Хочу обратиться к вам, русским православным людям, рассеянным по всему лицу земли, которые находятся вдали от всякой православной церкви, с рядом бесед, чтобы помочь вам осуществить всё же полноту своей христианской жизни, несмотря на отдаленность от других братьев христиан, от обычной помощи которую даёт нам церковь с ее молитвой и с ее братством.
Многие православные люди сейчас рассеялись по лицу земли. Одних унесло ветром войн и революцией, других увлекла торговля вдаль от родных пепелищ, третьих — тяга к новым краям. Многие просто , работая вдали от всяких центров, в шахтах или заводах, где нет поблизости православных групп, не имеют возможности посещать церкви и редко видят навещающего их священника. И вот ставится перед каждым из них, а порой — перед каждым из нас, вопрос: как мне жить полнотой жизни церковной, как мне быть христианином до конца, как мне достичь совершенства христианской жизни? Этот вопрос в свое время встал передо мной, во время последней войны, когда в течение нескольких лет мне не удалось быть ни разу в церкви. Тогда я себе задавал вопрос, тот же самый, который встаёт так болезненно перед многими: Чем мне жить?.. Не в том смысле, что нечем было жить внутри в сердце, в мыслях, а в том, что хотелось осуществить не какую-то ограниченную духовную жизнь, а полноводную, глубокую, творческую жизнь духа, мысли, сердца, воли. И вот, таким людям, подобно мне рассеянным по лицу земли, хочется мне сказать теперь эти несколько слов.
Мы привыкли к мысли, что христианская жизнь — общинная жизнь. Мы привыкли к тому, что мы ходим в церковь, что мы собираемся в кружки, что мы слушаем лекции там, где нам это позволяет закон. Мы привыкли во всяком случае, что мы вместе можем молиться и слушать церковную проповедь, вслушиваться в чтение и объяснение живого и животворящего Христова слова в Евангелии.
Но не так было вначале. Ведь христианство началось с маленькой, еле заметной группы людей; двенадцать апостолов, какие-то семьдесят учеников, собравшиеся вскоре вокруг них несколько тысяч верующих… И то, эти люди не оставались вместе, потому что их унесло желание пронести по всему лицу земли слово радости, слово победы, слово надежды, которые родило в них то новое, что они встретили в лице Христа, новую жизнь, которая родилась в их душах. Вот к кому нам надо обращаться воспоминанием, когда мы оказываемся вдалеке от всех.
Апостолы и первые ученики Христовы могли бы остаться вместе, сплоченной небольшой группой, радоваться этому общению, вместе вспоминать счастливые дни, углубляться мыслью и сердцем в учение Христа, осуществлять между собой настоящую христианскую жизнь… Но они этого не сделали. И не сделали и по собственному почину, и потому, что таково было веление Самого Христа.
После Своего Воскресения Христос явился Своим ученикам и им повелел идти и учить все народы; со всеми поделиться правдой и истиной, которую они обрели, всем дать новую жизнь, новую радость, новую надежду, которая возгорелась в их сердцах. И ученики разошлись. Разошлись в одиночку, разошлись группами по два, по три; и часто подолгу не встречались. Вместе с тем, они не чувствовали себя одинокими, они не чувствовали себя рассеянными; они шли в духе радости, творчества и победы. И вот, чего иногда не хватает нам.
Мы переносим те обстоятельства жизни, которые нам даны, вместо того, чтобы творчески в них вдуматься. Для христианина нет случайности, для христианина ничего не бывает бессмысленного на земле. Всё, что случается — или допущено Богом, или решено Божией мудростью и Божией любовью; и задача христианина, в первую очередь — вдуматься в смысл тех обстоятельств, той обстановки, в которую он поставлен. Вдуматься именно творчески, войти в замысел Того, Кто его поставил в эту именно обстановку.
