«Ты ребенок – ты никто, молчи и делай, что взрослые скажут»
“Те договоренности, которые раньше работали по умолчанию: «ты ребенок – ты никто, уважать тебя не за что, тебя привели в школу – сиди и учись, молчи и делай, что взрослые скажут», – теперь спотыкаются о вопрос ребенка: «А зачем мне все это надо? Я личность”.
Учитель, журналист, детский писатель Ирина Лукьянова рассказывает о новых форматах отношений подростков и взрослых, проблемах современной школы, и как сохранить любовь, доверие и ощущение безопасности для своего ребенка.
– Сегодня много говорят, что из-за перехода на новые коммуникативные технологии пропасть между родителями и подростками расширилась и углубилась, правда ли, что она непреодолима?
Ирина Лукьянова
– По-моему, разрыв между родителями и детьми был всегда, и всегда родители жаловались на это молодое поколение, которое не уважает старших, – мы же все знаем великую цитату о молодых, не почитающих авторитетов, которой несколько тысяч лет. Мне кажется, сегодня никаких особых новостей нет. Более того – именно сейчас появляются родители, которые очень дорожат добрыми отношениями со своими детьми. Летом я занималась с подростками, мы обсуждали современную подростковую литературу, и кто-то из моей группы сказал: «Я читаю книжки, там у всех такие конфликты, такие проблемы, мне даже стыдно, что у меня все хорошо: любящие и понимающие родители, отличные учителя, и всего этого ужаса нет, мне неловко за свое благополучие».
У современных детей появились родители, которые заботятся не только о том, чтобы дать им все самое лучшее и обеспечить хорошее образование (хотя это никуда не делось), но они, кроме того, поняли, что главное, что они могут дать ребенку, – это ощущение внутреннего солнышка в душе, чувство, что он кому-то нужен, что его любят, что он имеет право быть на белом свете. А это именно то, что обычно пропадает из родительско-детских отношений во время подросткового кризиса – ребенку кажется, что на свете нет ни одного человека, который бы о нем заботился, думал, которому была бы небезразлична его судьба.
– Почему произошла такая перемена?
Я думаю, случилась смена родительской парадигмы – она ведь регулярно меняется. Мое поколение растили в понимании того, что мы несем моральную ответственность, обязаны отдавать какой-то долг – родителям, стране, миру. В 90-е годы родители считали, что их задача – обеспечить детям все самое лучшее и непременно запихнуть их в социальный лифт, который уходит наверх, – отсюда возникла вся эта безумная родительская гонка с ранним развитием, подготовкой к школе с двух лет. А сейчас снова смещаются акценты. Люди хотят понимать, как им быть хорошими родителями, как разговаривать со своими детьми, пытаются решать проблемы более грамотно.
Это не значит, что все родители как один стали добрыми и понимающими. Но мне кажется, что сейчас постепенно становится все больше мам и пап, которые озабочены тем, чтобы детям дома было хорошо, чтобы дом был для них местом силы, а не местом, где их бесконечно жучат, воспитывают, ругают. Может быть, свою роль сыграло распространение педагогической литературы, родительские интернет-порталы и сообщества. Интернет здесь играет положительную роль. Но, с другой стороны, он все-таки невротизирует родителей, которые получают слишком много непроверенной и противоречивой информации, и возлагают на себя неудобоносимые бремена родительских обязанностей и унывают от того, что все идет не так, как положено в идеальной семье.
Раньше – бесконечно болтали по телефону
– Оказывает ли интернет разрушительное влияние на детей? И разве он не разобщает?
