Святая ночь

Когда мне было пять лет, меня постигло очень большое горе. Более сильного я, кажется, с тех пор и не знала: умерла моя бабушка. До самой своей кончины она проводила дни, сидя в сво­ей комнате на угловом диване и рассказывая нам сказки.

Бабушка рассказывала их с утра до вечера, а мы, дети, тихо сидели возле неё и слушали. Чу­десная это была жизнь! Никаким другим детям не жилось так хорошо, как нам.

Лишь немногое сохранилось у меня в па­мяти о моей бабушке. Помню, что у неё были красивые, белые как снег волосы, что она хо­дила совсем сгорбившись и постоянно вязала чулок.

Помню ещё, что, кончив рассказывать ка­кую-нибудь сказку, она обыкновенно опускала свою руку мне на голову и говорила:

— И всё это такая же правда, как то, что мы сейчас видим друг друга.

Помню я и то, что она умела петь чудесные песни, но пела она их не часто. В одной из этих песен речь шла о рыцаре и о морской царевне, и у неё был припев: «Ветер холодный-холод­ный над морем подул».

Помню ещё короткую молитву и псалом, которым она меня научила.

Обо всех сказках, которые она мне рассказы­вала, у меня осталось лишь бледное, смутное воспоминание. Только одну из них я помню так хорошо, что могла бы пересказать её и сейчас. Это маленькая легенда о Рождестве Христо­вом.

Вот почти всё, что я могу припомнить о сво­ей бабушке, кроме того, что я помню лучше всего, — ощущение великой утраты, когда она покинула нас.

Я помню то утро, когда диван в углу оказался пустым, и было невозможно представить, ког­да же кончится этот день. Этого я не забуду никогда.

И помню я, как нас, детей, подвели к усоп­шей, чтоб мы простились с ней и поцеловали её руку. Мы боялись целовать покойницу, но кто-то сказал нам, что ведь это последний раз, когда мы можем поблагодарить бабушку за все радости, которые она нам доставляла.

И я помню, как сказки и песни вместе с ба­бушкой уехали из нашего дома, уложенные в длинный чёрный ящик, и никогда больше не возвращались.

Что-то ушло тогда из жизни. Точно навсегда заперли дверь в широкий, прекрасный, волшебный мир, в котором мы прежде свободно бродили. И никого не нашлось, кто сумел бы отпереть эту дверь.

Мы постепенно научились играть в куклы и игрушки и жить так, как все другие дети, и мог­ло показаться, что мы больше не тоскуем о ба­бушке и не вспоминаем о ней.

Но даже и в эту минуту, спустя много лет, когда я сижу и вспоминаю все слышанные мною легенды о Христе, в моей памяти вста­ёт сказание о Рождестве Христовом, которое любила рассказывать бабушка. И теперь мне хочется самой рассказать его, включив в мой сборник.

Это было в Рождественский сочельник, ког­да все уехали в церковь, кроме бабушки и меня. Мы были, кажется, одни во всём доме. Нас не взяли, потому что одна из нас была слишком мала, другая слишком стара. И обе мы горева­ли о том, что не можем побывать на торже­ственной службе и увидеть сияние рождест­венских свечей.

И когда мы сидели с ней в одиночестве, ба­бушка начала свой рассказ.

— Когда-то в глухую, тёмную ночь один че­ловек вышел на улицу, чтобы раздобыть огня. Он переходил от хижины к хижине, стучась в двери, и просил: «Помогите мне, добрые люди!

Моя жена только что родила ребёнка, и мне надо развести огонь, чтобы согреть её и мла­денца».

Но была глубокая ночь, и все люди спали. Никто не откликался на его просьбу.

Человек шёл всё дальше и дальше. Наконец он заметил вдали мерцающее пламя. Он напра­вился к нему и увидел, что это костёр, разве­дённый в поле. Множество белых овец спало вокруг костра, а старый пастух сидел и стерёг своё стадо.

Когда человек приблизился к овцам, он уви­дел, что у ног пастуха лежат и дремлют три со­баки. При его приближении все три проснулись и оскалили свои широкие пасти, точно собира­ясь залаять, но не издали ни единого звука. Он видел, как шерсть дыбом поднялась у них на спи­не, как их острые, белые зубы ослепительно за­сверкали в свете костра и как все они кинулись на него. Он почувствовал, что одна схватила его за ногу, другая — за руку третья вцепилась ему в горло. Но крепкие зубы словно бы не повино­вались собакам, и, не причинив ему ни малей­шего вреда, они отошли в сторону.

Человек хотел пойти дальше. Но овцы ле­жали так тесно прижавшись друг к другу, спи­на к спине, что он не мог пробраться между ними. Тогда он прямо по их спинам пошёл впе­рёд, к костру. И ни одна овца не проснулась и не пошевелилась…

До сих пор бабушка вела рассказ не оста­навливаясь, но тут я не могла удержаться, что­бы её не перебить.

