Фредерика де Грааф
Ваня
Как мы на самом деле смотрим на страдание — будь то страдание тяжелобольных, умирающих или их близких? Считаем, что это всегда зло? Как относимся к страданиям, неизбежно сопровождающим подлинную любовь? О ее жертвенной стороне, которая выражается в страдании, сейчас не принято ни говорить, ни даже думать. Но как бы мы ни прятались от этой реальности, сколько бы ее ни замалчивали, она никуда не денется.
Приведу несколько примеров жертвенной любви. У нас в хосписе умирал пятилетний мальчик Ваня. У него была опухоль мозга в терминальной стадии, он ослеп.
Мама неотлучно сидела рядом с ним. Ваня все время был в полузабытьи. И вдруг открыл глаза. Почти полчаса мальчик смотрел на потолок и губы его шевелились: он с кем-то разговаривал. Смотрел радостно, не тусклыми, а ясными, яркими, словно прозревшими глазами и разговаривал с кем-то из иного мира. Мы с мамой сидели, не шевелясь, и благоговейно молчали.
Потом Ваня снова ушел в себя и тихо лежал с закрытыми глазами. Я вышла из палаты, чтобы дать маме возможность побыть наедине с сыном.
Через некоторое время пришла обратно и увидела, что Ваня уже при смерти. Он испустил последний вздох и умер, и я услышала, как мама тихо произнесла: «Спасибо Тебе, Господи».
Я никогда в жизни не слышала, чтобы мама, когда умер ее ребенок, сказала: «Спасибо Тебе, Господи».
Вечером мы сидели с ней вдвоем, и вот что она мне рассказала: «Когда вы ушли, я увидела, что Ване было там так хорошо и радостно! И я ему сказала: „Ванечка, если ты сейчас с Боженькой, возьми Его за руку, я тебя отпускаю“. Сразу после этого Ваня умер».
Такое выражение жертвенной любви встречается редко. Мама смогла полностью забыть о себе и отпустить сына, поняв, что ему там, с Богом, лучше. Она поступила так ради человека, чьи страдания были для нее важнее собственного горя. Это большая редкость, особенно когда дело касается детей: отпускать своих близких умеют далеко не все. <…>
Два брата
Другой очень яркий пример. У одного четырехлетнего мальчика спросили: «Готов ли ты отдать свою кровь сестричке?» А сестре его было два годика, она находилась при смерти, и ей срочно требовалось переливание крови. И мальчик ответил: «Я готов». После переливания крови он тихо и испуганно спросил: «А через сколько минут я умру?» Он думал, что, отдав кровь, должен умереть — но согласился ее отдать! Это тоже проявление жертвенной любви, которая встречается так редко…
И еще один прекрасный пример, я им буквально любуюсь. Анатолий — военнослужащий, примерно сорока лет. Его двадцатидевятилетний брат Владимир умирал от саркомы, ему оставалось недолго. Анатолий явил себя удивительным человеком. Сердце этого мужчины, военного, оказалось более чутким, чем у иной женщины.
Когда Владимир был уже близок к смерти, Анатолий молча сидел с ним рядом, держа его за руку. Братья ни о чем не говорили. Но они общались друг с другом глазами, почти не отводя взгляда. Анатолий был рядом с братом в течение многих часов, до последнего мига.
Когда Владимир начинал задыхаться, Анатолий его подбадривал: «Вов, давай поглубже подышим. Нет, так не годится. Дыши! Дыши! Побольше, поглубже, нет-нет, давай еще!» На словах он вроде бы даже шутил с Владимиром, но они встречались глазами, и взгляд старшего брата говорил без слов: «Не бойся, я с тобой до конца».
Мы с вами уже говорили, что если у нас нет страха, а есть вера и тишина, то мы можем многое дать. Анатолий понял страхи брата и сидел с ним до самой его смерти, до утра. Я была с ними до позднего вечера и, пока не ушла, с удивлением смотрела, как Анатолий держит брата своей любовью, общаясь о главном, то есть о его приближающейся смерти, молча, только своими глазами, и не давая ему бояться.