– А родители разве не в интернете? Интернет – это техническое средство, как машина – средство передвижения. Машина может ездить, может давить. Так же и интернет. У него самого по себе нет ни души, ни воли, ни злонамеренности. Но, тем не менее, интернет – это средство, подразумевающее виртуализацию общения. Основное детское общение переехало в интернет, и нас, родителей, это пугает. Но с другой стороны, если бы у меня в детстве был интернет…
У меня были очень сложные отношения с одноклассниками, и мы очень во многом с ними расходились. И у меня было ощущение, что я существую не в своей среде, что я в ней чужая, а может быть, просто дефективная. И только когда я поступила в университет, я поняла, что такие люди, как я, бывают, и их много. Я была счастлива, что нашла себе подобных. Но до этого они не находились. А интернет значительно облегчает поиск себе подобных. Правда, одновременно ты находишь массу ненужного, вредного и глупого.
– И подростки точно так же запирались у себя в комнате с магнитофоном…
– Или бесконечно болтали по телефону, и у него их было не отнять. Я это еще застала со старшим ребенком, когда девочка висит на телефоне часами, ведет с подружками бессмысленные разговоры. Все эти «ха-ха», «хи-хи» бесконечно бесили родителей, пробиться к телефону было невозможно. Родители нынешних тридцатилетних это наверняка хорошо помнят. У младшего все это общение уже было перенесено во «ВКонтакте».
– То есть всегда были какие-то средства отчуждения детей от родителей?
– Конечно. Но раньше общались либо по телефону, либо вживую. И правила общения были совсем другие. Скажем, когда мы жили в университетских общежитиях и телефонов ни у кого не было, только автомат на первом этаже, считалось вполне приличным зайти по делу, если в окне горит свет. Даже если уже 11 вечера.
А сейчас все чаще говорят о том, что даже телефонный звонок, если есть другие средства связи – мессенджер, почта – уже воспринимается как вторжение в твое личное пространство.
Этот пузырь личного пространства у нас, благодаря развитию технологий, стал гораздо больше.
Cделать жизнь выносимой
– Может, когда вы говорите о современных родителях, вы судите по своему кругу, который читает книги, водит детей на резонансные выставки, и так далее?
– Конечно, я говорю о том, что я вижу вокруг себя. Конечно, если бы я жила в маленьком поселке и работала в обычной поселковой школе, я бы видела другой фрагмент реальности. Общая картина и складывается из наших частных наблюдений. Но и вокруг себя я наблюдаю разное. С одной стороны, родители действительно стараются повернуться лицом к детям. А с другой – я часто вижу, что родители не в состоянии управлять своими чувствами, легко теряют контроль над собой, не выносят разочарования – и все это обрушивается потоками на их детей. Но при этом я вижу, что у таких родителей появляется запрос на семинары по управлению гневом – и они тоже начинают появляться.
То есть люди уже осознают, что проблема есть. Они еще не научились ее решать, но они ищут решения. Разумеется, есть и те, кто считает, что орать на детей можно и нужно. Они продолжают проповедовать кнут и говорят о необходимости физических наказаний. По счастью, когда мы становимся взрослыми, мы уже можем сами выбирать свою среду и формировать свое окружение. Выбирать работу, приход, круг друзей – и реальный, и виртуальный. Словом, находиться среди людей, которые нам симпатичны и ценности которых мы разделяем. Это несколько ограничивает кругозор, конечно, зато позволяет обустроить свой уголок реальности так, чтобы жизнь была выносима.
– Но вы не можете выбирать детей в классе, в котором преподаете, и их родителей, вы волей-неволей сосуществуете с теми, кто к вам пришел.
Но у меня есть выбор – в какую школу идти работать. В любой школе есть определенная система ценностей, которыми вся школьная жизнь пронизана сверху донизу. Люди, которым в этой системе ценностей нехорошо, в этой конкретной школе не удерживаются, а другие к ней, наоборот, тянутся. Я в молодости работала в очень хорошей школе. И когда переехала в Москву – не пошла работать в любую школу – в любой после хорошей уже не смогла бы. Я часто слышу, что выбрала себе санаторно-курортный режим и хороших детей. Но хорошей школу делают не дети, а коллеги. Я могу работать не во всяком педколлективе: я хорошо понимаю, что, по всей вероятности, у меня впереди не полжизни, а меньше, а жизни активной – еще меньше, зачем же ее тратить на совмещение неприятного с бесполезным? И это не о детях – это о педагогическом коллективе и его ценностях.
