Театр: опасно для души?
Читайте также: Церковь и театр
«Театр усыпляет христианскую жизнь, уничтожает ее, сообщая жизни христиан характер жизни языческой», — писал святой Иоанн Кронштадтский. Известно, что вплоть до революции актеров даже хоронили за церковной оградой. Откуда возникло такое отношение и почему оно изменилось? Неужели сейчас театр внезапно стал «богоугодным»? Пошла ли Церковь на компромисс или изменилось само театральное искусство? Какого отношения заслуживает оно сегодня?
О мире театра, об актерской игре, об искусстве как таковом и об искусстве в свете веры мы решили побеседовать с руководителем московского театра «Камерная сцена» заслуженным деятелем искусств России, академиком РАЕН, профессором Михаилом Григорьевичем Щепенко.
От отрицания к лояльности
— Михаил Григорьевич, какого отношения заслуживает современный театр? Есть ли какая-то официальная позиция Церкви на этот счет?
— Официальной позиции, думаю, сейчас нет. Есть позиция, которая изложена в Социальной концепции РПЦ. Она отражает идеи нашего великого философа Ивана Александровича Ильина: искусство должно не уводить человека из мира, а вести человека в этом мире. В идеале культура — это переходная область бытия человеческой души, ведущая ее от мира в храм. Недаром Н.В. Гоголь называл искусство, театр ступенью к христианству. Во всяком случае, мне кажется, что в современной тяжелейшей социальной среде, которая человека развращает и повергает в полуживотное состояние, культура должна быть обязательной ступенью к духовному восхождению. И перепрыгивать, переступать через эту ступень – это преступление.
Я думаю, что призвание христианина в любой области быть миссионером в наибольшей степени должно быть свойственно тем, кто имеет в руках такое мощное средство воздействия на души, как искусство.
— Но некоторые святые отцы очень резко и категорично высказывались насчет театра, хотя сегодня к нему, можно сказать, лояльное отношение. Как это понимать, на Ваш взгляд?
— Есть разные позиции у людей, принадлежащих к Церкви. Категорическая позиция святых отцов претерпевала какие-то изменения, но все-таки была довольно устойчивой. Например, говорят, что при Иоанне Златоусте, в период упадка Римской империи, театр представлял собой абсолютно развратное зрелище, а сейчас он иной. Но дело в том, что святой Иоанн Кронштадтский, будучи как раз современником К.С.Станиславского, современником классического русского театра, тоже отрицательно относился к этому явлению.
— Почему? В чем здесь загвоздка?
— Искусство и театр – это изначально языческий феномен, поэтому если говорить о театре, как о явлении, то его надо отрицать с духовных позиций. На мой взгляд, театр может и должен осуществлять созидательную миссию, нести христианское служение, однако в большинстве случаев даже не пытается этого делать.
Но даже если такие попытки есть, как бы там ни было, актерская профессия опасна для души сама по себе. И эту опасность редко кто по-настоящему чувствует…
Не всякий свет – от Бога
— В чем, прежде всего, эта опасность?
— Их несколько.
Первая ловушка – это дилемма выбора источника, из которого черпается вдохновение. Дело в том, что истинное творчество без вдохновения не существует. Вот только откуда оно исходит, это вдохновение, наваждение?..
На последнем фестивале школьных театров «Русская драма», который мы организуем уже 10-й год подряд, был показан спектакль «Детство убежало от меня» о Нике Турбиной [1] . Нике был дан гениальный дар, тяжкий крест, некое стихотворное наваждение, которое нашло, а затем кончилось: в итоге у неё был ряд покушений на самоубийство и, в конце концов, она погибла… Исполнительница роли Ники– 8-летняя девочка – играла, можно сказать, конгениально. Но было несколько жутковато, потому что здесь чувствовалось творчество со знаком «минус». Страшно, что она, эта удивительная девочка, тоже делается своего рода одержимой. Проблема очень серьезная…
Конечно же, источник творчества – Бог, но дальше может происходить страшная подмена. Об этом и Ф. Ницше писал: есть искусство от Бога, а есть искусство от дьявола. Марина Цветаева говорила: отдашься демону и ты поэт, а нет – всё, ты не поэт.
Что-то неоднозначное есть в творчестве – думаю, это связано именно с источником вдохновения.
— Но разве дьявол может быть творцом и источником творчества?
— Дьявол – обезьяна Бога, он не творец, но может, используя идущие от Бога дары, быть тем замутненным источником, из которого возникает искусство. И такое искусство губительно для души человека.
У А.Блока мы находим о его музе такие строчки:
«Есть в напевах твоих сокровенных
Роковая о гибели весть.
Есть проклятье заветов священных,
Поругание счастия есть».
Здесь очевидно присутствует сатанинское начало.
