Литература

Если писатель пишет со страхом Божиим, с понятием, что ему придется отвечать на суде Божием за каждое написанное слово — наверное, это и будет православная литература. А церковная тематика, внешние атрибуты, указывающие на веру, здесь роли не играют.

КФ: — Симптомы страшные. Из достоверных источников знаю, что зараженные воробьи подосланы к нам Марсодепом. Их там специально опаивают, потом внедряют в клюв чип и отправляют к нам стаями.

Крестьянского мира, о котором писал Абрамов, больше нет, но его тетралогия «Пряслины», повести по-прежнему читаются на одном дыхании. В годовщину со дня смерти замечательного писателя о своем отношении к его творчеству рассказали прозаик и журналист Дмитрий Шеваров и писатель Борис Екимов.

Друзья со двора предложили погулять, а как раз была суббота накануне Пасхи, потому и пошли в церковь просто ради интереса. Было такое состояние, которое я не могу описать, состояние, которое меня удерживало в этом храме, меня дергали за рукав, мол, Андрей, пойдем, ну что тут делать… 'Нет, я еще побуду…'.

Нечто происходит в душе. Иногда обращение человека к Богу — процесс, иногда — озарение. В моём случае это скорее процесс. Принятие православия — мой осознанный выбор. Это было примерно четверть века назад, но вдаваться в подробности я не буду. Это таинство.

Патриаршая премия призвана поддерживать таких подвижников духа. Иначе я не могу назвать этих людей, потому что их жизнь связана не с материальным достатком, не с широким общественным признанием, не с восторженными отзывами в большинстве периодических изданий, а с подвигом, без которого народ наш может потерять действительно очень важный ориентир.

Я пытался показать, что советский коллективизм и русская православная соборность не только не синонимы, но имеют совершенно разный генезис, что советский коллективизм есть отрицание русской соборности. Книга вышла огромным для университетских изданий того времени тиражом — и ее тоже восприняли как вызов.

Сама мысль о связи «оживляющего» чувства и «проникающего в ценности» воображения – сравнительно недавняя: до XIX века никто не считал, что литературное произведение пробуждает чувства, или что отношения между властью и народом, между художником и зрителем, между начальником и подчиненным описываются как проявления чувств, как симпатия или душевное понимание и непонимание.