«Девочка заявила, что эту чушь читать не будет». Почему наш молитвослов прекрасен, но не всем подходит

«Зачем мне второе крещение, если я съел сардинку в среду?»

 — Отец Силуан, вас называют «крайним модернистом», который предлагает «самые скандальные инициативы». Как вы дошли до жизни такой?

 — Модернистом меня называют люди, которые не потрудились вникнуть в смысл произносимых мною слов. Сам себя я считаю вполне себе традиционалистом и консерватором. Только традиции мне дороги не 50-летней давности, а 1000-летней. Я просто читаю тексты, вдумываюсь в них и пытаюсь найти смысл. 

Смотрите, например, вы подходите ко Причащению и говорите: «От них же первая есмь аз». То есть: «Я самая первая грешница». Но вы только что отошли от исповеди, на которой вам вроде бы простили грехи. Как это все сочетается? Вы начинаете думать: а что вообще такое исповедь, Причащение?

Дальше вы ищете исторические материалы и вдруг обнаруживаете неожиданную вещь. Оказывается, исповедь — это второе крещение. Стоп. Зачем мне второе крещение, если я просто съел сардинку в среду? И вы узнаете, что в древности исповедь существовала для того, чтобы люди, вернувшиеся из раскола или ереси, могли снова причащаться. Она была мерой уникальной и радикальной.

А наши замечательные оппоненты, которые могут быть несравненно выше нас по духовной жизни, просто не дают себе труда этого сделать. Это не значит, что они плохие, а мы хорошие. Просто факт: одни читают, другие нет.

— Я как раз слышала, что из-за коронавируса на одном из приходов вы вообще отменили личную исповедь и сделали всеобщую. Как успехи? 

— Это было не очень простым решением, но очень правильным, я считаю. Мы пришли к тому, что общая исповедь — это совершенно разумное ограничение, чтобы люди лишний раз не мигрировали по храму. И за два коронавирусных года у меня на обоих приходах никто не умер из тех, кто регулярно ходил в храм и причащался.

— А после пандемии оставите такую практику у себя?

— Несомненно. В наше время сама исповедь стала не вполне продуманной, и с этим надо что-то делать. Вы знаете, что святой праведный Иоанн Кронштадтский ввел в обиход общие исповеди? Он причащал по 500 человек чуть ли не на каждой литургии: зачитывал молитвы таинства исповеди, а потом люди выкрикивали свои грехи, каялись — и он допускал к Чаше.

Игумен Силуан (Туманов)

Сейчас я все больше и больше убеждаюсь, что общая исповедь, предваренная грамотным словом о том, что такое грех, покаяние, принесет гораздо больше пользы, чем стандартная «таможня». Обычно же человек боится, что батюшка его не пустит к Чаше, поэтому говорит как-то очень обтекаемо, согласно 51-й статье Конституции РФ, по которой никто не должен свидетельствовать против себя: «Ну да, грешна, как все. Словом-делом-помышлением». Зачем тогда вообще что-то проводить?

 — А вы в таких случая начинаете докапываться или с миром отпускаете?

 — Нет, если я вижу, что у человека на душе какая-то проблема и он не решается ее высказать, то смотрю по ситуации. Если там за ним еще 18 человек — это в лучшем случае, а может быть и 180, — то я не могу уделить ему прямо сейчас никакого внимания. И если человек уйдет, его очень жалко, и это обидно, но представляете, как все растянется, если я каждому уделю даже по минуте?

У меня на двух приходах два совершенно разных типа паствы, и все принимают нововведения по-разному, поэтому приходится учитывать состояние людей. Однако мы всегда находим взаимопонимание. 

Приведу пример. После того, как Святейший Патриарх благословил совершать отдельные элементы богослужения на русском языке, мы стали читать «Апостол» и паремии на русском. В одном приходе это восприняли совершенно спокойно, а в другом часть прихожан возмутилась. Они подошли ко мне со словами: «Мы хотим, чтобы у нас все было традиционно, на церковнославянском».

 — Почему? Как они это объяснили?

— А здесь аргументов не может быть по определению. Это искренняя убежденность, не подтвержденная никакими весомыми аргументами. Поэтому пришлось подготовить материалы об истории русификации богослужения на Руси — она же началась задолго до всякого обновленческого движения.

Мы спокойно сели в трапезной и побеседовали на эту тему. Я зачитал прихожанам постановления обновленческих соборов, запрещающих богослужение на русском: они проходили в 1923–24 годах. 

