Да-да, я именно про то, которое пусто не бывает. О нем Христос сказал как о доме, из которого удалился изгнанный бес. А потом он возвращается, и если видит, что хозяин не удосужился это место заполнить, то приводит с собой семь, злейших себя.
Марина Журинская
Думаю, что эти слова Христа, как и все другие Его слова, исполнены многих смыслов, но самый простой из них таков: если покаялся в грехе и на этом успокоился, и не дал места в своей душе добру, то так оно и будет, — вернется грех и приведет за собой другие.
…Я довольно часто поглядываю на то место на своем письменном столе, где у меня перед монитором лежат две небольшого формата книжки: малого формата «Симфония», изданная в 20-х годах Зарубежной Церковью, которую мне подарил когда-то отец Александр Мень, лаконично сказав: «Пригодится», — и Новый Завет, который незадолго до смерти издал в Париже отец Глеб Каледа специально для заключенных, — мне его подарили дети отца Глеба в память о нем.
И я всегда с большой любовью вспоминаю обоих этих священников. С отцом Александром я пребывала в общении 16 лет, с отцом Глебом — гораздо меньше. Но вспоминаю его, не переставая удивляться точности его оценок, его глубокой и глубоко осмысленной вере, блестящим формулировкам.
Чего стоит одно это: «В конце концов, мы в Бога верим или в календарь? В Бога, а поэтому что говорить о календаре? Нужно помнить, что мы живем в России, где «за единый аз» заварилась такая смута, что до сих пор не рассосалась. Так зачем вводить людей в соблазн?».
Когда батюшка скончался, как-то даже не говорилось, что-де мол Господи, помилуй, а говорили: «Сейчас он молится о нас у Престола Божия». Но при этом было ощущение его вживе. Я как-то написала, что язык не поворачивается назвать матушку Лидию Владимировну (в дальнейшем инокиню Георгию) вдовой, и она позвонила мне и сказала, что это правильно, что она сама себя вдовой не считает.
Так вот, отец Глеб говорил, что при восстановлении христианства в России (не надо мне демагогически возражать, что оно не пресекалось, а было все эти годы: было-то было, но каковы были масштабы отпадения? и в конце концов, кто храмы рушил и разграблял и при этом на верующих доносил? не говоря о том, что убивал) чрезвычайно важно воспитание чувства благоговения, что от него зависит практически все.
И при всех обширных, как инфаркт, разговорах о святынях благоговения-то и не хватает. Это разговоры подчас напоминают те суждения, о которых говорил Христос, что-де мол почему-то считается, что можно клясться жертвенником, но нельзя — жертвой и т. д. То есть нету в них живой и теплой любви к Богу — и к миру.
А вот отец Глеб считал нарушением благоговения, если в храме (да и в церковном дворе) к нему — исключительно из любви к нему — подбегали. Как-то он появился в храме после тяжелой операции. Понятно, что народ обрадовался. А батюшка погрозил пальцем девушке, которая к нему первой подбежала, и сказал: «После всех благословлю».
О том, чтоб тесниться в очереди за причащением, и речи быть не могло. А бывает, что считается нормальным и даже прекрасным, когда за порядком в этой благочестивой очереди следят крепкие мужчины.
Батюшка служил в трапезном храме Высоко-Петровского монастыря, поэтому каждую всенощную служилась лития. Храм длинный, от аналоя к литийному столику тянулась длинная же ковровая дорожка. И если кто-то неопытный на нее ступал, замечания ему не делали. Бывало, постоит-постоит, увидит, что он один такой — и сам сойдет. Лучше, чем склоку заводить и человека травмировать. Благоговейнее.
При этом отец Глеб благословлял тех своих молодых прихожанок, которые были целомудренны, пребывать в храме без платка. На них было любо-дорого посмотреть, как они там существовали с аккуратненькими головками и потупленными глазками на сияющих лицах. Социальная ценность целомудрия.
Храм был только-только возвращен Церкви, оскверненный алтарь был закрыт, временный фанерный алтарь воздвигли слева, а справа на том же уровне — канон, и возле него батюшка исповедовал. А уже после его кончины храм «шикарно» отреставрировали, пол сплошь покрыли мрамором — и в том числе и эти два места, с которыми так много было связано благих духовных переживаний.
