Вчера решил снова присоединиться к молитве на Грушевского. Пока собирался-облачался, матушка выставила ультиматум. Одного не отпустит. Попытался было возразить – понял, бесполезно. Компромисс был найден – идем вместе, матушка несет отцам и братиям чай и шоколад, потом возвращается домой.
Машину оставили на владимирском спуске, перед новой баррикадой из автомобильных покрышек. Как только вышли из машины, сразу почувствовал густой запах гари. Не такой, как стоял здесь ранее, а, видимо, запах тяжелых остатков продуктов горения резины, которые опускаются к земле и заполняют низкие места.
На баррикаде прилеплен большой лист бумаги с просьбой подвозить автомобильные покрышки.
Выходим на Европейскую площадь. Здесь, благодаря ветерку, запаха гари почти не чувствуется. По площади проходят группы людей в касках, гуляют зеваки. Вдоль правой стороны, под гостиницей Днепр, словно муравьи, движется вереница молодых людей с белыми мешками – для строительства баррикад. Проходим к первой баррикаде, прямо посередине, на мешках и покрышках, перед ней устроена импровизированная сцена, на которой вижу Тягнибока, что-то рассказывающего обступившим его людям.
Обходим их и баррикаду справа — запах гари, черный снег вперемежку с булыжниками, вмерзшими в лед, идти трудно – матушка приотстала, вдруг слышу голоса и суету сзади. Обернулся – какой-то тип в каске с бородкой пытается преградить дорогу моей половинке, крича ей, что женщинам дальше нельзя, что там опасно и нужны каски… Не знает он моей Виктории… Мне даже особо встревать не пришлось – преграда была отодвинута и мы продолжили путь. Здесь ноги проваливались в черную жижу, местами, по щиколотку. Сапоги быстро промокли. Продвигаемся прыгая по лежащим в воде доскам, мешкам и скатам. Некоторые молодые люди, стоящие у баррикады, подают руку, чтоб помочь мне и матушке преодолеть очередное препятствие. Протестующие складывают новые горы покрышек, в трех местах костры уже горят и чадят в черное небо. Спросили у одного из активистов, где проход на нейтральную полосу. Парень проводил нас на левый фланг, где столпилось много людей, кричащих речевки и временами разрозненно стучащих по металлу.
Перелезли через проем в баррикаде возле сгоревшего перевернутого автобуса и вышли на свободное пространство, покрытое льдом. На земле — пожарный шланг, из него постоянно течет струя воды. Видимо, бойцы Беркута решили таким образом оградить себя от метателей камней и бутылок с зажигательной смесью.
Почти на середине нейтральной территории, на островках из деревянных поддонов и досок, с крестом и хоругвями стоят и поют молитвы наши отцы – Алипий, Мелхиседек, Гавриил и Архипп. Рядом, в епитрахили незнакомый священник, чуть подальше – еще один. Подошли по проваливающемуся ледку к ним, матушка налила всем чаю. «Особо пить не хочется – сказал о. Гавриил, но от дыма горло дерет, петь уже невозможно».
Отец Мелхиседек рассказал, что даже Руслана приходила. Заверила, что со стороны протестующих активных действий до утра не будет. Незнакомые отцы оказались представителями Киевского Патриархата. Когда они отошли, наши опять начали молитву. По сравнению с прошлым разом, стоять было холоднее. От воды подымался пар, одежда пропитывалась им и переставала защищать от мороза. Ноги, промокшие по пути сюда, быстро начинали коченеть. Дым действительно въедался в горло и слезились глаза. И это мы только пришли. А отцы стояли уже 3 часа!
Прошел еще час. За это время не предпринималось никаких активных действий ни с одной из сторон. Только на баррикадах время от времени усиливались крики и начинались разрозненные избивания листов железа. Больше шума, конечно же, мешал черный дым. Даже слезоточивый газ, которого довелось хлебнуть в прошлый раз, так не доставал, потому, что после его волны ветер приносил свежий воздух. Сейчас же свежего воздуха не было. Постоянный дым.
Но молитва позволяла забыть обо всем этом. Молитва не за победу, или не за отмщение, молитва не за то, чтоб торжествовала справедливость, а молитва за мир. Молитва за мужа моей однокурсницы, которому в этот момент, далеко в Москве делали сложнейшую операцию по удалению опухоли головного мозга. Молитва за то, чтоб в сердцах всех людей воцарился мир и все вернулись домой живыми. Молитва о том, чтоб над жаждой справедливости, верх взяла жажда ЛЮБВИ. Без этого погибнем и мы и наши семьи и наша страна…
Вскоре отцы решили, что в обстановке перемирия наше стояние здесь теряет смысл. Честно сказать, замерз к тому моменту так, что это решение вызвало у меня радость. К тому же и матушка, не смотря на то, что замерзла, наотрез отказалась сама идти через баррикады домой. Мы покинули свой деревянный островок, Постояв немного на твердой земле и попрощавшись, по одному, с помощью митингующих, перелезли через баррикаду и через площадь спокойно пошли домой. Одежда вся пропиталась дымом и, даже после удаления от костров, на выдохе во рту стоял вкус горелой резины. Но все это уже не замечалось – впереди был отдых.
Архимандрит Алипий (Светличный):
С тревогой приехал только что с улицы Грушевского. Ноги замерзли — не чувствую до сих пор. И потому подло согласился на то, что сначала Руслана Лыжичка сказала, будто не будет бойни сегодня (она подходила к нам видимо пофотографироваться), а потом позвонили отцу Мелхиседеку и сообщили, что перемирие продолжится до утра точно — согласился уйти с поста.