И прихожане скрепя сердце сказали: «Ну ладно, пускай будет». И теперь мы совершаем чтение «Апостола» и Евангелия на двух языках: сначала идет церковнославянский, потом русский перевод.

В любом случае, никаких насильственных реформ проводить нельзя, как бы я ни был убежден в том, что все делаю правильно. Заставлять людей менять свой образ молитвы, образ церковной жизни опасно. Отняв что-то, ты должен что-то тут же дать. А с моей стороны было бы крайне самонадеянным считать, что я могу что-то дать людям, которые старше меня в два раза. Поэтому надо все делать очень осторожно. 

Исповедоваться — раз в год, а причащаться каждое воскресенье

— Почему в Церкви настолько мощное сопротивление всему новому, особенно среди прихожан?

— Во-первых, жива память о том, что последние глобальные изменения в Церкви происходили под эгидой обновленческого движения, а оно принесло смерть и ссылку тысяч достойнейших священнослужителей. Поэтому люди ассоциируют новизну с обновленчеством.

Во-вторых, более-менее систематического церковного образования у нас прихожане в массе своей не получают и принимают за традиционный порядок то, что произошло в последние 50–100 лет. Например, связка исповеди и Причащения на Руси была всегда, потому что причащались крайне редко: либо раз в году, либо максимум четыре. И когда в 1989 году после торжеств крещения Руси канонизировали праведного Иоанна Кронштадтского, все заговорили о том, что он благословлял частое Причащение, а мы причащаемся раз в год. Непорядок.

Игумен Силуан (Туманов)

 И тут бы и сказать: «Друзья, раз вы раньше раз в год причащались, то вы раз в год и исповедовались! А теперь давайте раз в год исповедоваться, а причащаться каждое воскресенье, как это делается в Сербии, в Болгарии, в Греции и во всех других странах православного мира». Но наши отцы так не сказали. Я не смею их осуждать. Хорошо осуждать тех, кто был в трудных условиях. Тогда не было ни книг, ни опыта — и, к сожалению, было принято неправильное решение.

 — Что за решение такое, объясните непосвященным.

 — Во-первых, приняли совершенно неверную парадигму литургии как богослужения, на котором мы очищаемся от грехов. Вот я недавно познакомился с одним «прекрасным» примером догматического творчества. Там говорится, что на исповеди мы называем наши грехи, на литургии очищаем — и Христос поселяется в нашем сердце.

Понимаете, а потом Он исчезает, потому что Христу стыдно быть в нашем сердце. Понимаете, это все настолько наивно и, главное, это совершенно никак не прописано в наших основополагающих текстах. Разве нам важна не жизнь со Христом, а борьба с грехом?

— Подождите, а что, не надо бороться?

— Основная цель христианской жизни, как говорил преподобный Серафим Саровский, — стяжание Духа Святаго, то есть жизнь с Богом. И современные старцы тоже об этом писали, например, Паисий Святогорец. Главная задача христианина — искать свой личный путь к Богу. 

Бороться с грехом, несомненно, надо, но в чем заключается наша борьба? Надо отвергнуть грех и стоять со Христом и за Христом.

Еще почему-то считается, что у Бога надо что-то вымаливать и в этом очень хорошо помогают святые. Причем новомученики так себе, слабо помогают, а вот если Матроне помолиться, то она точно поможет — это мощная святая, чиновник высокого ранга. Святые воспринимаются как особенные ходатаи за нас, хотя апостол Павел подчеркивает: «Един Бог, един и Ходатай Бога и человеков, человек Иисус Христос».

— Но так недолго и подумать, что мы на Христа перекладываем свою ответственность.

— Тогда надо разобраться, в чем же наша ответственность. Понимаете, это тема для хорошего вдумчивого разговора, но такого разговора 30 лет назад не произошло. Приняли решение видеть в духовной жизни исключительно борьбу с грехом, а Христос у нас все время где-то на заднем плане. 

Нам надо бороться с грехом, мы причащаемся во оставление грехов и так далее. Это все действительно присутствует, но важен акцент. Либо наша жизнь является постоянной и бессмысленной борьбой со страстями и грехами, ведь победить грех и страсть мы без Бога не в состоянии, либо мы больше доверяемся Богу и возрастаем в соблюдении его заповедей. Здесь проходит кардинальный водораздел. Соблюдать заповеди — значит следить за словами, делами, помышлениями. Так мы меняем свою жизнь, преображаемся. 

