«От боли в глазах темнело, а дети плакали»
Лиза часто просыпалась по ночам. Через полгода после рождения второго ребенка она стала чувствовать сильные головные боли. Каждый вечер не могла уснуть и допоздна читала, а потом от бессилия закрывала глаза. Спустя два часа снова просыпалась, тянулась рукой к пачке таблеток — но никакие лекарства уже не спасали. Лизу все раздражало, она списывала это на усталость.
— Я постоянно с детьми: Рома, мой муж, работал инкассатором, его целыми днями не было дома. Ходила по комнатам, как зомби. Нужно убраться, приготовить поесть и одновременно следить, чтобы Саша и Вика ничего не натворили, а они еще и плачут. Сын только начал ползать, у него колики, режутся зубы… К концу дня я была никакая.
Однажды Лиза проснулась и поняла, что не может поднять голову с подушки. Муж сказал, что пора собираться к врачу. «Тебе 20 лет, какая усталость. У тебя вроде все нормально, скорее всего это остеохондроз», — успокоила терапевт. Она прописала уколы, таблетки и зарядку. Два месяца девушка делала упражнения, по-прежнему терпела боли, а потом спросила себя: «Что за ерунда?»
— В голове все сдавливает в одну точку, как будто туда вставили и медленно прокручивают острый нож. Боли доходили до того, что в глазах темнело. Ты вроде привык, но они становятся сильнее. Я шла из комнаты в комнату, в какой-то момент садилась на корточки и сдавливала себе голову… Просто сходила с ума.
Как бы ни было тяжело, Лиза должна была вставать и заниматься детьми: «Когда ребенок плачет, я не могу поставить свои ощущения на первое место». Сын уже агукал и не хотел отпускать маму ни на шаг. Когда Лизе нужно было уйти в больницу, Саша и Вика плакали. Каждые две недели она ходила на прием вместе с двумя детьми и по несколько часов сидела в очередях.
«Доктор, мне вообще ничего не помогает». — «Прошло еще мало времени, надо просто продолжать делать уколы. Лекарства пьете? Разминку делаете?»
Не зная, где искать ответы, Лиза писала в поисковике свои симптомы. Google выдавал ссылки на статьи про рак.
«Как умираешь? Что тебе сказали?»
— Ты просто просыпаешься, и первая мысль, которая тебе приходит: «А вдруг я умираю?» Ты себя постоянно накручиваешь. Я боялась, что могу умереть и при этом не узнать, что со мной было. Двое детей, на кого их оставить? Да, есть муж, но страх перед тем, что у детей не будет мамы…
Когда свекровь видела, что у Лизы нет сил, брала выходной и помогала сидеть с внуками. Так продолжалось, пока однажды девушке не стало совсем плохо.
— Я лежала на диване и орала: «Господи, помоги мне», — вспоминает Лиза, отпивая глоток воды. — Муж вызвал скорую, давление было 100 на 60. «Мы не знаем, что это», — пожал плечами фельдшер. Он сделал обезболивающий укол, подождал минут 15 и сказал, что надо ехать на обследование.
Лизу привезли в больницу. «Что может быть у меня в голове?» — переживала она, пока ей делали первое в жизни КТ. Невролог посмотрел снимки: кости в порядке, все в норме. Еще раз измерили давление (оно было 179 на 100), снова сделали укол и отпустили домой. Девушка вернулась на такси, легла на кровать и проспала сутки. Открыв глаза, она поняла, что боли никуда не исчезли.
В 10 вечера Лиза с мужем уложили детей спать и поехали в частную клинику на МРТ. Результаты решили ждать прямо там, они были готовы через полтора часа. Врач вышел со словами, что пока ничего не может сказать: нужно сделать МРТ с контрастом. Лиза согласилась и прождала еще до 2 часов ночи. Ее попросили зайти в кабинет. «У вас очень большое образование, — начали ей показывать снимки, — оно в области носовой пазухи».
