Конференция « Запад и Восток: кризис как испытание и как надежда» проходит 18-20 ноября в Москве. Одна из центральных тем – «христиане и власть вчера и сегодня». Первая часть конференции состоялась в Миланском католическом университете 5-6 ноября.
Александр Филоненко
Российские докладчики рассказывали европейской аудитории о событиях в России в 2011-2012 году. Среди выступавших – телеведущий и писатель Александр Архангельский, поэт и философ Ольга Седакова, ответственный редактор «Журнала Московской Патриархии» Сергей Чапнин, председатель правления общества «Мемориал» Арсений Рогинский, координатор благотворительного проекта «Конвертик для Бога» Татьяна Краснова.
«Правмир» публикует текст выступления кандидата философских наук, преподавателя Института религиозных наук св. Фомы Аквинского (Киев) Александра Филоненко.
1. Позвольте начать свой доклад с маленького личного воспоминания. В 1988 году, будучи тогда сержантом Советской армии, я стал свидетелем необычного празднования атеистическим советским государством вполне религиозного праздника — 1000-летияКрещения Руси. Было приказано в воинской части провинциального русского городка Карачева провести праздничный вечер, на котором всем собравшимся военнослужащим была прочитана специально приглашенным докладчиком, приехавшим издалека, лекция на тему: «Библия — лживая книга». Праздновать могли только так, абсурдно и лживо, но и не праздновать уже было нельзя.
В том году приехавший в Москву митрополит Сурожский Антоний, глава Русской Православной Церкви в Великобритании, проповедовал в день всех святых, в земле Российской просиявших, и, сравнивая духовное состояние Руси перед Крещением и ту атмосферу, в которую он приехал, обнаружил замечательное сходство: «Так же, как и теперь, почти всех охватило чувство, что язычество пусто, нечем жить в нем, что языческие боги, кумиры ни душу не питают, ни жизни новой не могут дать. Тогда поклонялись всему, что вселяло страх; а разве теперь миллионы людей не охвачены страхом?» [Антоний, 2003:с.227].
Он подчеркивал, что дело вовсе не только в масштабных политических и экономических страхах, но скорее в многочисленных мелких, «держащих человека на каждом шагу», лишающих надежды и силы жить. И человек задыхается среди пугающе сильных, но не животворящих кумиров силы, славы, богатства и власти. Ответом на эту мертвящую пустоту в течение тысячи лет стали святые, принявшие всерьез Евангельскую весть: «они приняли ее и стали жить по ней, а если нужно и умирать». И к современным людям обращался владыка Антоний с призывом принять свидетельство святых.
С 1988 года в Русской Православной Церкви начался процесс небывалой канонизации святых, особенно, сотен Новомучеников и Исповедников советского времени. Чтобы оценить эту «небывалость», достаточно вспомнить, что к 1903 году Русская Церковь почитала 318 святых, из которых лишь 11 были канонизированы с XVII по XX век, а с 1988 года по 2000 было канонизировано 1097 Новомучеников и Исповедников Российских [Митрофанов, 2011:с.153].
Прошло почти четверть века с праздничного года Крещения Руси, но все острее звучит предупреждение владыки Антония: «если мы только хвалим святых и не подражаем им, они не могут принять эту похвалу, потому что такой похвалой должна быть наша жизнь, а не слово, или вернее — слово, звучащее, гремящее изнутри жизни, достойной Спасителя Христа, Который так нас полюбил, что Свою жизнь и смерть нам отдал» [Антоний, 2003:с.231].
2. Что же означает достойное, животворящее принятие свидетельства святых в нашей постатеистической ситуации, когда государство уже не ведет войны с Церковью, но в обществе нет и мира? Контуры современного духовного кризиса можно обозначить, последовав за предложенной Э. Левинасом аналитикой войны и мира. Для него катастрофическое событие войны есть обнажение реальности насилия, которое «состоит не столько в том, чтобы ранить и уничтожать, сколько в разъединении связанных друг с другом людей, которых принуждают играть чуждые им роли, отказываться от обязательств и даже от собственной субстанции». «Война создает такой порядок, который полностью поглощает человеческую личность» [Левинас, 2000:с.67].