«А за что тебя уважать?»
– Родители, о которых вы сказали – с травмами, гневом и криками – их стало больше или нет?
– Не знаю. Мне кажется, почти у каждого из нас в душе какая-то своя печаль, поскреби – и обнаружится детская травма, незаживающие раны. У каждого свои триггеры, от которых моментально срывает крышу. А дети мастерски умеют выводить из себя, это каждый родитель знает. Современным родителям трудно еще и потому, что отчасти поменялась парадигма отношений взрослых и детей, которая в нашем детстве была построена по принципу типа «я – начальник, ты – дурак: я командую, ты подчиняешься; я – все, ты – никто» (мама, я это не про тебя!). Я в детстве часто слышала: «А за что тебя уважать?». А моей однокласснице сказали однажды: «Мала ты еще – свое мнение иметь».
– А сейчас можно такое от учителя услышать?
– Можно, конечно. Учителя старой закалки никуда не делись. Но сейчас прекрасно отлажена система родительских жалоб в инстанции. И эта учительская грубость потихоньку перестает восприниматься как норма. Родительская грубость тоже отчасти перестает восприниматься как норма. Но дома-то это происходит за закрытыми дверями, а учительская грубость публична, и поэтому она постепенно делается достоянием общества. Мы регулярно читаем в прессе об учителях, которые то закатали жвачку ребенку в волосы, то кому-то скотчем рот заклеили, – и общество понимает, что это дикость и жесткое отношение к ребенку. Мы понимаем, что если учитель целый урок орет на детей вместо того, чтобы заниматься с ними делом – то или у него нервный срыв и ему надо на больничный и подлечиться, или он просто профнепригоден – но это никак не норма. А в моем детстве это было в порядке вещей.
Но новая парадигма, при которой авторитет зарабатывается не давлением сверху вниз, не жесткостью, а чем-то другим – профессионализмом, например, человеческими качествами, – еще не наработана. Учителям старой закалки тяжело работать в ситуации, когда их уже не уважают просто за то, что они взрослые и учителя.
Но одновременно с этим появляется понимание того, что тебя – и взрослого, и ребенка – обязаны уважать за то, что ты человек. Дети, правда, уже хорошо понимают, что их надо по умолчанию уважать, но еще не понимают, что это двусторонний процесс, что они тоже должны уважать взрослых на тех же основаниях. Это даже смешно: ситуация перевернулась, как песочные часы, и взрослые получили возможность почувствовать то, что когда-то чувствовали дети.
– У нас в школе была конфликтная комиссия по поводу отношений между двумя учениками, и завуч говорила о детях: «Они не просто ставят нас на равных с собой – они ставят нас ниже себя! Они могут сказать учителю: «А кто ты такой, чтобы я тебя слушал?»
– Это высвечивает еще одну проблему – отсутствия общественных договоренностей в области образования и отсутствия договоренностей между участниками образовательного процесса в самой школе. То есть между педагогами, родителями и ученикам. Те договоренности, которые раньше работали по умолчанию: «ты ребенок – ты никто, уважать тебя не за что, тебя привели в школу – сиди и учись, молчи и делай, что взрослые скажут», – теперь спотыкаются о вопрос ребенка: «А зачем мне все это надо? Я личность».