Каковы основополагающие лозунги сатанизма? Их два: «ничто не истина» и «всё дозволено». Эти две идеи привлекательны и искусительны для художника, потому что якобы дают свободу для самовыражения. Но принимая эти идеи, он оказывается в плену так называемой «своей истины», которая исключает абсолютную Истину, т.е. Христа. Чему и кому служит такое искусство, ясно без комментариев. И чем оно талантливее, тем больше его разрушительное влияние.
— Михаил Григорьевич, а Вам приходилось на практике сталкиваться с этой опасностью?
— Когда мы ещё не были последовательно православными людьми, у нас шел спектакль «Чайка по имени Джонатан Левингстон». Он оказался манифестом всех восточных учений и был очень интересно решен сценографически. Попасть на него было очень сложно, билеты мгновенно раскупались. Даже сейчас, когда мы уже 15 лет спектакль не играем, в театр звонят и просят его возобновить.
«Чайка…» оказалась светозарным спектаклем, но это был свет совершенно другого порядка – холодный, люцифериальный, потому что не всякий свет исходит от Бога. Мы ставили этот спектакль с горячим посылом и не сразу разглядели, что в литературной основе культ эго – значит, холод.
— А что должно быть в идеале?
— В идеале через творчество, через художника должен говорить Бог. Это огонь любви.
Подводные камни профессии
— Еще одна опасность в творчестве, неизбежное искушение, которого, наверное, не выдерживает никто, это искушение любоначалием. Любоначалие – это власть над людьми и наслаждение этой властью.
Тот же Ницше говорил, что всё в мире – это борьба за власть. Но если власть политическая, власть денег основана на насилии, принуждении, то у художника власть особая, основанная на добровольном подчинении зрителя, читателя, слушателя. То есть человек, как ни странно, хочет такой власти над собой.
И эта уточненная власть сладка: надо думать, что покривит душой тот художник, который скажет, что слава для него ничего не значит.
Это очень серьезное искушение. Когда поп-кумиры кричат на концертах: «Я люблю вас!», что они хотят этим сказать? Кого они любят? Эту массу, которая излучает на них поклонение. Здесь возникает ситуация подмены, когда Бог становится не нужен. Взаимодействие «кумира» и толпы – это своего рода пародия на то, что происходит в храме.
Ведь толпа – это страшное дело: она принижает человека до уровня животного, человек в толпе перестаёт быть умным и добрым. Так что эта опасность еще и взаимная – для тех, кто поклоняется, и для тех, кому поклоняются.
— А существуют ли какие-то специфические искушения, характерные именно для актерского ремесла?
— Лицедейство. Это особая тема.
Мы знаем, что целомудрие, целостность личности – не то качество, которое характеризует современных людей. У одного афонского старца спросили: каковы наибольшие утраты нынешнего века? Он ответил: чувство благодарности и целомудрие.
Это большая проблема, поскольку если человек не цел, он мертв — разделите какую-либо вещь на части, и она перестанет существовать.
Христианский подвиг в том и состоит, чтобы обрести целостность. Жизнь искушает нас: нам нужно в одном месте быть таким, в другом – этаким. Кто из нас не врет таким образом? Сложно обойтись без этого раздвоения, растроения… А актеру уже в силу своей профессии приходится раздваиваться, растраиваться и т.д. У человека может возникнуть ситуация, когда он не знает, кто он. Для актрис это более характерно, чем для актеров: они продолжают играть в жизни Офелию, Дездемону и т.п.
Это феномен перевоплощения на самом деле для души очень опасен, тем более, когда человек играет отрицательные роли.
— Как с этим справиться? Ведь никто не сможет гарантировать актеру, что он будет играть только положительных героев.
— У меня был этот негативный опыт: во мне начали возникать качества, присущие моему персонажу – преступнику. Но когда я стал играть «на расстоянии» от своего персонажа, то почувствовал, что те отрицательные качества, которые во мне пробудились в процессе работы над образом, отошли. Вроде бы все то же, но такой душевредности уже не было…
Есть еще смежная проблема, когда человек сам живет в виртуальном мире: для него то, что происходит на сцене, гораздо важнее самой жизни. Актер и других привлекает в этот виртуальный мир, уводя от реальности.
И еще не надо забывать, что наше искусство страстно. В противном случае мы были бы неубедительны, никто не стал бы это смотреть — воздействие на зрителя строится на конфликте.
Наверное, я даже не все опасности перечислил. Они достаточно реальны — особенно это ощущаешь, когда посвятил театру всю жизнь.
В нашей профессии есть подводные камни, о которые душа может разбиться вдребезги. Искушения очень велики. Но, в общем-то, они те же самые, что и в мирской, светской жизни, потому что те же подмостки существуют в любой деятельности. У.Шекспир недаром сказал, что вся жизнь – театр. Наверное, искушения тех, кто выходит на сцену, глубже, острее, сильнее.