Постсоветское общество, вышедшее из огня идеологической войны с личностью, не нашло мира, потому что, по Левинасу, «мир в империях, рожденных в войнах, поддерживается войной. Он не возвращает отчужденным существам утраченную ими идентичность. Необходимо изначальное и подлинное отношение к бытию» [Левинас, 2000:с.67]. Добавим лишь, что мир на развалинах империй, становится более хрупким, но не меняет своей природы, оставаясь перемирием, определяемым анонимными порядками войны. Современный духовный кризис — именно такое состояние перемирия, разрешение которого в выходе «людей из их подчиненности истории и будущему» в то, что Левинас называет эсхатологией мира.
Последняя же «предполагает существование людей, одновременно включенных в бытие и обладающих чертами личности, способных отвечать за свою жизнь, стало быть, уже взрослых, то есть способных говорить от своего имени, а не повторять анонимные слова, диктуемые им историей. Мир возникает как такая способность говорить. Эсхатологическое видение разрывает тотальность войн и империй, где люди не говорят» [Левинас, 2000:с.68].
В постсоветские годы многое изменилось, но анонимный порядок войны идеологий, став порядком перемирия, рожденного все той же военной логикой, остался прежним. И если современный кризис обращает нас к новому открытию личности, то, начиная сначала и возвращаясь к вопросу о нашей окликнутости свидетельством святых, следует обратиться к опыту святости, благодаря которому, по слову владыки Антония, Царство Божие пожаром охватывает нас и всех вокруг нас, и опыту свидетельства, позволяющему в доверии и верности следовать за Христом и его святыми.
3. Свои размышления о святости и свидетельстве в современной ситуации я построю на материалах проповедей митрополита Антония Сурожского, которые имели место во время его приездов в СССР с 1966 по 1990 год. Сами эти проповеди являются выдающимся свидетельством веры Христовой в условиях, когда всякое свободное слово в храме было запрещено. Но такой мой выбор требует оправдания, поскольку современный человек, ищущий глубокой мысли или свидетельства о животворящем опыте веры, вряд ли обратится к сборнику проповедей.
Гомилетика переживает кризис, поскольку вырождается в поучающее витийство, ориентированное на моральное наставление собравшихся на богослужении людей, а современный человек не ищет ни дидактической установки, ни идеологического требования. Но именно к такому человеку обращается в проповеди владыка Антоний, и его требование к слову, произносимому в ответ на услышанное евангельское чтение, лежит вне риторики моральной или общественной пользы: «Если слово, которое ты говоришь на проповеди, тебя ударяет в душу, если глубоко вонзается, как стрела, в твое собственное сердце, оно ударит в чужую душу и вонзится в чужое сердце» [Антоний, 2003:с.4].
Проповедь для владыки — не только и не столько слово, а наш ответ, доверчивый и верный, на призыв Христа, расслышанный в совершенно определенных обстоятельствах. Слово проповеди питается свидетельством жизни, радостью, которая ищет разделенности. Так он говорил об этом в Туле в 1972 году: «И без слов иногда можно проповедовать с силой и властью. Иногда наши слова слишком громки; люди видя нашу жизнь, сомневаются в их правде. Будем проповедовать жизнью, любовью, чистотой, трезвостью, будем проповедовать сиянием наших глаз…»[Антоний, 2003:с.128].
Именно так он проповедовал, именно так рождалось его слово, всегда и с последней прямотой выговаривающее радость встречи с воскресшим Христом и стремящееся проследить, как далеко и глубоко призывает нас последовать за собой эта встреча. Несколько биографических слов о владыке Антонии. Он родился в 1914 году в Персии в консульской семье и в России никогда не был, не считая двухмесячного путешествия во младенчестве, вплоть до 1960 года, когда приехал, будучи епископом созданной им епархии в Великобритании, на поиски его России среди просторов СССР.