А ответа наша система образования пока не придумала. Общеизвестно, что можно привести лошадь к реке, но нельзя заставить пить. Школа уже заставить ребенка не может. Она возлагает эту функцию на родителей, но у родителей тоже не выходит заставлять. И все растерянно ищут новых путей: если нельзя заставить, то что можно? Как сделать так, чтобы ребенок учился? Дети – равноправные участники учебного процесса, такие же, как родители и школа. В некоторых странах (и в некоторых школах, я видела это в одной московской школе) они тоже подписывают договор, что берут на себя определенные обязанности: учиться, уважать чужое достоинство, соблюдать правила. Это постепенно начинает проникать в школьную практику: взрослые уже догадываются, что ребенок – субъект образовательного процесса, а не объект.
– Проблема в том, что даже если ребенок подпишет эти правила и потом их нарушит, он прекрасно знает, что ему ничего за это не будет, потому что школа не имеет права его исключить – его учитель даже за дверь не может выгнать по правилам безопасности.
– Это еще один нерешенный вопрос: наказывать – нехорошо и неэффективно. А если не наказывать – тогда что? Если воспитывать не страхом наказания – то как?
Мы потихоньку двигаемся от авторитарной парадигмы к относительно гуманистической, но в массовых школах обычно существует какой-то гибрид. Так же, как в мире есть демократические страны, есть тоталитарные, а есть ни то ни се, так и школах внутреннее устройство бывает разным. И большинство школ страны, мне кажется, находятся в таком же состоянии, как и вся страна: конституция есть, законы есть, называется все демократия, но на практике все равно немножко диктатура.
Школа понимает, что по старым правилам жить нельзя – то есть она, может, и хотела бы, но с нынешними детьми это не работает, а что с ними работает, школа еще не знает. И, наверно, это самый главный вопрос сегодняшней школы или сегодняшней педагогики: а как с ними по-другому? Для родителей есть какие-то ответы, основанные, например, на теории привязанности. Но ведь и в школе работает то же самое, что и дома: хорошие отношения с детьми, их включенность их в какую-то сознательную умную взрослую жизнь, в которой интересные, занятые своим делом взрослые создают свой привлекательный мир, в котором им хочется жить и существовать, из которого не хочется убежать, зажмурившись, сказав: «Что, это и есть взрослая жизнь? Да я туда не хочу, я хочу вечно быть маленьким ребенком, лежать на диване, играть, и чтобы меня кормили». Это зависит от школы – создает она такой климат внутри себя или не создает.
Найти мастера Йоду
Я видела очень разные школы. Если их сравнивать с государствами – бывают школы, где царит диктатура. Там могут быть очень жесткие внутренние правила, очень высокие требования. Они могут давать хорошее предметное образование – но ты там не человек, а обучающийся, который должен показывать хорошие результаты. А за твои проступки твое личное дело будут разбирать на общешкольном собрании или педсовете, такая модель советской «проработки».
Другая модель – то, что я наблюдала в одной знакомой мне школе, где вообще никто никому не нужен: учителя делают вид, что учат, дети делают вид, что учатся, родители делают вид, что интересуются успехами своих детей.
Школа вечно валит на родителей какие-то свои недоработки: «Вы не умеете их воспитывать», родители валят на школу: «Вы не умеете их учить».
Все друг другом недовольны, но при этом дети получают свои тройки и держатся в рамках умеренного, не совершают каких-то грубых выходок, потому что зачем им наживать себе колотье в боку. Все это работает на подношениях, бесконечных сборах денег – то на жалюзи, то горячий стол учителям в день экзамена, то на день рождения директору… Эту модель школы многие помнят по девяностым годам.
А может быть и школа, где, наоборот, всем чего-то надо, где дети с утра до вечера заняты массой интересных дел, в которых взрослые им помогают. Такие школы реально существуют, слава богу, пока еще не все додавили. И там дети не очень-то сидят в соцсетях, потому что им просто некогда – соцсети для них выполняют, скорее, функцию телефона, мессенджера, способа самоорганизации.
– Как быть с детьми, на которых таких школ не хватает? Мы-то с вами знаем, что их можно пересчитать по пальцам.