Апостол Павел, который так часто бывал одинок, который так много страдал, страдал и душевно, и телом своим страдал от гонений, от побоев, от цепей, от тюрьмы, от ненависти, от клеветы — апостол Павел нам говорит, что всё верующему содействует ко спасению, т.е. к тому, чтобы в нем возросла еще больше, углубилась еще больше внутренняя победоносная жизнь духа. И вот эта жизнь духа должна быть творческой и может быть только такой, но таковой она быть может, если мы вместе с Богом творим жизнь, а не если мы в одиночку её «выносим», как неизбежное зло, как тоску, как страданье. Тот же опыт имели и пустынники, которые уходили вдаль от всех не для того, чтобы убежать, а для того, чтобы творить. И вот, в опыт апостолов, опыт пустынников, опыт тех людей, которые тысячами бывали одиноки среди толпы и сияли в этой толпе своим умом, своим сердцем, своей волей, своей любовью, должны мы углубиться, чтобы найти себя и найти себе путь.
+ + +
В прошлой своей беседе, обращенной к вам, православным людям, далеко находящимся от церковных центров, рассеянным, одиноким, я говорил о том, что единственный способ иметь полноводную, глубокую духовную жизнь, это вернуться к основному христианскому опыту апостолов и пустынников, тех людей, которые не побоялись одиночества, потому что в их сердце была такая полнота, что они ей могли жить и ей могли делиться с другими.
Эта полнота в них родилась от того, что, с одной стороны, они познали Бога, а с другой стороны, они возлюбили мир, созданный Богом мир, той любовью, которой Господь его любит. И поэтому жили они с Богом постоянно, ибо ничто нас не может разлучить от Бога, Который везде, Который всё пронизает Собой, Который присутствует везде. А вместе с этим, любовь к миру давала им сознание того, что они — посланники Божии не к врагам, не среди безразличных им людей, а среди людей, которые Богу дороги, и которые им, поэтому, дороги, как бы те люди к ним ни относились: безразлично ли, с любовью ли или с ненавистью. Эта любовь к Богу и любовь к миру лежат в основе этой духовности пустыни, этой духовности апостольской. О любви к Богу я буду говорить в другой раз. Сейчас мне хочется подчеркнуть то, что часто, часто христиане забывают, что этот мир, который нас окружает, трагический теперь мир, но и славный, и дивный — сотворен Богом, Который захотел этого мира, Который любовью его творил. Который желал, чтобы этот мир стал тем, что мы называем Царством Божиим, раем в своем роде, и что мы, если мы только находимся в пределах Божьего замысла, если мы вместе с Ним любим — мы должны любить этот мир, он нам должен быть дорог и мы в нем должны быть творческой силой. Напрасно говорят, что одинокий человек в поле не воин. Одинокий человек с крепкой волей, с пламенным сердцем, с живым умом, готовый любить, готовый служить, готовый творить, может сделать больше, чем громадное общество охладевших сердцем и потускневших умом и расслабленных волей людей. Один в поле бывает воин. Потому что один иногда может, в момент военной атаки, поднять целую цепь, один человек может своим примером остановить зло, один человек может своим мужеством положить преграду страшным событиям. Так, в течение всей истории, и ученые, и верующие, герои духа во всяком смысле этого слова, творили жизнь в одиночку; они были гиганты, но каждый из нас, в свою меру, на своем месте, может вырасти до предела своих сил. В пустыню люди не уходили раньше, трусливо убегая от опасности жизни. Пустыня тогда была страшна, она значила голод, холод, пламенную жару, опасность от зверей, а главное то, чего больше всего боятся люди: одиночество. И подвигом духа люди умели обратить одиночество во внутреннюю собранность уединенности. И вот это первая задача всякого христианина, который