Для меня эта любовь была подобна Покрову Божией Матери, распростертому над ними. (Мама братьев находилась вне этого поля любви, чувствовала себя потерянной. И я, чтобы ей было легче и она тоже могла что-то сделать для сына, дала ей четкую задачу: попросила время от времени смачивать губы и язык Владимира, чтобы облегчить его страдания.) Оба брата знали, что приближается смерть, но словами об этом не говорили, а Анатолий своей любовью каким-то непостижимым образом держал брата внутри себя. Какой это был покров любви! Какое таинство!
Утром я увидела тело Владимира: лицо его было спокойно, он без страха перешел в иной мир.
Важно, чтобы умирающий человек не оставался со своим страданием один на один. Большинство людей хотят, чтобы кто-то был с ними рядом, потому что страшно. Но суть не только в физическом присутствии. Если уж быть с человеком — то надо именно быть! Находясь рядом с больным, надо держать его внутри себя, в своем сердце перед лицом Божиим.
Владыка говорил, что страдающего человека можно взять к себе в сердце и держать, «как ребенка в утробе»: таким образом он родится в тебя и остается близок с тобой в духовном лоне. Он находит прибежище в твоем сердце, и все это в присутствии Божием, в молитвенном обращении к Господу: «Пусть он живет в моем сердце ради Тебя». Сам владыка обращался к Богу так: «Господи, это Твой ребенок, он страдает, помоги!» Без лишних слов.
Мой опыт показывает, что вслух молиться не следует, так как большинство людей не привыкли к молитве и их страх может возрасти из-за того, что слова молитвы часто им непонятны. Лучше внутренне молчать и молиться в сердце своем. Молчание крайне необходимо: тогда человек чувствует, что может заговорить. Или же мы можем держать его в глубине молчания и тишины в присутствии Самого Христа.
Митрополит Антоний давал замечательный пример Альберта Швейцера. Однажды владыка увидел фотографию, на которой был запечатлен эпизод врачебной работы Швейцера в Африке: маленькая мама протягивает стоящему перед ней высокого роста человеку — Швейцеру — своего умирающего ребенка и без слов молит: «Возьми его, ты врач, исцели!» На этой фотографии — образ заступничества, к которому призваны и мы с вами, когда находимся со страдающим человеком. Наша задача — молча держать его перед лицом Божиим.
Но, конечно, исполнить это призвание возможно, лишь если мы знаем Христа и доверяем Ему как Другу. Мы можем просто сказать Ему: «Посмотри, этому человеку так плохо! Пожалуйста, приди и помоги!»
К сожалению, на практике такое случается далеко не всегда. Бывает, что просят медсестру посидеть с умирающим больным, и она действительно сидит, но при этом погружена в свои мысли или, хуже того, в смартфон. Значит, она вовсе не с больным, и его одиночество становится еще глубже.
Мама пела Саиду песни
Наши страхи и беспомощность перед умиранием и горем укоренены в том, что у нас нет критериев страдания, нет своего отношения к нему. Чаще всего мы не принимаем болезнь, умирание и смерть как неизбежную часть жизни. Поэтому неожиданная встреча с серьезным страданием застает нас врасплох, мы теряемся. Особенно если страдают дети.
Расскажу вам о Саиде, мальчике лет шести, мусульманине. Он умирал у нас в хосписе. Мама, сидя рядом, пела ему его любимые песни… Я с трепетом и изумлением смотрела на маму: внутри она рыдает, но силою жертвенной любви спокойно сидит рядом с умирающим сыном и поет его любимые песни, чтобы ему стало легче. Это было так прекрасно! Вокруг стоит глубокая тишина, а она тихо поет, видя, что времени жизни у сына почти не осталось, он неотвратимо уходит.
И вдруг в палату ворвался дядя мальчика — шумный, возбужденный — и заорал: «Надо срочно перевозить его в больницу, в реанимацию!» Я ему ответила почти с негодованием: «Но он же умирает, он уже вот-вот уйдет!» Дядя закричал: «Что вы такое говорите?! Не надо слова „смерть“!»
Я почувствовала, как во мне поднимается гнев, и решила уйти. Вышла из палаты и попросила главврача, чтобы она побыла с этой семьей.