— «Это действительно со мной?» — думала я. Мысленно до этого я себя готовила, но на тот момент…
— Ма-ма-ма, — теребит Саша маму, прерывая ее рассказ. — Хочу играть в телефон.
— Кто тебе не дает? — отвлекается она, не успевая переключиться с воспоминаний на реальность.
— Вика.
— Возьми, пожалуйста, планшет, — улыбается Лиза и возвращается к разговору. — Врач отдал мне заключение и посоветовал проконсультироваться с неврологом. Я вышла без эмоций к мужу: «Рома, у меня опухоль в голове». Он посмотрел, обнял и сказал, что мы со всем разберемся. А вот когда сели в машину, на меня нахлынуло… Я ехала и ревела, — надавливает она пальцем на бровь.
— Ма-а-ам, — шаловливо не унимается Саша.
— Мама занята. Иди ко мне, — Лиза берет сына на колени и продолжает. — В машине я достала заключение, начала читать, не понимая ни одного слова. Размер, консистенция, где находится… Первая мысль — а вдруг это рак, а не просто образование? А если меня не спасут? А вдруг это смертельно? За два месяца до этого от онкологии скончался мой дядя — не вылечили, хотя опухоль нашли на ранней стадии. Когда мы приехали домой, с детьми сидела свекровь. Она увидела, что я вся в слезах.
Я ничего не смогла ей сказать сначала. (Сглатывает. Пауза.) «Я умираю». — «Как умираешь? Что тебе сказали?» Все объяснил муж. Когда она легла спать, я рыдала в комнате, а Рома пытался меня успокоить. Я позвонила своим родителям. Очень боялась, потому что они в возрасте: папе было 70, у него слабое сердце, маме — 64. Но у меня не было выбора, — смотрит Лиза в пол.
«Ты же знаешь, сейчас все лечится. Ты сильный человек, ты справишься», — утешал папа по телефону. Он нашел нейрохирурга в частной клинике и вместе с Лизой поехал на прием. Врач посмотрел снимки, поднял глаза и попросил девушку выйти из кабинета. Но стены были тонкими, Лиза все услышала.
Огромное образование находилось в таких труднодоступных местах, что убрать его можно только при трепанации черепа. После такой операции Лиза могла потерять глаз, а ее правое ухо перестало бы слышать.
Если бы хирург задел тройничный нерв, Лиза могла либо остаться парализованной, либо умереть.
Я сказала мужу: «Это конец»
— Нет, у меня не было истерики, — Лиза открывает леденец и дает его сыну. — Я уже успела свыкнуться с этой мыслью. Папа сказал, что не хочет от меня ничего скрывать, и врач все объяснил мне. Нужно было сначала взять биопсию и понять, доброкачественная или злокачественная эта опухоль, а потом думать, какое выбирать лечение. Мне назначили госпитализацию в этой же клинике.
Через неделю Лиза легла в эту больницу и в этот же день ей под общим наркозом сделали биопсию, а после она сутки лежала в реанимации. Очнулась с тампонами в носу: дышать приходилось ртом, а там все слипалось от сухости. Первые дни из-за этого она не могла спать. По горлу скатывались кровяные сгустки, от них Лизу тошнило. Перед выпиской тампоны вытащили: нос опух так, словно его сломали.
Анализы пришли через десять дней. Забирать их нужно было в отделении патологоанатомии.
— Внутрь заходишь — прощальный зал, все мраморное, стоит какая-то скульптура… Чтобы попасть в лабораторию, идешь мимо камер, где лежат тела. И вот сейчас тебе должны сказать, смертельно ты болен или нет. Женщина выносит мне бумажку, отдает какие-то стеклышки, пробирочки с содержимым. Я думаю: «Не буду пока смотреть. Сяду в машину к мужу, посмотрим вместе. Если там онкология — упаду в обморок», — Лиза нажимает ладонью на лицо, чтобы сдержать слезы.