находится один — либо вдали от всех, либо в окружении людей, которые ему по всему чужды. Чужды не только верой или неверием, а чужды всем складом души. Это бывают просто иностранцы, чужаки. Надо тогда стать перед лицом этого одиночества и пройти через него насквозь. Сначала одиночество нас пугает, оно рождает тоску, оно рождает какой-то ужас, но потом его можно преодолеть. Почему? Что случается? Наверное всякий из нас, иногда, уходил в одиночество. Если это одиночество было непродолжительно, то сначала оно рождает покой, тишину; как хорошо: я один, я могу вдуматься, вчувствоваться в себя и в жизнь. А потом вдруг, в какую-то минуту, мы видим, что мы одни, лицом к лицу с собой, и что в себе мы не находим содержания, которым можно было бы жить. Сначала делается скучно, потом тоскливо, потом страшно, и хочется бежать, бежать от себя, от этой пустоты, которую в себе находишь. И вот тут и встает вопрос о том, что такое одиночество. Одиночество — это чувство гложущее и страшное, рождается в человеке от того, что он пуст; не от того, что вокруг него пустыня, а от того, что пустыня — в нем. В эту пустыню надо вселить живой божественный опыт, и тогда уже ее нет, тогда одиночество превращается в уединение, в то состояние, которое человек может пережить, когда из шумного города он приезжает в деревню и входит в тихий сад, где он может душой отдохнуть,
В следующий раз я поговорю подробнее о том, как бороться с этим одиночеством и как /в/ себе найти живого Бога, Который эту пустыню превратил бы в рай.
+ + +
Положение верующего, отрезанного от всякого общения с другими, я сравнивал в прошлый раз с положением людей, уходящих в пустыню, с духовностью древней пустыни. И одновременно с духовностью и жизнью апостольского века, когда каждый христианин в отдельности был всей Церковью, и когда эта Церковь, иногда в лице одного только человека, приносила радость, свет и новую жизнь людям, которые до того сидели в глубине отчаяния и безнадежности. И вот сейчас я хочу вернуться к этой теме: духовность пустыни.
Пустыня — это значит место, куда человек уходит для того, чтобы остаться одному с самим собой. Пустыня не враждует на человека. Пустыня отсутствует. И в этом отношении пустыня есть, быть может, самый острый и трагический образ человеческого одиночества. Он один, даже без врагов, даже без сопротивления. И в этом одиночестве человек должен осуществить Царство Божие. Христос нас учит тому, что Царство Божие — внутри нас. И вот, первая задача в этом деле осуществления Царства Божия, сначала внутри, а затем широко во всей вселенной, это то, что Феофан Затворник, подвижник XIX века, называл «внутрьпребыванием». Человек должен войти в себя, углубиться в себя, освободиться от зависимости внешним побуждениям, добрым и злым. Для этого человек должен стоять перед Богом. Мы все мечемся, мы все движемся и не умеем стоять, не умеем пребывать. И вот, первая задача этой духовности, которая нам позволяет носить с собой всю полноту Евангелия в себе, это — способность войти внутрь. Для этого надо уметь остановиться, уметь остановить течение времени. Надо уметь стать и сказать: сейчас я стою перед Богом — и только. Этому помогает молитва, этому помогает размышление, этому помогает чтение — но только помогает, потому что самая задача в том, чтобы всё в тебе замолкло и чтобы ты стоял лицом к лицу перед живым Богом. Стоять нам трудно; мы не привыкли к неподвижности; и однако, без неё Царство Божие нельзя в себе раскрыть. Первое, что надо сделать, это верой предстать перед Богом. Бог невидим и не всегда ощутим. Но мы можем верой стать и знать, что Он тут и что мы в Его присутствии; и стоять перед Ним живым, стоять, обращаясь к Нему одной только молитвой, которая держала