На следующее утро я спросила у нее: «Что с Саидом?» Она ответила: «Родные отвезли его в реанимацию». Значит, Саид умирал в одиночестве, оставленный любимой мамой. (Тогда еще не было разрешено пускать родственников в реанимацию.) Я возмутилась: «Как ты могла такое допустить?!» Она посмотрела на меня: «Ты не понимаешь, у тебя нет детей».
Мне эта ситуация еще раз отчетливо показала: когда страдает ребенок, часто происходит перенос его страданий на своих детей примерно того же возраста («это мог бы быть мой ребенок»). Наша главврач потеряла себя, потеряла точку опоры. Полагаю, будь у нее осознанные критерии отношения к страданию, включая умирание детей, такого не случилось бы.
Сегодня широко распространено мнение, что страдание — зло, что его надо всеми силами избегать, облегчать, отстранять. Такой взгляд на страдание приводит к трусости.
Люди боятся страдания, и страх этот порой более разрушителен, чем само страдание.
Владыка Антоний писал: «Страдание — не всегда зло… Боль — момент, когда нам дается предупреждение, что что-то не в порядке. Иначе мы оказались бы в трагическом положении безо всякого предупреждения. Начинающего медика учат, что, если пациент страдает, не следует облегчать его боль, пока не найдена ее причина: если снять боль, у врача порой не остается никаких данных. То же самое относится к душевным страданиям».
«Я знал, что у меня рак»
У родственников безнадежно больных часто присутствует страх встретиться лицом к лицу с неизбежностью умирания. Но когда родные не принимают происходящее и отрицают диагноз, между ними и больным встает стена лжи. И от наличия этой невидимой стены ухудшаются все симптомы — ведь фальшь чувствуется неизбежно. А если стена сохраняется до самой смерти больного, то у родных обязательно возникает огромное чувство вины. Бывает, только после его смерти они осознают, что именно им надо было сделать, а они не сделали: близкий умер без их поддержки, один на один со своими страхами и переживаниями.
Когда родственники говорят, что больной не выдержит правды о своей болезни, это чаще всего свидетельствует не о страхах больного, а об их собственном страхе.
По моему опыту, все больные знают, что умирают. Они чувствуют, как уменьшаются жизненные силы, но обычно молчат, желая уберечь своих родных: так и продолжается эта фальшивая игра с обеих сторон.
У нас в хосписе долго лежал Виктор, у него был рак позвоночника, и он уже не мог ходить. Жена Нина приходила к нему каждый день: поплакав в коридоре и тщательно вытерев слезы, она как-то очень неестественно улыбалась мужу. И ни о чем серьезном с ним не разговаривала. Так продолжалось довольно долго.
Однажды я уловила тревожный взгляд Виктора, направленный на жену: он понимал, насколько ей тяжело и горько. Супруги никогда не говорили об истинном положении вещей. Мы с Ниной сблизились, поэтому я у нее спросила: «Может быть, лучше поговорить о том, что с Витей и с вами происходит на самом деле?»
У Виктора я несколько раз спрашивала: «Витя, какой у тебя диагноз?» — и он всегда отвечал: «Остеохондроз». Этот ответ означал, что он не готов признать свой диагноз. Однажды я спросила в присутствии Нины: «Остеохондроз?» — «Да, остеохондроз». Я сказала: «Нина, может быть, вам с Витей сто́ит сейчас обсудить ваше истинное положение?» Она согласилась: «Да, конечно, но я очень боюсь, побудьте с нами».
Я не помню весь наш разговор, но зато прекрасно помню, как Виктор сказал: «Но я же с первого дня знал, что у меня не остеохондроз, а рак позвоночника». И тут оба они заплакали, обнялись, и разделявшая их стена лжи рухнула, исчезла. Стало чисто и просторно. Я тихонько вышла. С этой минуты между ними не осталось никаких преград: все стало так открыто и просто!
Георгий и его дети
Несомненно, одна из наших с вами задач — способствовать тому, чтобы человек мог принять свой диагноз, принять все, что с ним происходит. Выбора-то все равно нет! Хочет ли человек того или нет, признаёт ли или не признаёт, но смерть придет. Чудеса изредка случаются, но это исключение.