На проповедническое 75-летнее служение его однажды поставил Господь, когда в Париже в 1928 году в один из великопостных вечеров предстал перед ним, антицерковно и патриотически настроенным сердитым юношей, решившим прочитать Евангелие и навсегда покончить с возмутившей его христианской проповедью кротости, смирения и тихости.
В тот день его жизнь наполнилась звучанием единственной темы: «Еще с очень ранних лет, как только я, четырнадцатилетним мальчиком, прочел Евангелие, я почувствовал, что никакой иной задачи не может быть в жизни, кроме как поделиться с другими той преображающей жизнь радостью, которая открылась мне в познании Бога и Христа; и тогда, еще подростком, вовремя и не вовремя, на школьной скамье, в метро, в детских лагерях я стал говорить о Христе, Каким Он мне открылся: как жизнь, как радость, как смысл, как нечто настолько новое, что оно обновляло все; и если не было бы недопустимым применять к себе слова Священного Писания, я мог бы сказать вместе с апостолом Павлом: Горе мне, если я не благовествую…»[Антоний, 2010:с.65].
Следуя этой задаче, владыка Антоний вырастил из зерна Встречи необозримое древо свидетельства о Христе, корни которого — в его проповедях. Все его наследие вырастает из малого керигматического ядра, запечатленного в корпусе его проповедей, а в нем самом есть небольшая книга, которая, по сути, представляет собой Проповедь проповедей и ключ к его богословию, а именно «Любовь всепобеждающая», сборник проповедей, произнесенных в России. Связано это с несколькими обстоятельствами.
Во-первых, Россия, указанная в заглавии, — не страна (последняя проповедь относится к 1990 году, когда такой страны просто не было), а вновь открытая родина. И дело вовсе не в физическом присутствии и не в ностальгии, а в том, что Россия составляла глубочайшую основу его семейной атмосферы. Однажды отец сказал Андрею, будущему владыке Антонию, что «Жив ты или мертв — это должно быть совершенно безразлично тебе, как это должно быть безразлично и другим; единственное, что имеет значение, это ради чего ты живешь и для чего ты готов умереть» [Антоний, 2002:с.256]. И конечно, Россия определяла эти ради чего и для чего.
Потом Россия стала именем трагедии русского рассеяния и предметом единственного любимого урока «родиноведения». О потерянной родине можно было только знать, возвращение на нее оставалось несбыточной мечтой. «Мы оказались без Родины, отделенные от всего, что мы любили, от самых любимых и родных, чужими на чужой стороне, лишними и нежеланными; ничего не оставалось, кроме убожества. И вдруг мы обнаружили, что у нас есть Бог, Которого нам нечего стыдиться и который нас не стыдится… И вдруг мы обнаружили, что Он с нами может пойти в самую бездну нашего горя. Он все изведал, до самого края нашей обездоленности, он гораздо дальше пошел, чем край… В самой глубине падения мы нашли Христа — спасающего, утешающего, призывающего жить» [Антоний, 2003:с.59].
Через эту встречу трагедия русского рассеяния превратилась в щедрое сеяние свидетельства о таком Христе, и это свидетельство привело в Церковь сотни тысяч людей. «Господь нас взял, как зерна, и кинул во весь мир» [Антоний, 2003:с.193]. Владыка Антоний всегда повторял, что он не проповедует православие, но всегда и только Христа, таким, каким он открылся ему благодаря свидетельству русской Церкви, гонимой и, по слову патриарха Алексия, часто повторявшемуся владыкой, «ломимой за спасение мира». Именно такую Церковь и такую Россию он всегда стремился посетить.
Во-вторых, каждый раз, проповедуя в России, владыка Антоний встречался впервые с людьми, которых он мог больше никогда не увидеть. Нельзя было рассчитывать на то, что со временем можно будет поделиться несказанным сегодня. Времени не было, и нужно было говорить все и сразу. И он говорил. То, что сейчас воплощено в тысячах страниц, было свернуто до десятка минут огненных слов, спасающих от удушья и немоты радостью животворящей встречи. Каждая из российских проповедей — такая единственная, в каждой — радость, которую не отнять.
