Этого я не понимаю. Если у тебя с какой-нибудь сестрой случается недоразумение, то как потом ты идёшь в келью и успокаиваешься? Если не сотворишь ей поклона, то как можешь успокоиться и молиться? Если бы ты имела в себе мир Божий, сердце бы твое смягчилось после молитвы в келье, и ты встречу бы с этой сестрой считала благословением Божиим, а не старалась бы её избегать.
Но вот наступила Среда. А вместе с ней пришло какое-то странное, ни до, ни после не переживавшееся в такой мере состояние. Словно какая-то плита меня, душу мою, раздавила. Ощущение погибели. Точно на веки вечные определилась уже моя участь - погиб!
Глупостью, если не кощунством, было бы сравнение Евхаристии с посиделками. Но ведь Христос обещал, что будет пребывать среди собравшихся во имя Его, а искренняя, от всего сердца идущая совместная молитва как раз и придает такой характер любому собранию.
Мы должны оставаться такими, как нас сотворил Бог – свободными. Господь наш Иисус Христос освободил нас от тирании диавола и смерти. Когда мы наконец это поймём? Мы не должны бояться того, чего нам не стоит бояться.
'Виновата, говори, Боже мой, я — неблагодарная, я огорчила Тебя. Прости меня'. Но говори это с внутренним сокрушением, не внешне. Это та одежда, в которую нужно облекаться, когда беседуешь с Богом. Если этого нет, то ты как будто говоришь Богу: 'Как дела? Ну, что новенького?'.
Вот так и мы входим в воды поста. Входим поплавать, а попадаем в шторм. Входим с мечтами о духовной красоте, а попадаем в знакомство с собственной грязью. Ищем Бога, а получаем разожжённые стрелы лукавого. Входим окрылённые, а до Пасхи доползаем уставшими и подчас раздавленными. Но доползаем. До Пасхи!
Мы рассказывали пошлости и смеялись над ними. Мы ругались матом. Мы осуждали других людей и смеялись над ними, и потому в нашей душе не было мира. Мы жалели для других доброго и ласкового слова, и многих ранили обидным, глупым и оскорбительным словом. В Твоем храме мы грубо одергивали людей и делали им замечания; многих мы соблазнили и оттолкнули.
Почему «чужими», для кого «чужими»? Кто нам те люди, чьи молитвы были кем-то собраны однажды в сборники утреннего и вечернего правил? «Чужие»? Какие же они нам «чужие», когда Христу они – свои, родные? И кто мы Христу, если они нам – чужие?