Простояли 4 часа и ноги отмерзли. Видать, потому, что под нами бежала постоянно вода из огромных пожарных рукавов. Как только перелезли через баррикады (делать это было сегодня особо трудно), так сразу оказались на своей нейтральной полосе исключительно одни и в воде. Ноги промочил сразу сквозь сапоги. Мы решили терпеть, потому что обстановка явно не простая. Митингующие с «Правого сектора» готовятся к войне. И смотреть на эту подготовку тоскливо. Теперь надежда на Бога!
Молча, ни слова не произнеся нам тут же поднесли беркутовцы деревянные поддоны и установили в привычных уже местах для молитвы. Заметил, что не бросили нам их под ноги, а аккуратно, даже бережно установили. Это, значит, чтобы мы не стояли в воде.
Дальше стали служить молебен с долгим призванием святых. Вспомнил почти всех печерских преподобных. Как же хочется, что бы наши родные угоднички Божии помогли Киеву, нашему государству!
Братия: хорошо знакомые отцы Мелхиседек, Гавриил, Архипп, припевали, молились. Вскоре мы заметили как по парковому склону стали спускаться люди в подрясниках. Отец Мелхиседек пошел помогать им спуститься. Оказалось, что это пришли филаретовцы, автокефалисты и униатское духовенство. Они взяли пример с нашего стояния и решили поддержать в этот раз эту инициативу. Мы не возражали.
Хотя подошли они к нам не сразу. Не решались. Но все же подошли и стали по сторонам: слева униатский священник отец Николай, а справа два филаретовских. Чтобы их не обижать неучастием в молитве, по инициативе о. Мелхиседека, мы запели колядки. Пели вместе, громко. Было очень странно петь радостные, исполненные рождественского пафоса, песни в этом темном пространстве с пронзительными прожекторами и грязно-красными высокими языками пламени от горящих покрышек на стороне митингующих. Но мы это делали для наших гостей, поскольку молиться с ними совместно не имели права.
Но с ними было веселей: казалось, что нас много. Вот такой опыт майданного экуменизма случился у нас. И их не много, и нас — не похвастаешь. А вместе выглядели вполне презентабельно. Так что даже порадовались тому, что они к нам примкнули. Затем, хоть и стояли рядом, но все же разделились на группки и каждый молился внутри своих группок. Это нас тоже устраивало.
Почему-то четыре с половиной часа тянулись очень долго. А тут еще холод сковывал ноги аж до боли. И все время было невероятно тревожно. Особенно тревога нарастала из-за отсутствия постоянного ритмичного стука в десятки бочек и газовых баллонов. Нет, не потому что нравился этот невероятный шум! А потому что он был привычен и без него ощущалось в воздухе нервное напряжение. Правда, крики: «Слава Украине! Героям — слава!»,» Украина! — понад усе!» раздавались часто. Но и это не радовало. Обычно так часто эти речевки произносятся для разогрева воющей стороны. Для смелости.
За баррикадами зажгли покрышки. Место нашей молитвы заволок омерзительный дым — дышать вообще стало невозможно.
Он покрыл нас черным зловонным сгустком и это сразу напомнило голливудские фильмы, где изображается нашествие сатанинских сил, некое входжение во вселенский мрак. Петь было нереально — почти сипели. Но молиться надо было хотя бы простым «Господи, помилуй!», молитвой великой, как ее именует Синаксарий на праздник Возздвижения Креста.
С нами почти с первых минут стал рядом удивительный человек. Я так и не понял откуда он взялся ( ул. Грушевского заставляет переставать удивляться!), но он тут же по деловому перенял у о. Мелхиседека хоругвь и стал с ней. После звонка мне по телефону, где меня предупредили, что все очень серьезно и штатских (да! на войне и разговор военный!) надо немедленно отправить с нейтральной полосы, я к нему подошел и попросил уйти. Я предупредил: возможно всё! Но он упрямо стоял и не отдавал хоругвь: «У меня сегодня День рождения! Я хочу чтобы наступил мир! Я не могу уйти без вас, без этой хоругви! Подарите ее мне — у меня День рождения!» Я был обескуражен и стал объяснять, что эта хоругвь не моя и даже не братии монастыря, ее преподнесли в дар Десятинной Богородичной обители. Спросил имя: Михаил.
«Ладно, Михаил, хоругвь я не могу Вам подарить, а вот пожелать, чтобы Ваша мечта о мире исполнилась, могу! Помогай, Бог, Михаил!»
Протодиакон Антоний Коваль
Приехал с Грушевского. Ситуация крайне напряжённая, митингующие духовенству не рады, чувствуется чрезвычайная агрессия со стороны протестующих. Пройти очень тяжело. На нейтральную территорию никого не пускают, когда говорил, что священник, тогда давали пройти.
Всё залито водой, очень скользко, несколько раз падал. Вокруг батюшек огромное озеро, они стоят на поддонах.
С братией Десятинного монастыря Рождества Пресвятой Богородицы так же молятся священники с киевских приходов и других конфессий.
Несколько батюшек общаются с митингующими на баррикадах, умоляя людей быть благоразумными.
У священства, стоящего на нейтральной территории, настроение оптимистичное. Просят за них молиться.