Александр Блок: «эолова арфа» революции
Лирика Блока – 'эолова арфа' революции, высокохудожественное воплощение неосознанных стремлений русской интеллигенции. Мало кто из современных Блоку литераторов пользовался столь восторженной и искренней любовью читающей публики. И многое ему прощали, что не простили бы никому другому.
Глаза современной России – цвета морской воды
Главным делом своей жизни Дмитрий Быков считает работу учителем. Уроки литературы в частной московской школе «Золотое сечение» он называет символом счастья и вслед за своей мамой – учителем словесности со стажем – любит повторять: «Школа омывает душу».
О книгах-свидетелях
Ушедший книжный год (который как раз на излете, если привычно, по-книжному, начинать новый год с сентября) принес лично для меня сразу несколько книг-открытий, каждая из которых оставила неизгладимо-сильный след.
Слово о Пушкине
Пушкин очень многоцветен, разнообразен. Посмотрите даже внешне - он охватил все жанры, все эпохи, все культуры: и восточную, и испанскую, и французскую. Поэтому он может охватить и всех людей в какой-то мере, быть причастным к внутреннему миру того или иного человека. «Мой Пушкин»…
Чего же ты хочешь, читатель?
«Талант — единственная новость, которая всегда нова», — сказал когда-то Борис Пастернак. Но как его распознать, и что это вообще такое? Чем живет литература сегодня? На вопросы редакции журнала «Виноград» отвечает главный редактор журнала «Знамя» Сергей Иванович Чупринин.
Благоразумный разбойник
У меня словно земля ушла из-под ног, когда я узнал о смерти Петра Степановича. Пронзившая меня мысль, что именно я виновник его смерти так и осталась на душе тяжелым бременем запоздалого раскаяния.
Над пропастью во ржи. Памяти Сэлинджера
У Иисусовой молитвы одна цель, одна-единственная цель. Одарить человека знанием о Христе. Она не для того, чтобы устроить маленькое, уютное местечко, где некий липкий от патоки, очаровательный божественный пришелец примет тебя в свои объятия, и отпустит тебе все долги твои, и прогонит на вечные времена всю твою гадкую мировую скорбь.
Под сенью Рождества. Волхвы русской поэзии
Мы сидим под сенью ветвей могучего дерева и держим в ладони семечко. Мы — не биологи и не садоводы, и нам невдомек, что в нашей ладони семечко этого же дерева. Семя, ставшее деревом, шумит над нами своей листвой, и дерево, спрятавшееся в семечке, лежит у нас на ладони. Этот образ приходит ко мне, когда приближается Рождество.