В-третьих, все они вызваны не только Божьим словом, услышанным на Евхаристии, но и событием той единственной встречи в храме на богослужении, которая, будучи сопряжена с этим словом, раскрывалась в своей евангельской глубине. Приступая к проповеди, владыка Антоний всегда исходил из того, что «все Евангелие — сплошная встреча… Каждое евангельское слово сказано кому то, каждое событие евангельское — это встреча Христа с какой-то человеческой нуждой, со скорбью, с радостью, с горем, с болезнью, с грехом» [Антоний, 2003:с.56].
Поэтому «мы все должны с трепетом стоять и думать: Христос говорит — и в чью-то душу входит жизнь… кто-то спасается… у кого-тогоре утихает… у кого-то слезы текут… у кого-то вдруг разломилось каменное сердце… у кого-то вдруг надежда блеснула, вера разгорелась…»[Антоний, 2003:с.57]. Каждое богослужение — такая единственная встреча с Христом, но владыка Антоний идет дальше и стремится показать, что такова и каждая конкретная, имеющая место, встреча людей в храме, перед которыми он проповедует, и вообще всякая встреча людей, желанная и нежеланная, несет в себе глубину евангельского ликования.
Вся наша жизнь соткана из встреч: заставляющих сердце биться в ликующем узнавании, пропитанных печалью разлуки или горем разрыва, по-человечески невозможных, но молитвенно желанных, мимолетных до неосязаемой встречи глаз и рассыпающихся в мириады пустых приветствий, тех, мечтой о повторении которых мы живы, и тех, которых мы боимся, смущаемся, избегаем.
Все эти встречи являются для нас теми фактами, о которых Достоевский писал в «Дневнике писателя»: «Действительно, проследите иной, даже вовсе и не такой яркий на первый взгляд факт действительной жизни, — и если только вы в силах и имеете глаз, то найдете в нем глубину, какой нет у Шекспира. Но ведь в том-то и весь вопрос: на чей глаз и кто в силах?». То, что каждая встреча несет в себе животворящую радость, вовсе не является очевидным, но горе нам, если мы так и не научимся видеть их евангельскую глубину.
Искусство такого видения — самое неотложное, первое дело для каждого человека. Керигма, заключенная в проповедях владыки Антония, раскрывает именно это искусство. Постановкой глаза, который способен так видеть, и раскрытием силы, которая позволяет за увиденным последовать, и занят владыка Антоний в своих проповедях. В них он приглашает пройти школу узнавания Христа в евангельской глубине всех ежедневных встреч, которыми жительствует наша жизнь.
4. Попробуем последовать за ним и рассмотрим несколько важных уроков из школы свидетельства владыки Антония. Кто такие святые? Те, через чей лик во встрече мы узнаем Славу Божью: «никто не может отречься от всего на земле, если не увидит в глазах или на лице хоть одного человека сияние вечной жизни», «не только естественную дружбу, любовь, но любовь Божию, сострадание Господне, сияющие в их взоре» [Антоний, 2003:с.213].
Владыка Антоний
Святые — те, кто исполнил то, к чему мы все призваны, а призвание наше — в том, чтобы «сиять, но сиять не своим светом, не своим талантом, не своим умом, не своей красотой, не своим красноречием, не своей ученостью, а другим светом — светом Духа Святого, светом благодати, сиянием Божьим» [Антоний, 2003:с.177].
Смотря на лик святых, мы видим свое призвание, но, что видят святые, глядя на нас? Святой, по владыке Антонию, — тот, кто «отдавая себя Богу безраздельно», «от Него, от Бога нашего, научился любить такой любовью, которая могла преображать жизнь и людей вокруг него».
А такая «любовь начинается тогда, когда нам дано видеть людей так, как их видит Господь: одних видеть в их славе и великой духовной красоте, и ликовать о них, и благодарить Бога за это видение; а других видеть в их мраке, помраченных, раненых грехом, изуродованных злом — и этих полюбить сострадательной, жалостливой, ласковой любовью» [Антоний, 2003:с.100].