Каждая исповедь, каждое Причащение, каждый поход в храм должны что-то давать моему разуму. Что такое покаяние, молитва — это вопросы, на которые в каждую эпоху нужно давать свой ответ. Общество никогда не бывает прежним, и это очень важно. Мы все время что-то осознаем, мы меняемся. Для Иоанна Златоуста было в порядке вещей оправдывать рабство, униженное положение женщин. Для нас это просто невозможно, это не вмещается в сознание. 

— Сейчас скажут: «Обновленчество, отец Силуан! Как же так, святой неправ?»

— Кстати, по поводу правоты и неправоты святых. Вот есть такое понятие «consensus patrum» — согласие отцов. Оно подразумевает, что все святые в подавляющем своем большинстве сходятся в основополагающих вопросах догматики и вероучения. Но в деталях святые могу высказывать совершенно противоположные, даже ошибочные мнения.

Например, святитель Игнатий Брянчанинов очень не любил святителя Феофана Затворника. Он очень пренебрежительно отзывался об оптинских старцах и о святителе Филарете Московском. Но сегодня, спустя около 200 лет, очевидно, что они все святые.

— В общем, как Бунин, который критиковал своих современников, но при этом и он сам, и они стали классиками.

 — Совершенно верно, мы их всех читаем с удовольствием. То же самое и со святыми. Ни один из них не был безгрешным, и это надо признавать — не с гордыней, не с превозношением над ними, а со смирением.

Их мнение мы в первую очередь слушаем. Есть святые, которые не получили богословского образования, но они были просто хорошими, добрыми людьми, давали какие-то советы своей аудитории. 

Например, великий Иоанн Лествичник пришел в монастырь совсем юным и до старости оттуда не выходил. И вот он пишет «Лествицу», которая посвящена духовному росту тех монахов, с которыми он разговаривал.

В 2021 году эту «Лествицу» открывает какой-нибудь искатель духовных приключений и старается по ней жить. А потом у него закономерно начинаются проблемы и он возмущается: «Почему вообще такую ужасную книгу издают и почему она не под грифом “перед прочтением сжечь”?» Да потому, что каждая книга требует своей аудитории. Как говорил мне мой почивший настоятель: «Запомни, дурак, книги пишутся для умных людей». Чтобы читать книги, надо обладать разумом. 

«Как вы можете писать молитвы? Вы же не святой!»

— Когда священник говорит людям — со ссылкой на святых отцов, кстати, — что лучше сказать Богу пять слов от сердца, чем вычитывать километры молитв, они возмущаются. Что думаете об этом? 

— Я считаю, что молитва, как и все остальное в жизни человека, нуждается в воспитании. И неслучайно для новоначальных просто рекомендуется читать молитву по молитвослову и ничего не изобретать. Но бывают люди, которым с самого начала хотелось бы больше смысла в общении с Богом. Поэтому я делаю свой вариант молитвослова и молитвенного правила. Я пишу «Четки» — размышления об отношениях с Богом, насколько возможно откровенные.

— А это что? Молитвы? Стихи?

— Это просто тексты. Мне приятно, что сотни людей ими пользуются как молитвенным правилом. На самом деле, что такое молитва, не знает никто. Это состояние души, при котором мы иногда можем пользоваться текстами молитвослова, как костылем. 

Каждому человеку необходим свой костыль, с текстами то же самое. Есть стандарт, который можно предложить всем, — церковнославянский молитвослов. Плохой ли он? Нет, конечно. Он замечательный. Но он не всем подходит. 

— А тогда я или дядя Вася из Комсомольска-на-Амуре можем сами для себя написать молитвы?

— Несомненно. Каждый из нас их пишет ежедневно. Мы в голове своей так или иначе обращаемся к Богу, подчас не используя слова «Господи, Христе Боже наш» и так далее. «Хоть бы нам экзамены сдать». «Хоть бы нам успеть на этот поезд». «Господи, хоть бы этот самолет не перевернулся». Это все тоже варианты мольбы.

Я человек одинокий, замечаю иногда с иронией, что разговариваю с компьютером: «Ну что ты завис? Ну давай, работай!» Кто-то с кофеваркой разговаривает. И вот такую персонификацию происходящего вокруг себя атеисты принимают в том числе и за доказательство отсутствия Бога. 

А верующие, наоборот, говорят, что так у человечества в глубине опыта хранится память о том, что мы находимся перед лицом Творца. Именно поэтому молитвенная просьба, пусть даже не сформулированная в классической форме, все равно обращена к Нему. 

— Ну вот как же? Люди говорят, что у нас есть молитвенное правило, его писали святые отцы, а мы, получается, так отвергаем их опыт.