– Дети должны быть заняты каким-то делом, которое им интересно. И у них должен быть взрослый, даже, может, не родитель, а наставник. Мастер Йода, если хотите. И этого значимого взрослого надо для ребенка искать. Это вовсе не обязательно доктор наук или учитель года – это может быть дядя Вася в гараже, с которым интересно разбираться в машине и копаться в моторе, а заодно поговорить за жизнь. Один значимый взрослый. Это может быть дедушка или крестная, ради любви к которым ты не полезешь в форточку кого-то грабить. Это может быть учитель или школьный психолог, который тебя принимает, который не делает тебе постоянно замечаний, с кем ты можешь разговаривать о том, что тебе важно.
Еще очень важно, чтобы дети были включены в какую-то осмысленную социальную активность. Когда дети реально заняты делом и видят, что от них что-то зависит, что они могут сделать для общества что-то, что изменит его к лучшему, это становится для них очень мощным социализирующим фактором. У них у всех в принципе есть такой порыв. Когда они обнаруживают для себя взрослый мир со всем его неблагополучием и безобразиями, у них естественно, возникает состояние бунта: я не хочу в этот мир, здесь все плохо, все не так, как мне нравится. И если этот бунт направить в нормальное русло, показать, что они реально могут что-то сделать, чтобы в этом мире стало лучше, тогда и они себя лучше чувствуют, и им меньше хочется пойти, убить себя об стену или ловить каких-нибудь китов во «ВКонтактике».
– Даже если они просто понимают, что от них что-то зависит, что кто-то ждет их помощи, что они нужны…
– И что они реально могут ее оказать, что есть кто-то, кто их любит, кому они нужны. Любовь – это очень мощный привязывающий к жизни фактор. Любовь, которая держит тебя, и любовь, которой держишься ты. Тут изобретать ничего не надо, и наше время в этом смысле ничем не хуже и не лучше любого другого.
“Заберите меня из мира – у него пятая “двойка”
– Как быть с подростками – что будет с отношениями, если ежедневно происходят мелкие разборки, появились острые углы, которых не было раньше?
– На родителей подростков ложится невыносимая нагрузка, потому что в нашей системе они отвечают за учебу ребенка, они должны помогать ему справляться с поступлением, потому что схема этого поступления может быть для ребенка очень сложной, и от них требуется максимум самообладания, чтобы и самим не тревожиться, и ребенку помогать, служить для него источником поддержки, а не дополнительного беспокойства.
Главная задача родителя в наше время – самому оставаться умным, взрослым, спокойным, эмоционально стабильным, уравновешенным. То есть быть не еще одним маленьким, нервным и растерянным ребенком, как и он, и не ждать от него эмоциональной поддержки, не тащить все время это одеяло заботы на себя, а наоборот иметь возможность иногда укутывать ребенка этим одеялом.
Особенность нашего времени – высокая эмоциональная и учебная нагрузка на детей, особенно на стадии перехода от школы во взрослую жизнь.
Ребенку тяжелее, чем взрослому, потому что он менее гибок, у него меньше опыта, меньше навыков решения проблем.
Он еще не знает, что «и это тоже пройдет», не понимает, что завтра будет другой день, что жизнь не кончается с двойкой на ЕГЭ. Но родители бывают совершенно не способны ему помочь: они сами могут быть настолько эмоционально нестабильны, что кто бы им самим помог, кто бы их пожалел. Я бы сказала, что главная задача родителя подросткового возраста – это забота о своем душевном благополучии.
– Я правильно понимаю, что родителям крайне важно повзрослеть в этот период?