Святость, встреченная нами, — всегда призыв стать свидетелями Света. Но «мы призваны быть пламенем — и мы не горим, а часто дым исходит от нас, словно мы только сырые дрова, которые только — только занялись, но не загорелись» [Антоний, 2003:с.178].
5. Что же такое должное свидетельство? Для владыки Антония крайне важно, что свидетельство никогда не бывает нейтральным сообщением о фактах, о знании, не связанном с нашей причастностью, но всегда является рассказом о событии и личном узнавании, большем безличной констатации. Проповедуя о воскресении в мае 1968 года, он обращается к свидетельству Марии Магдалины, которая у гроба Господня была дважды.
Первый раз она увидела, что гроб пуст и, узнав о Воскресении Господнем, оказалась в горе среди этой Славы, потому что Христос воскрес, но она разлучена с ним и разлука окончательна. Она знает о Воскресении, но плачет. Второй раз она приходит ко гробу в слезах, вызванных горем личной разлуки, и остается безутешной, несмотря на слова ангела и самого Христа, принятого за садовника, до тех пор, пока Господь не позвал ее: «Мария!».
Владыка Антоний говорит: «И это слово, это имя, которое никто на свете не может для каждого из нас произнести так, как единственный, кого мы любим больше всех, единственная, кого мы любим больше всех, — это слово доносится до ее сердца, отзывается оно в ее сердце» [Антоний, 2003:с.13]. Слыша собственное имя, Мария узнает воскресшего Христа и становится первой свидетельницей Воскресенья, потому что «сумела сердцем услышать то, что глаза не могут показать».
Свидетельство Марии, говорит владыка, — «одно из самых торжествующих свидетельств о Воскресении Господнем, которые пробиваются через мрак, через тьму, пробиваются через горе, пробиваются через все, при одном только условии: что сердцем мы умеем слушать и сумеем услышать, что воскрес Господь. Потому что и теперь Он нас называет по имени: Мария!» [Антоний, 2003:с.14].
Свидетели — всегда «ликующие свидетели того, что любовь побеждает все, что любовь загорелась в наших сердцах, что она просветила наши умы таким пониманием жизни и людей и взаимных отношений, которого нет ни у кого другого» [Антоний, 2003:с.127]. И дело не в словах, а свидетельство — не в верном понимании, но в верном действии.
6. Почему же мы так не свидетельствуем? С одной стороны, «вся жизнь наша должна стать знаком, свидетельством нашей благодарности Господу за Его любовь» [Антоний, 2003:с.203], но, с другой стороны, исполнить это свидетельство оказывается крайне трудным, и труд этот связан не только с сорной травой страстей и страхов. Для владыки Антония в Божьем слове есть не только ответ на человеческие желания, но и требовательный вызов: «Божье слово — не просто слово, Божие слово не соответствует нашим каждодневным мечтам и желаниям.
Бог нас зовет быть великими, быть чистыми, быть святыми, быть достойными той любви, которую Господь крестом проявил к нам» [Антоний, 2003:с.204]. Именно этот вызов мы часто не принимаем, потому что не узнаем события и ближних, которые его приносят. Когда мы обращаемся с криком о спасении, Спаситель дает нам не ангела, а обстоятельства, воспитывающие нас, для того чтобы мы смогли принести плоды любви.
Владыка Антоний говорит: «когда вместо ангела, вместо святого, вместо того, чтобы Самому прийти, Христос посылает нам ближнего нашего, причем такого, которого мы не уважаем, не любим, и который нас испытывает…, мы забываем свои чувства, свое покаяние и говорим: Прочь от меня! … и проходим мимо и того случая, и того человека, которого нам послал Господь, чтобы нас исцелить» [Антоний, 2003:с.122]. Разделяя обстоятельства и встречи на важные и неважные, глубокие и поверхностные, подчиняя их своей, человеческой мере, мы проходим мимо встречи с Божьим вызовом, уходим от свидетельства.