Священник Глеб Каледа
Хоть бы выносные киоты поставили… Ну, не могу я ходить по месту, где стоял алтарь. Мне стало как-то не по себе, и больше я там не бывала. А память об отце Глебе, о его службах у меня осталась.
Думаю, представление о том, как на деле обучал благоговению отец Глеб Каледа, из его трудов составить можно, равно как и о том, что он считал неблагоговейным. Вот вспомнилась к тому же фраза из малоизвестного произведения Чехова.
Собственно говоря, он сам настаивал на малоизвестности, потому что издал его в трех экземплярах: в подарок Суворину, с которым был дружен, для себя и «запасной». Это была пьеса «Татьяна Репина», отклик на очень модное тогда произведение о женщине, покончившей с собой, когда ее «бесчестный соблазнитель» предпочел ей «разлучницу».
Действие «Татьяны Репиной» — венчание соблазнителя с разлучницей. Оба — люди светские, и свадебные гости такие же. Всем им, включая жениха и невесту, скучно и тягостно, они ждут, когда закончится «церемония», и коротают время в пустопорожних разговорах, так что даже почтенный настоятель пару раз делает всем замечания. А когда все удаляются, в полутемной церкви раздается страшный крик.
Кричит женщина, отравившаяся «в знак протеста» против коварных мужчин. И молодой священник, потрясенный этим, произносит прекрасные слова: «Какое кощунство над жизнью…» Действительно, кощунство — и неблагоговейное поведение в храме во время таинства, и лишение себя жизни.
Стало принято строго разделять священное и профанное, вырабатывая при этом двойные правила: здесь нужно вести себя так-то, а там это не обязательно. Вот вспоминается случай «неформальной» проповеди в храме, где повадились вытаскивать кошельки у молящихся.
Тема проповеди была: в храме воровать нельзя, и на территории церкви ни гвоздя брать нельзя. И так подчеркивалось это «в храме», что казалось — вне храма воровство вполне допустимо, а чо, нормально, дело обычное.
А ведь душа у человека одна, и душевные навыки должны быть едины. И я не о том, чтобы спать в платке, а о том, чтобы не браниться нигде и никогда. И рук не распускать. Иначе на душе нарастают послойно злокачественные новообразования: лицемерие, цинизм, а за ним поспешает и глумление.
Кстати, а как еще, кроме как лицемерие, можно расценить сотенные пособия при тысячных ценах? И на этом максимально приземленном примере видна и циничная ухмылка. Это у Галича было: человека, живущего в беспросветных бедах, вызывают в местком, чтобы получил совершенно ничтожную сумму. «И кассир мне деньгу отслюнит по рублю, усмехнется ухмылкой грабительской…»
Мы даже не отдаем себе отчета в том, насколько наша повседневность пронизана цинизмом. Простой вроде случай: покупаю я лекарство в интернет-аптеке. Нигде нет, а у них есть. Интересуюсь, не стоит ли заказывать у них и другие лекарства и полагаются ли какие-никакие поблажки.
Ответ: есть накопительная скидка, но она не распространяется на ЖИЗНЕННО НЕОБХОДИМЫЕ лекарства. То есть хочешь жить — плати по полной программе за право на жизнь. Кстати, мое лекарство тоже попало в список жизненно необходимых, хотя оно просто обезболивает суставы. Так что или плати, или волком вой, а куда ты денешься.
А теперь обратимся к вещам гораздо более страшным.
Те, кому свойственно задумываться, не могут не понять, что Второе Лицо Святой Троицы, Иисус Христос, Спаситель мира, сошел на землю во времена такого упадка веры, который напрямую угрожал судьбам человечества.
И каковы же были признаки этого упадка?
Формализм в отправлении культа, администрирование, множество мелких правил, запретов, за которыми было оставлено главное в законе — суд, милость и вера.
И на этом фоне — цинизм сверху донизу: первосвященник рассуждает, что можно было бы Иисуса из Назарета не казнить, но пусть лучше один погибнет за народ… а то что? — перемены, дискуссии. А это так хлопотно. И всякий, кто усомнится в генеральной линии, несомненно погибнет. Потому что потому. И отсутствие железной сплоченности рядов помешает решению политических задач.