– Да, к тому времени, когда начинает взрослеть твой ребенок, хорошо бы, чтобы ты сам уже вырос, научился стоять на двух ногах, умел понять, не втянут ли ты в созависимые отношения, чтобы ты сам отвечал за свое эмоциональное состояние, а не возлагал ответственность за него на другого. Чтобы неудачи ребенка не деморализовали маму настолько, чтобы она писала в соцсетях: «Заберите меня из этого мира – у него пятая двойка за контрольную по математике». Чтобы она была в состоянии помочь и ему и себе в этой ситуации и не развалиться от этого. Надо искать какие-то техники самопомощи, способы минимизировать этот стресс в ежедневных отношениях. Научиться вместо того, чтобы каждый раз при любом взаимодействии втыкать в ребенка гвоздь: «опять ты, такой-сякой, делаешь то-то и то-то», – научиться говорить это как-то иначе. Ну вот хоть попытаться я-сообщениями разговаривать, как у Гиппенрейтер.
– «Мне не нравится, когда дети так себя ведут. Мне бы хотелось, чтобы…» Мне это напоминает диалоги в сумасшедшем доме.
– Когда я прихожу домой, например, усталая и вижу, что у меня там…
– …гора посуды, расшвырянные вещи и несделанные уроки…
– …то я вполне могу созвать детей, и сказать: «Дорогие дети, мне сегодня до семи утра надо написать статью. При этом я вижу перед собой двух взрослых детей, которые ничем не заняты, двух невыгулянных собак, гору посуды и грязь на полу в прихожей. Не кажется ли вам, что это несправедливо?»
– То есть не обвинять, исключить по возможности «а ты!..», «опять ты!…», «сколько раз тебе…», не орать, а брать логикой?
– Да. Я говорю: «Я наблюдаю проблему. Я испытываю по этому поводу такие-то чувства». Можно даже и покричать, если вы испытываете чувства такой интенсивности, что хочется кричать: «А-а-а! Какой ужас! Здесь все загажено, здесь кругом безобразие! Мне ужасно! Я хотела лечь поспать, а теперь приходится это все выгребать, вывозить и выводить!». Это все хорошо описано в нескольких книжках – например, в «Языке жизни» Маршалла Розенберга, где он пишет о теории ненасильственного общения.
В вашей ситуации вы говорите о том, что видите, что по этому поводу чувствуете и чего бы вам хотелось: «Дорогое дитя, я вижу, что ты еще читаешь и не собрана. Нам через две минуты выходить. Меня от этого уже трясет: если мы выйдем поздно, я всюду опоздаю. Что делать?» Это работает, потому что мы не набрасываемся на ребенка с воплем «ты плохой», и ребенок не отвечает нам воплем «сам ты плохой», а вынужден включиться в решение вопроса. Если в этом потренироваться – может быть и не придется всякий раз по поводу бумажки на полу исполнять арию пиковой дамы, достаточно будет сказать: «Я вижу бумажку на полу». А дитя уже поймет и скажет: «Да-да-да». А может быть, и не скажет, конечно, дети разные.
Иной подросток взрывается от любого прикосновения, и жизнь с ним – как у сапера: чуть ошибешься – взрыв.
Это очень трудно: здесь родитель не имеет права взрываться, а для него самого это эмоциональное напряжение оказывается абсолютно невыносимым. В таких случаях бывает нужна помощь специалиста, который поможет родителю разобраться с его внутренней болью, которая не дает ему вынести эту нагрузку. Львиная доля проблем в подростковом возрасте – это проблема неспособности регулировать свои эмоции и с одной, и с другой стороны. С другой стороны, это естественно: подростку положено быть невыносимым и отдаляться от родителей.
Ребенка бы съели – а начальника терпим
– Одни психологи говорят: «Не надо держать в себе раздражение, не надо это подавлять, ребенку полезно видеть, что мама – тоже живой человек», другие говорят, что ни в коем случае нельзя кричать на ребенка и транслировать ему свою повышенную тревожность. Что делать?
– Можно кричать не «аааа, ну что ты за дрянь такая!», а – «А-а-а-а! как мне плохо!». Можно?
– Контролируемый крик – разве не утопия? В тот момент, когда ты начинаешь кричать, ты перестаешь себя контролировать.
