Советский союз

Сотрудник КГБ посмотрел на меня долгим взглядом, пытаясь понять: то ли я и вправду свихнулся на религиозной почве, то ли даю понять, что не будет игры по их правилам, и сказал: «Есть вещи, о которых даже на исповеди не говорят».

При аресте у Синявского нашли рукописи юношеских рассказов Генриха. В Органах, вероятно, подумали, что мы подготовили их к отправке на Запад, а это был самый большой грех. Как наказать? Посадить вроде не за что, судить тоже не за что, ведем себя тихо.

Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут, в бой роковой мы вступили с врагами, нас еще судьбы безвестные ждут. Причем враги эти – ни в коем случае не собственные страсти и пороки!

Я хочу начать с того, что это невероятно, как нам удавалось год за годом праздновать величайшее событие человечества в этом особом лагере, где все было запрещено, где каждый шаг, предпринимаемый ради празднования Рождества, был чрезвычайно опасен, где постоянно приходилось применять сноровку, хитрость и мужество, чтобы сбить с толку безжалостный конвой.

Недавно на предвыборном съезде компартии г-н Зюганов «выдал» Ленину мандат (все же посмертный, естественно) номер один, а вскоре после этого в окружении толпы народа и красных флагов отправился в храм Христа Спасителя в Москве, к Поясу Пресвятой Богородицы.

Метафизика и была политическим актом. Потому что это было сопротивлением тому плоскому марксистскому материалистическому миру, который насаждался и из которого мы, по существу, не могли бы и выглянуть...

При Андропове мне запретили крестный ход на Пасху! Я сказал: Господин генерал, вы занимайтесь пробками, а я буду заниматься крестным ходом. У меня были дружеские, а не политические отношения с послами Запада: США, Люксембурга, Нидерландов. Я их вызвал, они со мной прошли крестный ход. И так и состоялся у нас крестный ход на Пасху, несмотря на запрет.

В 70-е и 80-е прийти к вере было легче. Было явное противопоставление, когда ты либо в одном лагере, либо – в другом.