В машине она прочитала, что у нее аденокистозный рак.
— Все, ты понимаешь, что это не вылечить. Это конец… — сказала она мужу.
— Какая разница, что это такое? Ты все равно будешь здорова.
Теперь каждое утро Лиза просыпалась с мыслью, что умирает. Роман вышел на работу, она осталась одна с детьми. Убирала, стирала, гладила и готовила на автомате. Иногда подолгу сидела и смотрела, как играют дети.
— А вдруг я не успею начать лечиться и завтра не проснусь? — вспоминает Лиза, но снова прибегает Саша и протягивает ей планшет. — Секунду.
— Мама, там… кино!
— Саш, ты видишь, это реклама, надо подождать, — улыбается она со слезами на щеках и помогает Саше вернуть мультик. — Я думала, что могу завтра просто их не увидеть, а они могут не увидеть меня. Этого я боялась больше всего. Страха перед смертью уже не было.
Лиза встала на учет в онкологический диспансер. Увидев ее, 20-летнюю девушку, врач посмотрела таким взглядом, словно хотела спросить: «Ты вообще что здесь забыла?» Изучив анализы, она сказала, что нужен консилиум, его собрали через неделю. Все врачи только развели руками: «Вас нельзя оперировать, мы не сможем полностью достать опухоль, у нас нет такого оборудования, и мы в принципе не знаем, что с вами делать. Это не поддается ни химиотерапии, ни облучению».
«Я надеялась на улучшения, но опухоль увеличилась»
Снова Лиза с папой поехала в ту клинику, где брали биопсию, но и там ей отказали: нет ни оборудования, ни специалистов. Посоветовали обратиться в Томск — в онкоцентр, который специализируется на опухолях головы и шеи. Вскоре Лиза собрала сумку и в 4 часа утра вместе с мужем выехала в путь — она была готова к тому, что в Томске ей сделают операцию.
Из-за сильного снегопада не было видно машин. Ей казалось, будто от нее отказывается весь мир. По дороге она вспоминала, как прощалась с детьми.
— Было дико страшно, что либо я вообще умру, либо останусь паралитиком и уже не буду осознавать, кто я такая. Думала о том, что они меня больше не увидят… — лицо у Лизы краснеет, она плачет. — Либо увидят, но я не смогу больше понимать, что это мои дети. Но в онкоцентре, когда провели повторные анализы, сказали, что опухоль неоперабельная.
Лиза ни с чем вернулась в Новосибирск. Так как других вариантов больше не было, врачи предложили ей облучение. Но в декабре уже было все расписано, свободные места оставались только на февраль. А пока было решено попробовать агрессивную химиотерапию. Перед первым сеансом доктор предупредила: «Ты поешь, потому что потом тебя будет очень сильно тошнить». Силком Лиза запихнула в себя овсяную безвкусную кашу, соседки по палате поделились яблоком.
— Когда пришли ставить капельницу, я увидела огромную пластиковую банку с красной жидкостью и еще четыре баночки поменьше, литров пять в общей сложности. Я смотрела какой-то фильм. Лежу, мне вроде как нормально, и я даже порадовалась. Капельница шла около 7 часов, и где-то часа через 4 у меня закружилась голова, становилось хуже и хуже. Девочки стали подбадривать, чтобы я не теряла сознание. Потом меня рвало. Это было нескончаемо.
Лиза всю ночь прямо с капельницей просидела на холодном кафельном полу возле унитаза. Она уже не знала: то ли засыпает, то ли теряет сознание. Не успевала выпить воды — как снова подступала тошнота. Соседки позвали медсестру, она сделала укол, но он не подействовал. Когда ее позвали снова, отказала: «Ну как полегчает, пусть приходит в процедурный». Отпустило только к 8 утра.