«…Не бросайте. Бога не забывайте»
— Выходит, что эта работа особенно душевредная, и получается, от нее бежать надо верующему человеку – что называется, от греха подальше?..
— Для кого-то эта дилемма оборачивается трагедией на всю жизнь. Я долго мучился над этими вопросами, в свое время для нашего коллектива они очень остро стояли, мы обращались к старцам… К примеру, отец Иоанн Крестьянкин ответил в письме: «Я в этом вопросе некомпетентен. Будьте с Богом».
Очень интересная была встреча с блаженной Любушкой Рязанской. Мы подошли к ней после богослужения, рассказали, что работаем в театре. Она и говорит: «Плохая у вас работа, плохая, плохая». Я спросил тогда: «Что, бросать?» Она задумалась и ответила: «Нет, не бросайте, Бога не забывайте».
— Какой Вы в итоге для себя сделали вывод?
— Я понял, что театр — дело очень опасное для актерской души, но если в основе этого труда лежит идея служения, если есть высочайшее требование к себе, как к христианину и как к художнику, то такой театр может быть делом, угодным Богу. Это как раз тот случай, когда дух дышит, где хочет. Возникает целенаправленный импульс именно в сторону единения с Богом и ближним — я это знаю на практике. Искусство является мощным оружием, которое может быть употреблено как во зло, так и во благо, и отдавать это оружие тем, кто будет развращать, неправильно.
— А как же опасности актерской профессии — они неизбежны? Их не миновать даже христианину?
— Наше естество, увы, падшее. Но в нас заложено стремление к доброму, истинному и прекрасному. Так что нам надо мужественно противостоять искушениям, бороться и с помощью Божьей справляться. Если иметь сокровенное стремление к служению, стремление быть со Христом, быть созвучным, угодным Богу, тогда мы приобретаем это внутреннее право заниматься театром.
Христианство vs неоязычество
— Как Вы считаете, актеру, который пришел к вере, стоит продолжать играть исключительно в, так скажем, духовном театре или он может работать в театре обычном, черпая оттуда что-то благое?
— Это очень сложный вопрос, ведь актер – профессия подневольная. И если режиссер не христианин, а язычник, атеист, это не может обойти актера. В целом современный театральный мир является языческим или, скорее, неоязыческим, в основном ставятся пьесы, где преобладает отнюдь не христианское начало. Я знаю, как мучительно бывает актерам, которые приходят к христианству, как они задыхаются в этой атмосфере. Но в каждом конкретном случае по-разному решается этот вопрос.
— Осталась какая-то Божья искра в современных театрах? На Ваш взгляд, есть там достойные, осмысленные спектакли, которые действительно заставляют зрителя уходить с неким «грузом»?
— Думаю, да. Дело в том, что наша русская культура, наше искусство, так или иначе, существует в православной традиции. Мы не можем от нее оторваться. Советское искусство все равно остается в русле этой традиции, несмотря на то, что ее более 70 лет топтали, убивали, привносили туда что-то совершенно чужеродное. Но душу народа, его менталитет даже за столетие растоптать трудно, тем более такого народа, как русский, обладающего великой, глубочайшей культурой.
Конечно же, эта одухотворенность, глубина проявляется и сегодня — и в театре, и в кино тоже. Например, на меня колоссальное впечатление произвел фильм «Восхождение» Ларисы Шепитько, по повести Василя Быкова «Сотников». Тут было и нравственное, и религиозное, катартическое воздействие, что сейчас крайне редко можно встретить. У Фридриха Шиллера есть такая мысль: трагическое, возвышенное в искусстве связано с получением странного удовольствия, когда положительный герой гибнет. Что это за удовольствие?
Святитель Иоанн Шаховской говорил, что в предельном варианте это голгофская жертва Христа — т.е. когда герой гибнет, но идеал остается. Вот тогда и возникает момент особого очищения через страдание, а это и есть катарсис, как его понимал Шиллер. И я в большой степени согласен с ним.
— Катарсис – обязательный элемент в искусстве?
— Нет, искусство – дело непростое, здесь может быть всякое. Главное, чтобы это было служением нравственным, христианским началам.
[1] Ника Турбина (1974 — 2002). Современная поэтесса с невероятной и трагической судьбой. Ее необычный дар обнаружился еще в раннем детстве: девочка писала совсем не детские, серьезные, порой жестокие стихи, будто бы надиктованные кем-то. В 11 лет получила самую престижную поэтическую премию «Золотой лев» в Венеции, стала известна на весь мир. В 16 лет Ники вышла замуж за 76-летнего богатого швейцарца и уехала с ним в Лозанну, но через год вернулась в Москву уже одна. Страдала от пристрастия к алкоголю. Погибла в возрасте 27 лет, выпав из окна 5-го этажа.
Продолжение следует…