Зато нам вполне доступно великое чудо — исцеление души: она исцелится, если человек примет свою болезнь, начнет работать над собой, над своей душой и раскроется Богу. Владыка говорил: «Но если я живу ради чего-то, если я готов умереть за что-то, если для меня существуют ценности бо́льшие, чем я сам, вещи более значительные для меня, чем то, что со мной случается, у меня есть опора и я могу смотреть в лицо страданию». Эти слова владыки можно в полной мере отнести к любому самому серьезному диагнозу, к любому страданию. И это не геройство.
Вспомним пример жертвенной любви мамы, которая смогла отпустить своего ребенка, передать его в руки Божии, потому что состояние сына было для нее важнее собственного горя. Для христианина опорой, якорем должен быть Христос, наш Друг и Спаситель. Он пережил с нами все человеческое и дал нам образец, каким Человеком можно стать. Я думаю, что жертвенная любовь Христа может и должна вдохновлять нас в нашей повседневной жизни.
В хосписе лежал Георгий, человек пятидесяти с лишним лет. У него была саркома легких, сильнейшая одышка. Историк по образованию, после перестройки Георгий стал боксером, обучал детей, в основном бедных. Мужчина невероятно грузный, он все время сидел: во-первых, из-за проблем с легкими, а во-вторых, у него так сильно отекли ноги, что он уже не мог передвигаться. И поэтому он, недели три не спавший, просто сидел, облокотившись на тумбочку и задыхаясь.
Георгий был человеком удивительным, редкостным. К нему приходили друзья, много друзей, и им было с ним очень весело, а он был всегда в центре. Я спросила у него: «Как же вы, так страдая, можете настолько спокойно переносить свои страдания?» Он ответил: «Страдая? Я не страдаю», — хотя дышал с трудом. Я видела, что он чуть ли не задыхается. «Я не страдаю!» Я спросила: «Почему?»
И Георгий еще раз подтвердил: «Нет, я не страдаю. Я — воин Христа! Когда я умру, я не буду стоять на коленях, а сразу же попрошу у Христа стать Его воином».
Так трогательно: человек, в действительности тяжко страдающий, говорит: «Я — воин Христа!» А еще он мне сказал: «И я буду говорить с сыном (у него был четырехлетний сын Юрий). Скажу ему, чтобы он жил достойно, как настоящий мужчина. И чтобы жил достойно примера Георгия Победоносца. Я ему скажу, что у него в жизни вот такая задача. Предупрежу, что буду смотреть оттуда, так ли он живет».
Две старшие дочери Георгия, семнадцати и двадцати лет, очень боялись, и отец готовил их, что скоро умрет и уйдет в мир иной. Жена поддерживала его во всем.
Когда Георгий умирал, я сидела с ним по одну сторону, жена — по другую, а дочери впереди нас, ближе к отцу. Он действительно очень страдал. Восемь раз врачи старались найти вены, чтобы ввести лекарство и облегчить его одышку. Но из-за того, что он был таким тучным, ничего не вышло. Процедура эта не очень приятная и болезненная, но он все восемь раз спокойно давал руку, не сказав ни слова против. И ни капли раздражения в нем не чувствовалось, хотя он задыхался все сильнее.
И вдруг Георгий неожиданно глубоким, сильным, громким голосом сказал: «Дети! Дети!» Поразительно: он не был там, где боль и одышка. Он сумел отстраниться от всех физических симптомов, ушел в себя и переживал за своих детей. Вот вам еще один пример жертвенной любви: Георгий думал лишь о близких.
Когда он умер, потребовалось пять человек, чтобы перенести его с кресла на кровать. Я глядела на его тело: на кровати лежал настоящий богатырь! Действительно, он еще при жизни стал воином Христа — человек, который смог не жалеть себя, нашел смысл жизни, думал только о своих близких. Он лично знал Христа, у него были свои отношения с Ним. Христос стал для Георгия стержнем. Ярчайший пример, как можно реально жить и умереть со Христом.