бы наше внимание неподвижным в Его присутствии. Какова бы она ни была, эта молитва; это может быть молитва мытаря: Боже, милостив буди мне грешному… Это может быть Иисусова молитва: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!.. Это может быть любой крик души, но это должен быть повторный, спокойный крик, который нас держит в присутствии Божием. Это должно быть слово настолько правдивое и искреннее, чтобы оно сковывало нас в этом присутствии. Мы должны знать, что мы — перед лицом Божиим и что мы говорим Господу, и мы не должны стараться заполнить кажущуюся нам иногда пустоту воображением, строить идолов. Иногда бывает, что человек стоит перед Господом и молится, и ему не даётся чувство Бога, не дается ему ощутить Его близость, Его ответное присутствие; и тогда иногда вкрадывается в душу соблазн: что, если бы мне представить себе Господа в каком-то образе, воображением. На этот образ, воображаемый, можно опереться, и тогда легче будет говорить — но с кем говорить? С живым ли Богом? Нет, не с живым Богом, а с образом, с фантазией, с идолом, в сущности, который мы построили. И вот тут мне хочется напомнить вам слова, которые глубоко меня поразили однажды, написанные когда-то мне одной девушкой. Она жила глубокой духовной жизнью, сознанием близости Господней, и в какой-то момент, от тяжелой болезни, от которой она стала медленно умирать, силы подкосились, и у неё не хватало уже внутреннего напряжения быть перед Богом; она могла только безмолвно, бессильно присутствовать, но она не могла рваться к Нему душой; и она мне тогда написала: Молитесь о том, чтобы я согласилась всегда на это настоящее отсутствие Божие, а не строила бы себе ложное присутствие. И вот, если мы хотим построить Царство Божие внутри себя, мы должны научиться стоять перед Богом с этой короткой молитвой, которая нас с Ним связывает, стоять неподвижно, никуда не спеша, никуда не движась, зная, что мы в Его присутствии и что всё Царство Божие — тут: живая душа, живой Бог, и что вокруг всё постепенно принимает образ пустыни, отчужденности — да, но такой отчужденности, куда мы должны внести огненную радость Евангелия.
+ + +
В прошлый раз я сказал, что Царство Божие зависит от того, что Господь с нами и что мы с Ним. Но этого недостаточно. Царство Божие заключается в том, что между Господом нашим и нами есть не только соотношение властителя с подчиненными или подданными, а сродство. И вот для того, чтобы Царство Божие внутри нас осуществилось, мы должны сродниться с Господом. Для этого, как говорит один из духовных писателей, нам надо найти себя во Христе и найти Христа в себе. Как это сделать? Самый удобный способ — чтение Евангелия. Но не просто чтение Евангелия, а разумное, вдумчивое и простосердечное чтение.
Когда мы читаем Евангелие без предубеждения, с открытым сердцем и умом, то мы находим в нем три рода вещей. Некоторые вещи нас ничем особенно не поражают; на них мы отзываемся согласием: да, это правда, но душу мою это не волнует ни в ту ни в другую сторону; не возмущает и не радует. Эти места оставьте пока в стороне. Другие места нас волнуют; они нас волнуют или тем, что мы на них отзываемся глубоким согласием, радостью, как иногда бывает, когда вдруг мы услышим в чьей-нибудь речи ответ на вопрос, который для нас насущен; или наоборот, они нас опечаливают, они являются вызовом; если у нас хватает смелости, дерзости, иногда, мы бы сказали: Нет! На такое благовестие я не согласен; этого я не хочу. Если в этом заключается Божие Царство, то я в него вступать не намерен. Мы это делаем редко, отчасти по некоторой робости души, отчасти по сознанию, что мы неправы, несмотря на то, что так мы переживаем вещи. И вот нам надо на этих двух последних типах остановиться.