— Еще раз напомню, что не все таблетки одинаково полезны. Для кого-то это средство выжить, а для кого-то — умереть. Для диабетика милый тортик может обернуться жуткими последствиями. Но что плохого в тортике как таковом? Ничего, он прекрасен. Но от него могут расти бока, как у меня. Соответственно, я воздерживаюсь, понимая, что надо останавливать неконтролируемый рост себя.

Так и молитвенные правила в какой-то момент могут быть неполезны. Недавно у меня был удивительный случай. Племяннице одной моей знакомой 13 лет, самый возраст протеста. Она пришла в храм причащаться, а ей батюшка сказал: «Ты не готовилась, я тебя причащать не буду». Отправил ее читать правила ко Причащению. 

В совершеннейшем отчаянии ее тетя-монахиня дает ей книгу с моими переводами молитв. И представьте себе, она взяла, стала читать и сказала: «Вот теперь я все понимаю». Пришла к батюшке, говорит, что все прочитала. Тот не стал у нее уточнять, откуда, что и как — видимо, полагал, что все читают по-церковнославянски. И с тех пор девочка регулярно причащается. Мать не может нарадоваться, тетя тоже. Могу сказать, что я работаю как раз ради таких уникальных случаев.

— А что, так можно было? Вдруг я не ту молитву прочитала, и Бог меня не услышал?

— Знаете, в этой ситуации отлично помогает образование. Образование — это когда мы начинаем выяснять смысл вещей или явлений. В данном случае мы выясняем, в чем смысл и какова история молитвенного правила. Вот мы говорим: «Святые отцы рекоша». Хорошо, и вдруг выясняется, что все эти молитвенные правила до определенного момент в Церкви не существовали! И отсюда ваш вопрос: а что, так можно? Оказывается, можно было спасаться и не читать три канона перед Причастием? 

И дальше вдруг открываются интересные вещи. Во-первых, не существует ни одного собора святых отцов, который бы это молитвенное правило утвердил как единое и незыблемое. Оно создавалось довольно своеобразно, из опыта жизни разных людей в довольно продолжительный исторический период.

Что такое молитвы перед Причастием? Оказывается, они довольно ранние, древние, в первом тысячелетии они были, но для чего? Когда люди стояли, ждали своей очереди, они слушали в храме эти молитвы, чтобы не болтать и не развлекаться. А теперь ответьте мне на следующий вопрос. С чем боролась советская власть особенным образом? 

—  С инакомыслием?

— С неграмотностью рабочих и крестьян. Чтобы они читали газету «Правда» и думали так, как заповедует партия. Все прагматично. Но дело в другом. Это значит, что крестьяне, причащаясь и исповедуясь, физически не могли прочитать вообще никаких правил. Вот поэтому Серафим Саровский дает крестьянам свое молитвенное правило: «Вот эти молитвы заучи, и вот это повторяй по 10 раз. Ну вот и хватит тебе!»

— Ну мы-то не крестьяне, читать умеем. Нам надо потрудиться во славу Божию, три канона вычитать.

— А почему мы считаем трудом вычитывание канонов, а не соблюдение заповедей? Не прощение обиды? Почему бы нам самим не попросить прощения, не попытаться искоренить в себе дурную привычку? Вот это настоящий труд над собой, когда ты действительно что-то меняешь в своей жизни. 

Я беседую с нашими 60-летними прихожанами, и они жалуются, что страсти у них как были, так и остались. Как были ошибки, так они и есть. А почему им уходить-то? «Ну как, мы же читаем молитвы!» А кто нам сказал, что блаженны читающие молитвы утром и вечером, яко тии от грехов своих очищены будут? Нет такого в Нагорной проповеди.

Их не читают в греческой Церкви, там свое молитвенное правило — гораздо короче и проще. Их не читают во многих других поместных Церквях по всему православному миру. Что, они сразу пренебрегают опытом святых? Конечно же, нет. 

— Тогда откуда в нас эта уверенность, что все надо вычитать от корки до корки?

— Все так же парадигма восприятия духовной жизни. Она гласит, что наша цель — борьба с дьяволом и грехом. Чтобы бороться с грехом, надо отражать его оружием молитвы. Что может быть оружием? Только то, что передали святые отцы, потому что ты сам можешь мудровать. Мало ли, о чем ты там думаешь. Но хитрость в том, что святые ничего не писали вообще.

— Это как?

— Потому что святыми они становились после смерти. Канонизированные святые по естественным причинам ничего написать не могли в принципе. Когда они это писали, они были вполне грешными людьми. А это говорит о чем? Что любой христианин может писать молитвы.