Чтобы исполнить свидетельство, мы должны принять простую предпосылку владыки: «первое, чему мы должны научиться, это принимать всю нашу жизнь: все ее обстоятельства, всех людей, которые в нее вошли — иногда так мучительно — принять, а не отвергнуть» [Антоний, 2003:с.121]. И такая простая предпосылка разворачивает к неотменимому вопросу о самой возможности свидетельства, предполагающей преодоление узости человеческой меры.
7. Как возможно свидетельство? Первым условием и источником свидетельства, по владыке Антонию, является благодарность: «Благодарность — и только она — может побудить нас к предельному подвигу любви по отношению к Богу, по отношению к людям. Чувство долга, обязательств, может, не найдет в себе силы, чтобы совершить последний подвиг жизни, жертвы и любви. Но благодарность — найдет» [Антоний, 2003:с.132].
«Вся жизнь наша должна быть просто действием благодарности, все мы должны делать, чтобы обрадовать Господа — из благодарности, из изумления о Его любви» [Антоний, 2003:с.221]. Источником же самой благодарности является радость Воскресения: «Будем радоваться! Из глубины радости можно жить; из благодарности можно творить, можно вырасти в меру любви Христовой, и жизнь свою отдать для Бога и для ближнего» [Антоний, 2003:с.222].
Вторым условием является наша способность принять Божью безмерность вопреки нашей мере, которую владыка Антоний называет уязвимостью. Он так размышляет о силах человеческих, необходимых для того, чтобы стать детьми Божьими: «Человеку это невозможно, но Бог сам дает Свою благодать без меры, дает нам ее потоком. Мы сами принимаем ее только мерой и небольшой мерой потому, что не раскрываемся ее действию; сердце наше узко, и потому вмещается в него мало любви, мало жизни Божьей, но это зависит от нас» [Антоний, 2003:с.74].
От нас зависит наша уязвимость перед Божьим действием, и она связана с той немощью, в которой совершается сила Божья. Такая немощь — «не в страшливости, не в трусости, не в лени, не в унынии», а в нашей решимости так отдать себя Богу, «как ребенок отдает себя в объятия матери» [Антоний, 2003:с.241]. Такая решимость к немощи, как третье условие свидетельства, приведет к тому, что «сила Божья в нас совершится, не мудростью наших слов, не силой наших действий, а открытостью нашей благодати Божией, которая будет изливаться через нас на все и всех вокруг нас» [Антоний, 2003:с.241].
Немощь свидетеля для владыки Антония вовсе не пассивность, но стояние в Боге, коренящееся в высшей радости, а именно радости того, что «нам дано быть Христовыми и тоже нести, хоть краешком плеча, крест Спасителя» [Антоний, 2003:с.237]. Об этом стоянии владыка Антоний говорил: «Мы должны ждать мгновение, когда и нам скажет Господь: Иди! — и тогда надо идти. Не к любимым, не к счастью, не к радости, а туда, где Бога нет, туда, где радости нет, туда, где света нет, где правды нет; туда, куда, может быть, Богу до сих пор не было доступа, и куда Он войдет с нами, с нами, потому что мы — дети Живого Бога, живые члены Христова Тела, местопребывание Святого Духа» [Антоний, 2003:с.147].
8. В заключение, мне хотелось бы показать, как свидетельство собирает свидетелей в общину. Свидетельство — не в словах, но проповедь — всегда слово. Слово проповеди не может быть лишь описанием фактов, но, свидетельствуя о событиях, приобщает слушателей к событиям и собирает их в общину. Слово проповеди есть действие, или, говоря лингвистическим языком, перформатив. Для владыки Антония действенность собирающего слова является решающим свойством свидетельства, о котором недостаточно говорить, но нужно являть-осуществлять в каждой проповеди.
Лучшим примером такого перформативного акта является проповедь, произнесенная в Туле, в июне 1971 года. В ней он хочет пояснить собирающую способность встречи и рассказывает историю тридцатилетней женщины Натальи, которая в годы войны постучалась в дом прятавшейся от преследования Зои с двумя детьми, Андреем и Татьяной, и предупредив их о смертельной опасности ареста, попросила бежать и пообещала, что останется в доме вместо Зои и назовется ее именем.
