Времена святого Иоанна Златоуста кажутся нам порой золотым веком Церкви. Действительно – гонений нет, арианство побеждено, императоры православны, язычество изгоняется, народ валом валит в Божии храмы, оставляет языческое злочестие, приобщается православному благочестию… Эх, нам бы в эти времена — когда святой Иоанн говорил свои вдохновенные проповеди и служил Литургию, составленную им. Какое незамутненное, чистое было время! Даже гонения на праведника кажутся нам словно разыгранными в театре – ну в самом деле, не бывает же праведного без скорбей, вот и было попущено святой диакониссе, и её златоустому учителю пострадать – но дела церковные шли своим чередом, благообразно, без сучка и без задоринки.
«И все же дела Церкви постоянно росли, процветали через знамения, светлели вследствие (положенных в их основание) начал. Один был спущен через окно и таким образом избежал рук начальника; других вывел Ангел и таким образом освободил от уз; иных, изгоняемых теми, которые обладали могуществом, принимали и услуживали всяким образом торговцы и ремесленники, торгующие пурпуром женщины, приготовляющие палатки и кожевники, живущие на самых окраинах городов, подле самого берега моря. А часто ученики Христовы даже не осмеливались и показываться в центре городов; если же они сами и осмеливались, то не дерзали оказывавшие им гостеприимство. Так-то текли дела посреди искушений, посреди успокоений, и раньше соблазненные впоследствии поправлялись, заблудшие приводились опять на путь и разрушенное до основания устраивалось еще лучше».(свт.Иоанн Златоуст, Письма к Олимпиаде).
С таким грустным юмором пишет святитель о той поре, которая была для его современников «золотым веком Церкви». Наверное, христиане четвёртого века хотели бы жить в веке первом, когда всё было настоящее, нелицемерное, искреннее, чистое… такое, как грезится нам о веке четвертом.
Он пишет диакониссе Олимпиаде, которая находится в страшном отчаянии. Всё, чему она посвятила свою жизнь, растоптано безжалостно и беспощадно. Она вкусила полную чашу унижения – тем более горькую, что наливали эту чашу высокопоставленные образованные друзья – единомысленные, такого же благородного происхождения, как и патрицианка-матрона Олимпиада.
И если в прошлом, проходя подобное искушение, она была молода, смела и вышла победительницей, то теперь она поняла, что побеждена, что она – убогая и оболганная во все грехах старая изгнанница, лишенная имущества, которым она самоотверженно служила ближним, сирым и больным, теперь сама покинутая и забытая в ссылке, а ее единственный настоящий друг, свт. Иоанн Златоуст – в ровно таком же несчастном положении на другом конце света. И смерть грядет к ним, затерянным в безвестности, оболганным, ничтожным – а лжецы и лицемеры в церквях Константинополя продолжают говорить красивые проповеди о Христе.
Какая может быть радость?
«Извести меня об этом, не обманывая меня, однако, что ты оставила всякое уныние и проводишь жизнь в спокойствии. В том ведь и заключается лекарство моих писем, чтобы доставить тебе большую радость.» — пишет свт. Иоанн.
Какая может быть радость? Или ее надо выдавливать из себя насильно, обманывая себя, заглушая сердечную боль нарочито и обреченно произносимыми словами «За все слава Богу?»
Но нужна ли Богу лицемерная благодарность?
Олимпиада думала, что не нужна – и поэтому ее письма были исполнены боли, скорби, отчаяния, плача, воплей о несправедливости. Она писала своему другу, своему духовнику…
Утешая ее, он не рассказывает сказок. Святитель Иоанн Златоуст реалист, он знает, что в Церкви сейчас сложные времена.
«Хочу излечить рану твоего уныния и рассеять мысли, собирающие это облако скорби. Что, в самом деле, смущает твой дух, почему ты печалишься и скорбишь? Потому что сурова и мрачна эта буря, которой подверглись Церкви? Потому что все превратила она в безлунную ночь и день ото дня все более усиливается, причиняя тяжкие кораблекрушения? Потому что растет гибель вселенной? Знаю это и я, да и никто не будет прекословить этому.»
Оказывается, что Златоуст исполняет апостольскую заповедь плакать с плачущими совершенно буквально — он присоединяется к безутешным сетованиям Олимпиады.
«Я изображу даже тебе и картину того, что теперь происходит, чтобы сделать для тебя более ясными настоящие печальные события. Мы видим, что море бурно вздымается от самого дна; одни корабельщики плавают по поверхности вод мертвые, другие ушли на дно; корабельные доски развязываются, паруса разрываются, мачты разламываются, весла повыпадали из рук гребцов; кормчие сидят не у рулей, а на палубах, обхватив руками колени, и только рыдают, громко кричат, плачут и сетуют о своем безысходном положении: они не видят ни неба, ни моря, а повсюду лишь такую глубокую, беспросветную и мрачную тьму, что она не дозволяет им замечать даже и находящихся вблизи; слышится шумное рокотание волн, и морские животные отовсюду устремляются на пловцов. Но до коих пор, впрочем, гнаться нам за недостижимым? Какое бы подобие ни нашел я для настоящих бедствий, слово слабеет перед ними и умолкает.»
В Церкви – всегда сложные времена. С тех пор, как бичевали и унижали Христа.
«Итак, не падай духом.»
…Святая Олимпиада, умершая в ссылке и заточении, совершила деяние, которое кажется глубоко символичным. Да, буря Генисаретского озера объяла весь корабль церковный. Христос все не приходит. Тогда — уже после смерти, она все равно остается странницей и скиталицей, в деревянном гробе, как в лодке отправляясь искать по бурному морю Того, кого оболгали, бичевали и распяли.Того, Кто воскрес.
Диаконисса Олимпиада, которой в юности восхищались, как благородной, богатой, прекрасной и чистой девой, в старости испытала позор глумливых насмешек. Не повторила ли она судьбу самой Церкви, образ которой – старицы с юным ликом – запечатлен в видении Ермы?
С Ерма времени все та же
неоконченная башня
созидается в веках
над глубокою водою,
кладка ангельской рукою
в четырех её стенах,
как мелодия, проста –
вечно юного напева,
Церковь – старица и дева –
ждёт Пришествия Христа.