Муж забрал Лизу домой, и четыре дня девушка пролежала в своей комнате: когда открывала глаза, все было темно. Она ничего не ела, Роман поил ее водой с ложки. Тошнить было уже нечем, но все равно позывы не прекращались. На Новый год Лиза первый раз вышла из комнаты, помылась и привела себя в порядок.
Новую химию назначили на 15 января. Девушка понимала, что за эти дни организм не успел восстановиться. Она по-прежнему ничего не могла есть и только за три дня до того, как идти в больницу, начала пить бульон.
— Я шла туда и плакала. Думала, что второго раза не выдержу. Но химия прошла намного легче, чем первая. Меня тошнило, были недомогания, но в целом нормально. Мы еще раз сделали МРТ. Я надеялась, что скажут про улучшения. Но опухоль увеличилась. Все было зря.
«Мы ничем не можем вам помочь»
Семья написала во всевозможные российские клиники, но везде отказались. Роман решил, что пора искать зарубежные. Заходили на все сайты, которые выдавал Google на запрос «лечение рака за границей», везде оставляли заявки.
Лиза вела блог в Instagram, но не рассказывала о том, что проходит химию. Просто писала: «Да, я лечусь, у меня есть проблемы со здоровьем». Говорить об онкологии было неловко — боялась, что все отвернутся или начнут жалеть. Одна женщина написала в direct и без стеснения спросила, почему Лиза лысая: «Скажи честно, у тебя рак?» Оказалось, что она поддерживала онкобольных в Новосибирске и помогала им организовывать лечение за рубежом. Она посмотрела Лизины документы и отправила их в Германию, Турцию, Израиль и Корею. Чтобы вылечиться, молодая мама была готова лететь «хоть на Марс».
Германия сразу отказала. Корея предложила облучение и химию. Турция согласилась: «Да, без проблем приезжайте, мы вас прооперируем. Но шансы на то, что вы выживете, малы. Мы вас возьмем как эксперимент. Оборудование у нас есть, но таких операций мы никогда не делали». Цену назначили в миллион. Ответ Израиля был самым обнадеживающим: «Есть специалисты, есть оборудование, но риски очень высокие, потому что придется удалять кость челюсти и носовые перегородки, делать трепанацию черепа и затем ставить импланты». Цена — около 6 миллионов.
— Сумма казалась нереальной. Даже если бы мы продали все, что у нас есть, все равно бы не хватило. Ехать экспериментировать в Турцию я не хотела. Так что идею с лечением за границей мы оставили. Меня ждала лучевая терапия в Новосибирске.
Но и за нее пришлось побороться. Сначала консилиум отказал: «Если самая сильная химия не подействовала, то облучаться смысла нет». А на тот момент Лизе еще назначили сильные обезболивающие препараты, с которыми она не чувствовала собственного тела. Ее направили в Москву, но и там отказали со словами «у нас то же самое, что и в Новосибирске».
Пока Лиза писала в Минздрав Новосибирской области, удалось договориться с одной московской клиникой на операцию. Но когда Лиза с мужем туда приехала, их снова отправили домой. Лиза уже и не помнила, сколько раз она слышала за последние месяцы эту фразу: «Мы ничем не можем вам помочь».
Надеяться было не на что. Семья начала обращаться в фонды, чтобы собирать деньги на Израиль, но Лизу никто не принимал. Какие-то фонды не собирали для лечения за границей, кому-то девушка не подходила по возрасту, кому-то — по заболеванию.
Только один фонд из Новосибирска сказал, что поможет с билетами и незначительными расходами на лекарства. Благодаря ему Лизу согласились взять на облучение.
«Тебе остался год. Живи и радуйся»
Добираться от дома до клиники Лизе нужно было полтора часа. Делать это каждый день она бы не смогла, поэтому решили снять квартиру поблизости. Девушка жила там одна. С каждым днем после сеансов становилось все труднее ходить из-за слабости, тошноты и головных болей. Чтобы продолжить лечение, врачи положили девушку в больницу.