«И Зоя ушла, и осталась Наталья. Нельзя представить того, что происходило в эту ночь; чувств человеческих, предсмертного боренья нельзя выдумать. Но можно заглянуть в Евангелие и поставить себе вопрос, что происходило в Наталье, когда она, по образу Христа Спасителя, свою душу клала за другого человека, свою жизнь отдавала, чтобы кто-то другой спасся» [Антоний, 2003:с.85].
Владыка проводит перед нами картины Гефсиманского борения Христа, умиравшего не своей смертью, а нашей, спящих апостолов и смертного и предательского страха Петра, отказавшегося от Христа и заплакавшего под его взглядом, ожидающего смерти Иоанна Крестителя, заколебавшегося перед лицом смерти и отправившего своих учеников ко Христу за уверениями, и заключает, что этот великий и простой рассказ «о том, как большая русская душа сумела полюбить и вырасти в меру своего Учителя-Христа», не закончился, потому что сам владыка встретил Зою и своего однолетку Андрея и его сестру Татьяну, которые постарались прожить свою жизнь так, как прожила бы ее Наталья.
И он слышит как Наталья «как будто на земле умерла: но памятью, духом, силой, вдохновением она живет теперь утроенной жизнью, в трех людях, которые стараются прожить так, чтобы ее смерть была живым семенем, упавшим в землю, а не погибелью того, на что надеялся Господь» [Антоний, 2003:с.88].
И рассказ о Наталье никогда не заканчивается, пока в ком-то рождается ответ на призыв владыки: «И вот, когда будет вокруг вас темно, когда будет страшно, когда будет казаться, что хрупкость наша человеческая, церковная, христианская таков, что не устоять ей -вспоминайте Наталью. Она своей хрупкостью победила силы ада, победила немощь человеческую, выросла в меру Христа и дала новую (верю — вечную) жизнь не только трем людям, но может быть, и вам, если мое слово запало в вашу душу; и мне — потому что я не мог без слез слушать этот рассказ; и многим, многим, многим. А теперь предстоит она, хрупкая девочка, молясь перед Богом несокрушимо сильной молитвой. Дай нам Господь это семя жизни принять и взрастить и принести плод» [Антоний, 2003:с.88].
Христиане призваны стать «ловцами человеков», но для этого недостаточно одинокого путешествия, а необходимы сети свидетельств, которые плетутся узелками наших встреч, а между ними — рассказы, подобные истории о Наталье, опрокидывающие в благоговейное молчание и делающие нас причастниками цивилизации дружбы. Так, спасительными сетями, извлекающими человека из удушающей стихии анонимной власти, оказываются сети, сплетенные нашими свидетельствами о святости, а община свидетелей собирается как община друзей, рассказывающих о том, что животворит.
ЛИТЕРАТУРА
Антоний, митрополит Сурожский. Труды. — М.: «Практика», 2002. — 1080 с.
Антоний, митрополит Сурожский. Любовь всепобеждающая. — М. — Клин: Издательство Крутицкого подворья, 2003. — 256 с.
Антоний, митрополит Сурожский. Жизнь для меня — Христос// Антоний, митрополит Сурожский. Встреча. — М.: Фонд «Духовное наследие митрополита Антония Сурожского», 2010. — 272 с.
Левинас Э. Тотальность и бесконечное // Левинас Э. Избранное: Тотальность и бесконечное. — М., Спб.: «Университетская книга», 2000, — 416 с.
Митрофанов Г., протоиерей. Русская Православная Церковь на историческом перепутье ХХ века. — М.: Арефа, Лепта Книга, 2011. — 272 с.
Читайте также:
Конференция « Запад и Восток: кризис как испытание и как надежда» состоится 18-20 ноября в Москве
Александр Архангельский: Гуманитарные активисты или борцы за власть?