Те места, на которые мы отзываемся или негодованием, или глубоким несогласием, дают нам измерить, как далеки мы от того строя жизни, который есть евангельский строй, строй вечной жизни, вечной радости, победы Божией; те места, о которых мы могли бы сказать, как в Евангелии сказано словами апостолов Луки и Клеопы, когда они со Христом встретились на пути в Эммаус: Разве наше сердце не горело в нас, когда Он с нами говорил на пути?— вот эти места нам указывают, что хоть в одном чем-то, хоть в малом чем Господь наш и мы — единодушны, что наше сердце отзывается на Его слова, на Его мысли, на Его волю, что наша мысль совпадает с Его мыслью, что наша воля устремляется — хоть на мгновение — по тому пути, к которому Он зовет. И вот эти места драгоценны; на них надо обратить громадное внимание, потому что эти места указывают нам на уже существующее родство между нами и Господом; Он и мы совпадаем тут. Здесь получается нечто подобное тому, что бывает, когда мы рассматриваем древнюю картину, испорченную сыростью и невзгодами времени. Кое-какие черты уцелели; некоторые исчезли, некоторые обезображены. И вот эти отрывки евангельские, в которых мы совпадаем духом своим, мыслью, сердцем, волей, устремленностью всего своего бытия, с Богом, являются как бы теми уцелевшими чертами нашего богоподобия, образа Божия в нас: в этом мы похожи на Бога. И если мы эти места выделим, не только для того, чтобы их переживать, а для того, чтобы ими жить, тогда мы можем постепенно вырасти в меру настоящего христианина; если мы в каждое мгновение нашей жизни будем теми людьми, которыми мы бываем иногда в момент вдохновенья, евангельскими людьми, то постепенно Царство Божие в нас глубоко внедрится и через нас воссияет и вокруг. Мы станем похожими на Бога, Которому мы поклоняемся, родными Ему, и Царство Божие и мы будем истинными, подлинными детьми этого Царства.
Что делать, однако, если Евангелия у человека нет, если его достать нельзя? Об этом я скажу в следующий раз, потому что это — проблема, которую всякий человек может встретить на своем пути.
+ +
В прошлый раз я говорил о том, как можно найти на страницах Евангелия себе путь, изыскать себя самого, найти себя и жить евангельски. Но далеко не у всех Евангелие в руках, и есть такие места, где очень трудно его достать. Что же тогда делать? Как найти свой путь? Очень смело выражается в этом отношении в одной из своих записок афонский старец Силуан. Он говорит о том, что Тот же Святой Дух, Который вдохновил апостолов написать Евангелие, продолжает жить в Церкви, и что если даже у нас было бы отнято Евангелие, Церковь могла бы жить всем его содержанием, потому что это содержание Церковь знает изнутри, а не только из Евангелия. Евангелие, — говорит он, — свидетельствует нам о том, как это содержание выразили апостолы. Но опыт Церкви, это опыт полноты жизни, в которой Евангелие является частью — хотя и драгоценнейшей. И вот в этом отношении всякий христианин, который живет молитвой, который принадлежит Телу Христову, может найти в себе весь евангельский путь.