— А вас критиковали за то, что вы их пишете?

— Конечно. И от собратьев, и от мирян. Мне высказывали: «Как это так, вы же не святой». Я говорю: «Ну погодите, я еще жив». Возвращаясь к «Четкам». Я ведь не сразу побежал их издавать. Робко стал выкладывать в Facebook и обнаружил, что там сотни доброжелательных отзывов от людей, которые нашли там что-то созвучное своей молитве. 

Я считаю, что это очень большая победа — не великого меня, а меня как священника. В этом и есть смысл моей жизни. Я монах и священник, у меня нет семьи, поэтому я отдаю свое свободное время и творческие силы души церковной жизни, церковному творчеству. 

«Несвятые могут писать святые тексты»

— Церковь кажется таким местом, где все освящено традицией, поэтому ничего нельзя трогать. А для вас творчество — важная часть жизни. Насколько оно вообще возможно в Церкви? 

— А как без творчества-то? Ведь когда-то не было того, что сегодня мы воспринимаем как само собой разумеющееся, а Церковь была, люди спасались. Ни у кого не возникало когнитивного диссонанса. Когда-то не было такого пения, какое принято у нас в храмах, не было такой формы облачений, не было такой архитектуры, таких текстов. 

Ведь и сегодня многое создается. Сейчас синодальная богослужебная комиссия создает и утверждает службы новым святым. Как они смеют это делать? Ведь они не святые? А они это делают, и синод утверждает. Оказывается, могут несвятые писать святые тексты и можно создавать что-то новое. Значит, творчество в Церкви возможно. Мне скажут, это возможно только по благословению священноначалия…

— А вы просите благословения?

— Я не хочу подставлять священноначалие, чтобы в случае моей неудачи ему что-то прилетело. 

— Вы имеете в виду художественную неудачу? Или что?

— В том числе. Например, если бы мой перевод вызвал вдруг волну расколов и возмущений. Так я сам по себе. Ну дурак, простите. А если я возьму благословение, здесь получится, что заблуждается епископ. Из этих соображений я не подаю на гриф, но, естественно, я советуюсь.

Не буду называть никаких имен, но моими переводами интересуются не менее десяти архиереев, не говоря о сотнях священнослужителей по всей России. Благословение священноначалия — понятие своеобразное. У кого брали благословение евангелисты, чтобы написать Евангелие? Какой собор для этого собирался? 

— Их направлял Святой Дух. А вдруг вас не направляет? 

— А вдруг «Несвятые святые», да? Церковь разнообразна, и люди разные. Надо понимать, что если мы предлагаем что-то новое, это не значит, что мы уничтожаем и запрещаем то, что было до этого. Мы предлагаем то, что необходимо для людей. И есть конкретные примеры. Люди подходят ко мне и говорят: «Вы знаете, а я благодаря вашему молитвослову снова начал читать молитвы. Спасибо».

И в этом весь пафос современного переводческого движения на русский язык. Это нужно немногим, но это не значит, что мы не люди. Наше желание и наше стремление тоже надо принимать во внимание. 

— Теперь я понимаю, почему вам недавно вручили орден «За усердное служение Святой Церкви». Стала смотреть ваши награды: орден, медаль — одна, вторая, пятая… А зачем монаху вот это все?

— Вы знаете, я просто живу и очень радуюсь, когда все это приходит в мою жизнь, потому что я совершенно не уверен в том, что все делаю правильно. Мне всегда очень важен отклик.

— Вы вообще самолюбивы? В комментариях вам много нелестного пишут на эту тему. Как реагируете?

— В целом, как и все люди, я люблю, когда меня гладят по шерстке. Но при этом понимаю, что я не доллар. Без критики не бывает. Она для меня очень важна, это разновидность обратной связи. Когда меня ругают — хорошо. Почему? Аргументируйте, я готов слушать, исправляться. Удивительно, я готов даже просить прощения, если что-то сделал не так. Но вы мне это докажите. 

Мне регулярно дают пищу для размышлений. Когда я переводил Псалтирь, я выкладывал все псалмы в общий доступ, чтобы любой желающий мог критиковать, потому что я один — а тем более не особо талантливый — и действительно иногда что-то делаю не так. Взгляд со стороны отрезвляет.

Ну когда за моей спиной кто-то называет меня нарциссом, я умиляюсь. Да, я такой, я люблю себя и то, что я делаю. Хитрость в том, что и мои критики тоже любят себя и то, что они делают. Поэтому у них нет морального права осуждать. 

Фото: Людмила Заботина