— Отчего же, бабушка, они продолжали спо­койно лежать? Ведь они так пугливы? — спро­сила я.

— Это ты скоро узнаешь, — сказала бабуш­ка и продолжала своё повествование: — Когда человек подошёл достаточно близко к огню, пастух поднял голову. Это был угрюмый ста­рик, грубый и неприветливый со всеми. И ког­да он увидел, что к нему приближается незна­комец, он схватил длинный, остроконечный посох, с которым всегда ходил за стадом, и бросил в него. И посох со свистом полетел прямо в незнакомца, но, не ударив его, откло­нился в сторону и пролетел мимо, на другой конец поля.

Когда бабушка дошла до этого места, я сно­ва прервала её:

— Отчего же посох не попал в этого чело­века?

Но бабушка ничего не ответила мне и про­должала свой рассказ:

— Человек подошёл тогда к пастуху и сказал ему: «Друг, помоги мне, дай мне огня! Моя жена только что родила ребёнка, и мне надо развес­ти огонь, чтобы согреть её и младенца!»

Старик предпочёл бы ответить отказом, но, когда он вспомнил, что собаки не смогли укусить этого человека, овцы не разбежались от него и посох, не задев его, пролетел мимо, ему стало не по себе, и он не посмел отказать ему в просьбе.

«Бери, сколько тебе нужно!» — сказал пас­тух.

Но костёр уже почти догорел, и вокруг не осталось больше ни поленьев, ни сучьев, лежа­ла только большая куча жару; у незнакомца же не было ни лопаты, ни совка, чтобы взять себе красных угольков.

Увидев это, пастух снова предложил: «Бе­ри, сколько тебе нужно!» — и радовался при мысли, что человек не может унести с собой огня.

Но тот наклонился, выбрал себе горстку уг­лей голыми руками и положил их в полу своей одежды. И угли не обожгли ему рук, когда он брал их, и не прожгли его одежды; он понёс их, словно это были яблоки или орехи…

Тут я в третий раз перебила рассказчицу:

—   Бабушка, отчего угольки не обожгли его?

— Потом всё узнаешь, — сказала бабушка и стала рассказывать дальше: — Когда злой и сер­дитый пастух увидел всё это, он очень удивил­ся: «Что это за ночь такая, в которую собаки кротки, как овечки, овцы не ведают страха, посох не убивает и огонь не жжёт?» Он оклик­нул незнакомца и спросил его: «Что это за ночь такая? И отчего все животные и вещи так ми­лостивы к тебе?» «Я не могу тебе этого объяс­нить, раз ты сам этого не видишь!» — ответил незнакомец и пошёл своей дорогой, чтобы по­скорее развести огонь и согреть свою жену и младенца.

Пастух решил не терять этого человека из виду, пока ему не станет ясно, что всё это зна­чит. Он встал и пошёл следом за ним до самого его обиталища. И пастух увидел, что у незна­комца нет даже хижины для жилья, что жена его и новорождённый младенец лежат в горной пещере, где нет ничего, кроме холодных камен­ных стен.

Пастух подумал, что бедный невинный младенец может насмерть замёрзнуть в этой пещере, и, хотя он был суровым человеком, он растрогался до глубины души и решил по­мочь малютке. Сняв с плеч свою котомку, он вынул оттуда мягкую белую овчину и отдал её незнакомцу, чтобы тот уложил на неё мла­денца.

И в тот самый миг, когда оказалось, что и он тоже может быть милосерден, глаза его от­крылись, и он увидел то, чего раньше не мог видеть, и услышал то, чего раньше не мог слы­шать.

Он увидел, что вокруг него стоят плотным кольцом ангелочки с серебряными крылышка­ми. И каждый из них держит в руках арфу, и все они поют громкими голосами о том, что в эту ночь родился Спаситель, который искупит мир от греха.

Тогда пастух понял, почему всё в природе так радовалось в эту ночь и никто не мог причи­нить зла отцу ребёнка.

Оглянувшись, пастух увидел, что ангелы были повсюду. Они сидели в пещере, спуска­лись с горы и летали в поднебесье; они про­ходили по дороге и, минуя пещеру, останав­ливались и бросали взоры на младенца. И повсюду царили ликование, радость, пение и веселье…

Всё это пастух увидел среди ночной тьмы, в которой раньше ничего не мог разглядеть. И он, обрадовавшись, что глаза его откры­лись, упал на колени и стал благодарить Бо­га… — При этих словах бабушка вздохнула и сказала: — Но то, что видел пастух, мы тоже могли бы увидеть, потому что ангелы летают в поднебесье каждую рождественскую ночь. Если бы мы только умели смотреть!.. — И, по­ложив мне руку на голову, бабушка прибави­ла: — Запомни это, потому что это такая же правда, как то, что мы видим друг друга. Дело не в свечах и лампадах, не в солнце и луне, а в том, чтобы иметь очи, которые могли бы ви­деть величие Господа!