В это время началась пандемия: на карантине пациентам запрещали встречаться даже с родными. Муж приезжал передать вещи. Они с Лизой смотрели друг на друга через стеклянную дверь, прикладывали к ней ладони — и плакали.
За то время, пока лежала в больнице, девушка приняла свою болезнь. Если раньше она постоянно думала о плохом, то теперь начала сама себя настраивать на позитив и… заниматься спортом. Записалась на онлайн-курс и каждое утро делала зарядку. В Instagram у нее до сих пор сохранились видео, как она, лежа с капельницей на больничной койке, качает пресс: «У меня рак. А что мешает тебе?»
Наконец Лизу выписали. Но не потому, что были положительные результаты, а потому, что продолжать облучение дальше было невозможно.
— Лучи проходили через все лицо, у меня были ожоги на коже, на языке и во рту. Я не могла есть вообще ничего, сидела на жидком питании, не чувствовала ни вкусов, ни запахов. Опять перестала дышать носом — там все опухло, слизистая была сожжена. Я не могла чистить зубы, жевать, а глотать было очень больно. Я сидела на гормонах и очень поправилась: до лучевой весила 46 килограммов, а после выписки — 58. Так как лучи проходили через слюнной канал, у меня перестала выделяться слюна. С тех пор я всегда хожу с бутылочкой воды.
Опухоль не выросла, но и улучшений не было. Прошел уже год с тех пор, как Лиза узнала свой диагноз. Все это время, пока она лежала на облучении, в ее Instagram продолжался сбор денег на операцию. Но собрали только 500 тысяч. Как лечить Лизу в Новосибирске дальше, никто не знал.
«Просто проходите контроль каждые три месяца». — «Как так?» — «Тебе остался примерно год. Живи и радуйся».
После консилиума была еще одна поездка в Москву к новому врачу, которого все называли светилом. В клинике сделали ПЭТ-КТ и МРТ. Точно оценить состояние опухоли не смогли — было непонятно, живая она или мертвая. Лиза вспоминает, что доктор отправил ее обратно в Новосибирск со словами: «Я туда не полезу».
— У меня опустились руки. Сбор стоит на месте, в России не оперируют. Я не скажу, что была морально подавлена. Просто радовалась каждому дню. Ценила каждый момент и была счастлива любой возможности поехать куда-то, провести время с детьми, с родителями. Если остался год, нужно провести его в радости.
В комментариях писали: «Чтоб ты сдохла»
Неожиданно Лиза познакомилась в Instagram с девушкой, которая занималась копирайтингом. У нее был крупный блог, и она предложила помощь. Вместе они собрали всю оставшуюся сумму. Теперь можно было лететь в Израиль. Лиза договорилась с координатором, назначила дату вылета.
— Я была настолько поражена! Никогда не верила в то, что люди могут собирать такие деньги и что вообще есть люди, которые будут помогать.
Прилетели уже ночью, а с утра надо было ехать в больницу, поспать успели несколько часов. С утра сделали заново МРТ. У Лизы почти перестал видеть правый глаз, плохо слышало ухо. Врачи после осмотра сказали, что, скорее всего, глаз придется удалять, так как на него давит опухоль.
— Я была уже настроена, что мне переворошат всю голову, — признается Лиза, раскладывая белье. Пока мы говорим, она переделала все домашние дела. — Они еще так описывают интересно, в духе: полголовы отрежем, заменим… Но лучше жить с такой внешностью, чем не жить вообще.
Пока врачи несколько дней пересматривали анализы, Лиза с мужем отдыхали и ходили на пляж — раньше она никогда не видела моря. Когда профессор Гиль Зив изучил снимки, он сообщил то, чего Лиза никак не ожидала: есть возможность провести операцию через нос. Не нужно вскрывать голову, глаз сохранят и удалят только то, что сильно поражено. Цена снизилась наполовину.
