о его хороших сторонах, просто чтобы подбодрить. Потому что одно дело — покаяние, другое дело — невроз.
Но вообще, когда вдруг кто-то начинает неожиданно хорошие вещи о себе говорить, искренне, с благодарностью Богу, — это так радостно. Плохое-то мы все о себе рассказать горазды.
Так что давайте любить себя и говорить друг другу комплименты. А что еще на карантине делать?