При всех пышных разговорах о благочестивых традициях, о верности «преданиям старцев» (а Христос напрямую высказывался против этих преданий!) сама вера была настолько слаба, что долгожданного Мессию просто-напросто не узнали и отвергли. И можно представить себе, каким кошмарным диссонансом звучало на этом фоне Павлово «надлежит быть и разномыслию между вами, дабы открылись между вами искусные» (1Кор 11:19).
А народ? А что народ? Народ совершенно в русле основных идей потихоньку приучился отказывать в помощи родителям, говоря, что зато эти средства он жертвует на храм.
И вот во время казни мы наблюдаем, как этот народ, развращенный цинизмом, переходит к открытому глумлению над Распинаемым: «Сойди с креста! Чо, не можешь?»
…А как просто все начинается. Неверие в доброту («у каждого свой корыстный интерес, а как же иначе?»), неверие в благородство («а чегой-то он за нее заступается, видать, что-то там нечисто»)… А ведь правда — в том, что заподозрить другого можно только в том, на что подозревающий способен сам!
И вот уже идет осуждение на простом языковом уровне; я бросаю читать текст на словах о том, что кто-то «воет» или у кого-то «истерика», потому что понятно, что дальше оскорбления будут только накапливаться, а с истиной поступят так же круто. Сейчас, пожалуй, не встретишь добрых упоминаний о добрых поступках, как и простого сочувствия тем, кому не повезло.
В этом последнем случае обязательно найдется либо лицемерная апелляция к закону, которая так или иначе восходит к печально известному «у нас зря не сажают», либо, что еще гораздо хуже, кощунственное прикрывание человеческой жестокости и несправедливости волей Божией.
А на гарнир — тонны лицемерия, так что я даже обрадовалась, когда некий автор ЖЖ с гневом и презрением обрушился на возможные ссылки на закон. Потому что закон нам нужен, когда он делает то, что мы хотим, — и только в этом случае.
Готтентотская мораль, готтентотское право… Да ладно, что все валить на бедных готтентотов. А мы чем лучше?
И уж если вспомнить соловьевские «Три разговора», там замечательная реплика есть у Дамы. Когда один из собеседников передергивает, она говорит: «Ай, какой плохой спор!»
Очень хочется к ней присоединиться, потому что в нынешних дискуссиях тухлая идея о том, что все мерзавцы, напрямую выливается на оппонента: «Вы ведь даете взятки? Вы ведь изменяете жене? Вы ведь мошенничаете?». И даже предлагается прежде всего бороться со своим безумием, а потом уже «возникать».
Так вот, я понимаю, что то, что я сейчас напишу, несмиренно и некротко. Но тем не менее. Я не даю и не беру взяток. Знаю, что лжи во спасения не бывает, со всеми вытекающими последствиями. Отдаю себе отчет в том, что нельзя служить Богу и маммоне. И даже без билетов не ездила.
В семье обошлось без крушений и катастроф. Живем не без удобств, хотя и без капиталов. И с психикой все в порядке. И я точно знаю, что таких людей немало. И мы вправе знать, что в той мере, в какой один Бог без греха, мы — приличные люди.
Поэтому не надо, пожалуйста, цинично утверждать, что все кругом мошенники и лжецы, а поэтому никто не имеет права говорить, что что-то не в порядке. И не нужно на ходу создавать «новые традиции», как голый король у Шварца, который кричит: «Это я нарочно! Я повелеваю — отныне все должны венчаться голыми».
…Цинизм — это кривое зеркало, которое отражает мир уродливым и дисгармоничным. И в этом — начало глумления над миром, над Богом и ближним, над лучшими чувствами и прекрасными идеями. И здесь не может быть никакого «а я зато…», потому что Господь сказал, что не любящий людей, которые видимы, не может любить Бога, Которого не видит.
Читайте также:
Архимандрит Тихон (Шевкунов): Цинизм — это болезнь профессионального православия
Митрополит Лонгин: Бог видит сердце человека