Операция шла почти четыре часа. Все это время Роман сидел в больнице и следил по монитору за движениями хирурга. Когда Лиза открыла глаза, она, еще ничего не понимая после наркоза, услышала голос мужа: «Ты живая! Тебе все убрали, у нас получилось!»
Гиль Зив все сделал настолько мастерски, что у девушки не осталось ни одного синяка. Опухоль вычистили до конца и отправили на анализ: оказалось, что на момент операции она была мертва.
— Как? — разочарованно посмотрела Лиза на врача.
— Ее убила лучевая терапия.
— Мы что, зря вот это все собирали и летели в Израиль?
— Нет, ее все равно пришлось бы удалять — мертвая она или живая. Больше вам ничего не надо делать, просто следите за состоянием, чтобы все зажило и не появилось ничего нового.
На радостях Лиза начала отправлять оставшиеся деньги детям, которым тоже требовалось лечение: по 50, по 100 тысяч. Узнав об этом, подписчики ополчились.
— Говорили, что я мошенница, никакого рака не было и что я себе чуть ли не ринопластику сделала. Началась травля. А я еще в таком состоянии после операции, с этими тампонами в носу, задыхаюсь… Я снимала видео, выходила в прямые эфиры, показывала все документы, но меня обвиняли в том, что я собрала деньги съездить в Израиль отдохнуть и что с такими болезнями не ходят на пляж. Совпало, что у мужа был день рождения, и все говорили, что мы решили его так отпраздновать.
Лиза все раздала, но ей по-прежнему писали: «Чтоб ты там сдохла. Мы приедем к тебе домой, бойся выходить на улицу». Была одна женщина, которая просила огромную сумму денег, названивала без перерыва и угрожала. Лиза разочаровалась, но не сдалась.
СПРАВКА:
Аденокистозный рак — это редкая опухоль, которая вырастает из секреторных желез, например, слюнных. Лечится сложно, эффективных лечебных опций при продвинутых стадиях очень мало.
Первая точка принятия решения при локализованной форме такой опухоли (то есть когда нет отдаленных очагов) — принципиально понять, можно или нельзя удалить образование. В Томске консилиум решил, что удалить нельзя — нужно облучать. Рекомендацию к облучению выписал Европейский медицинский центр, а также центр семейной медицины «Алмита», который заключил, что «хирургическое лечение нецелесообразно». В том случае, если образование нельзя удалить, следующим шагом рассматривают лучевую или химиолучевую терапию.
Но иногда операцию нужно делать не первым этапом лечения, а в том случае, если после лучевой или химиолучевой терапии при контрольном обследовании находят остаточную опухоль. Вот эту операцию Елизавете и сделали в Израиле (документы о проведенном лечении в России и Израиле Лиза выкладывала у себя в соцсетях. — В.С.).
«Если бы скорая приехала вовремя, Рома бы выжил»
После операции прошло уже чуть больше года. Сейчас в основном у Лизы проблемы с носом, ухом и тройничным нервом. После операции у нее идут воспалительные процессы и образуется экссудат: вымыть его или высморкать самостоятельно трудно.
Летом у нее был гайморит, снова делали операцию, но уже в Новосибирске. Лиза постоянно пьет лекарства, но в целом чувствует себя неплохо и даже нашла работу. Вместе с мужем накануне Нового, 2021 года они написали длинный список своих целей и распланировали, чем будут заниматься.
В конце декабря их дочь подхватила в детском саду ротавирусную инфекцию. Врач предупредил, что в семье переболеют все. На следующий день, 25 декабря у Лизы и сына поднялась температура, началась тошнота. Роман чувствовал себя как обычно и помогал отцу выкладывать стену из сибита. Ближе к вечеру пожаловался: «Что-то мне тоже плохо становится…» Подумали, что это все тот же ротавирус. Муж Лизы лег на диван.
— Меня вроде начало отпускать.