Прежде всего, в нем говорит совесть; совесть, которая всегда говорит правду, которая всегда нас наставляет на то, что должно быть, которая может сделаться бесконечно чуткой, если мы только станем к ней прислушиваться. Единственная причина, почему она так часто молчит или так часто доносится до нас
нашего бытия глухо это то, что мы не прислушиваемся к нашей совести, а порой намеренно её заглушаем. Но если мы начнем к ней прислушиваться с намерением быть ей послушными, чего бы это нам ни стоило, то наша совесть станет говорить явственнее и явственнее, громче и громче, и будет нас направлять по евангельскому пути. А евангельский этот путь весь сводится только к одному: К ЛЮБВИ. К живой, деятельной любви к Богу и деятельной, творческой любви к людям. Но любви, превосходящей всё то, что мы переживаем обычно под этим именем. Не только радость давать и получать ласку; не только ликование о том, что мы дороги или что нам кто-то дорог. Любовь евангельская — глубокая, требовательная, можно сказать, беспощадная. Она охватывает всех, она имеет своей целью радость, но радость вечную и истинную, счастье — но счастье, свободное от себялюбия и от всякой нечистоты. Она граничит со смертью — и вот, в каком отношении: если кто себя только любит, тот себя — сознаёт, себя — чувствует, но других он переживает только как случайные предметы вокруг себя; если кто по-настоящему начинает любить других, то он постепенно по отношению к самому себе делается все более и более нечувствительным, он начинает жить уже не в себе, а в другом, не для себя, а для другого, и жизнь, интересы другого делаются его жизнью и интересами, до такой степени, что сам он, наконец, исчезает, перестает быть в своем собственном сознании и существует только для других, ради других. И вот к этой любви нас зовет Евангелие, нас зовет Христос — но зовет нас также и внутреннее влечение всего нашего бытия. И в первую очередь — беспощадная, никогда не замолкающая совесть. Вот где искать надо Евангелие, где искать надо то благовестие, которое мы призваны не только принести в мир, но воплотить в мире, как любовь к Богу живому, Кого мы любим лично, и любовь к людям, ради которых мы живем, вместе с которыми мы строим мир, но мир, который превосходит своей красотой, глубиной и объемом всё то, что человек может сам замыслить, потому что эта глубина любви — глубина божественная.
+ + +
В первой своей беседе я говорил, что наша эпоха в себе совмещает духовность пустыни и духовность апостольского века. Это время, когда люди стояли за свою веру до крови. Стояли с ликующей радостью, потому что в них была полнота жизни и избыток жизни, потому что они в мир приносили поистине благую весть, — а Евангелие и значит по-гречески «благая весть». Апостолы вышли в мир не для того, чтобы сражаться, победить каких-то врагов; они вошли в мир с благовестием о том, что Бог есть Творец всех, Бог всех, что Он всех равно любит, что все для Него — родные дети, и те, которые от Него отходят, те, которые согрешают против своей совести и против Его воли, остаются для Него бесконечно дорогими; не против, а за них звучала проповедь апостольская; и вот в этом отношении наш век должен найти вновь этот дух ликующей любви и победоносной радости; и христиане призваны в нашем мире засвидетельствовать благую весть о том, что бесконечно просторна жизнь, которую Бог нам дал; что бездонно знание, и что любовь превосходит всё, что мы себе можем представить. И вот на этом пути мы находим в современном нашем мире образ, который нам дан уже в Новом Завете. Рассказывают нам о том, как апостол Павел очутился в одном из греческих городов и там застал жертвенник, посвященный «неведомому Богу». Можно гадать, кто этот Бог был; он стал проповедовать Христа. Нельзя ли сейчас, в наш век, когда человек так забыт, когда идеологии заменяют любовь, — нельзя ли поставить на этот жертвенник человека и сказать, что действительно он тот , кого мы должны найти, кто нами забыт, кто нами потерян. Отцы пустыни говорили: кто видел брата своего, тот видел Бога своего; не в том смысле, чтобы ему поклониться как своему Богу, а как образу Господню, как святыне. И в наше время, я думаю, что и верующие, и неверующие могут встретиться на этом откровении о человеке. Только мы, верующие, знаем человека в его божественной глубине. Только мы расцениваем человека поистине как образ Божий и как неописуемую драгоценность, и мы должны внести в этот наш мир свидетельство о том, что есть человек, во всей его глубине, во всей его значительности. Мы должны пронести проповедь и свидетельство, благую весть о том, что человек высок, что человек велик, что у него бесконечно драгоценное призвание на земле. И вокруг себя собрать всех людей доброй воли, глубокого сердца, мудрых. И если мы это сделаем, то совершится в наше время то, что совершилось также уже давным-давно, в апостольский век: вокруг людей, верующих в Бога и поэтому верующих в человека, соберутся все люди, в которых есть сильная, творческая вера в человека и которые умеют уже или сумеют по нашей проповеди открыть в нем новую глубину — образ Христа, и через Него дойти до веры