– Ну, мы же обычно удерживаемся от крика, когда нас начальник бесит, например? Ребенка бы давно уже съели со всей одеждой – а начальника терпим. А наорать на ребенка – чувствуем себя в полном праве.
Потом, наверное, надо себя понимать и видеть, когда ты уже закипаешь. И не доводить до точки невозврата.
Вовремя убегать, закрываться на кухне. Если орать уже не начал – ну не надо включать типичную блатную истерику: «Что ты сказал? Что ты сказал, а? Что ты сейчас сказал, мерзавец?» – когда ты сам себя подзаводишь, а потом уже заводишься и орешь. Пока ты в состоянии еще что-то контролировать, – можно пытаться кричать, что мне – мне плохо, мне ужасно, меня сейчас разорвет на сто кусков, я больше не могу этого выносить.
Про себя кричать, а не про то, что ребенок тебя загоняет в гроб, хоть бы его уже вообще не было. Нельзя транслировать «я хочу, чтобы тебе было больно» и «я хочу, чтобы тебя не было».
Но мамам очень трудно тоже, их иногда потому и несет. Бывает, что и ребенок сложный, и помощь ему нужна – а послушаешь маму и понимаешь, что ребенок еще ничего, а вот маме уже срочно-срочно нужна помощь, иначе она погубит и себя, и ребенка.
Надо научиться искать помощь себе. Взрослому, особенно если он родитель подростка, чрезвычайно важно обрести к этому периоду эмоциональную стабильность – это даже, наверное, важнее, чем обрести большую зарплату и начальственное положение.
База, как у робота-пылесоса
– То есть, транслировать таким образом ребенку ощущение какой-то безопасности: все хорошо, я рядом, я люблю, я пытаюсь тебя понять, я себя контролирую.
– Безопасности, устойчивости мира и того, что даже, когда ты его отпускаешь, ты тоже от этого не разрушишься, что он не разрушает тебя каждым своим поступком. Что у него еще есть эта самая база, как у робота-пылесоса: он поездит-поездит где-то, а потом всегда возвращается на базу для подпитки. Ребенок должен понимать, что база есть и что она не разряжена. А ребенку очень нужна подзарядка, во всех смыслах.
Когда он возвращается из школы – он приходит после полноценного рабочего дня. У него разряжены батарейки. Ему надо, как в русских сказках, чтобы его сначала накормили, напоили, в баньке попарили, а потом уже расспрашивали. Что делают родители? «Почему у тебя тройка по математике в электронном журнале? Что было сегодня в школе? Почему ты мне ничего не рассказываешь?» Пустите пылесос на базу, дайте ему сначала зарядиться, свалиться в угол с книжкой, отсидеться, помолчать, успокоиться. Не надо сразу на него кидаться: «Сделай уроки. Что было? А почему то и се? Почему мне твоя учительница опять звонит?» Это базовые вещи даже не из психологии, а из физиологии. Когда у меня, например, шесть уроков в день, я не могу даже сразу пойти в машину и поехать домой – я сижу на кафедре и молчу.
– Кстати говоря, многие взрослые так семье и говорят: когда я прихожу с работы, пожалуйста, полчаса меня не трогайте, мне надо прийти в себя, а потом я готов общаться. Но чтобы говорили, что нужно такое для ребенка, я слышу в первый раз.
– А он что, другое существо, что ли? У него тоже есть эта потребность, ему тоже нужна норка, в которую хочется спрятаться, завернуться в что-нибудь, съежиться, чтобы в ней было безопасно и тебя из нее не выковыривали какое-то время…
– …пылесосить, делать уроки и отчитываться за тройку в электронном журнале.
– Да-да. Дом ему нужен еще и для этого. И если дома есть родители, которые с ним могут делиться и еще какой-то своей энергией, своей любовью к жизни, если дома у него хорошо, у него запасы будут пополнены, он не будет уходить в какие-то виртуальные миры и искать там приключений.