— На, выпей лекарство, — подошла к нему Лиза.
— Подожди, не буду, меня тошнит.
— Давай вызовем скорую, это не шутки.
После того, как позвонили в скорую, прошел час. Роману становилось все хуже: боль отзывалась в руке, в груди жгло.
Мама давала ему корвалол, его снова тошнило. Лиза набрала еще раз, но ей ответили, что вызовов слишком много, нужно подождать. Примерно через 20 минут у мужа случился еще один приступ. Роман сидел и держался то за голову, то за сердце. Позвонили опять: скорая до сих пор не выехала.
— Понимаем, надо что-то делать. Папа Ромы решил, что мы сами поедем в больницу. Он пошел выгонять из гаража машину. Рома надевает кофту, выходит на веранду, делает несколько шагов — и падает. Секунду… (Пауза.) — Лиза откладывает в сторону футболку на гладильной доске, поднимает голову вверх и закрывает глаза. — Мы услышали грохот, выбежали все на веранду. Мама кричит, начинает его бить, приводить в чувство, а он не реагирует. Я смотрю на это все, звоню, кричу, спрашиваю, почему так долго. Они бросают трубку: «Девушка, не истерите». Перезваниваю: «Скажите, что делать хоть?» — Лиза вытирает слезы рукавом.
Мама стала делать массаж сердца, искусственное дыхание. Минут через 15 наконец приехала скорая. Роман еще дышал, но был без сознания. Лиза вспоминает, что врачи вышли из машины вразвалку. Пока подключали аппарат ЭКГ, мама продолжала делать массаж сердца и искусственное дыхание. Она заметила, что ее сын больше не дышит.
— Врачи достают помпу для искусственного дыхания, отгоняют маму, делают сами массаж, но настолько равнодушно, что хотелось сделать самой. Я стояла на коленях и молилась, чтобы он пришел в себя. Мама — не они, а именно мама — сказала ставить адреналин. Врач убежал в скорую, вернулся со шприцем. Он не попал в вену… Дальше откачивали «на отвали». Мама не выдержала, оттолкнула, стала сама.
Через 10 минут врачи стали собираться.
— Мы не будем больше ничего делать, прошло полчаса.
— Подождите, не прошло, — пыталась их удержать Лиза. — Почему вы дефибриллятор не достаете?
— Если бы он у нас был, мы бы его достали.
— Давайте еще попробуем, пожалуйста! — стала на колени мама.
— Нет. Оформляем, — сказала врач, собрала чемодан и ушла в машину.
В справке было написано, что, когда приехала скорая, Роман был уже мертв. Время смерти указали неправильно — тогда он еще лежал на диване и разговаривал с родными. Судмедэкспертиза показала, что муж Лизы был бы жив, если бы ему вовремя оказали помощь (была проведена проверка, в ходе которой выявлены нарушения. Ответ Территориального органа Росздравнадзора по Новосибирской области в распоряжении редакции. — В.С.).
— Не знаю, почему так… Некоторые меня обвиняют: он меня сберег, а я его сберечь не смогла, он свою душу за мою отдал. Не знаю, как принять его уход, я сама еще не верю в то, что это произошло. Кажется, что сейчас он откроет дверь и скажет: «Что вы все тут ноете?» Мне теперь очень тяжело. Мы были женаты шесть лет, все всегда делали вместе. Мы вместе клеили обои, вместе лечились, вместе обследования проходили, если куда-то ехали — то вместе…
Вроде я смирилась, ведь ничего не могу изменить. Но иногда сижу, и меня накрывает. Я теперь у себя осталась одна, никто обо мне не позаботится, никто не поддержит, никто не поможет. У меня двое детей. Хочу или нет, я просто должна. Показывать свое состояние детям просто нельзя. Выходишь на веранду: проревешься, проорешься, а потом заходишь с улыбкой на лице (вздыхает) и проживаешь этот день.