Что значит слово «рак» для обычного человека? Это то, что бывает где-то очень далеко. «Со мной такого не будет. Не может», – подумал и выкинул эти мысли из головы.
Чем слово «рак» было для шестнадцатилетней меня? Синонимом СПИДа. Тем, что не лечится. Тем, что ломает человека одним своим присутствием. Тем, что никогда со мной не случится. Да и какой там рак?! Мне 16, я амбициозна и полна сил, у меня впереди театральное училище и блистательная карьера актрисы. У меня куча организационных дел в школе, у меня поклонники, у меня несчетное количество друзей. У меня все. У меня всё.
Ноябрь 2005-го. Одиннадцатый класс. Последний учебный год. Подготовка к поступлению. К выпускному. Сколько всего! У меня болит живот, «ну и ладно, мне надо ехать в Москву на курсы, схожу к врачу завтра». Живот не проходит, «ничего страшного, схожу к врачу завтра, сейчас нужно бежать в школу». После каждого приема пищи желудок болит так, что трудно дышать, «может, и правда сходить?». Подруга в панике: «А вдруг что серьезное?! Ничего не хочу слышать. Мы идем к врачу». Да что серьезного могло быть со мной? Гастрит? Переживу!
25 ноября. Ну, если и правда гастрит, то и его лучше не запускать. Прием у участкового. Направление в городскую центральную. Подозрение на аппендицит. Детское хирургическое отделение. Пятница. Вечер. Никаких врачей, естественно. Лежу все выходные «на обследовании». Первая в жизни капельница. Аппетита нет. Есть невозможно. Уговаривают поесть, кормят с ложки. Понедельник. Анализ крови и – «Карина, мне срочно нужны твои родители» – из уст улыбчивого главврача. «Елки, как же быть, ведь с мамой я поссорилась. Дедушка на работе. Отчим? Да. Надо звонить отчиму».
Лежу, уставившись в потолок. Выдумываю, как бы поскорее отсюда выбраться. У меня столько дел простаивает. Залетает мама. Плачет. «Ты такая бледная… Господи, какая ты бледная!» Глотая слезы, говорит, что завтра мы едем в Балашиху. В областной диспансер.
Какой? Зачем? Поехали всей семьей. Насторожило. Зачем дедушку с работы вытаскивать, чтобы просто свозить меня на очередной анализ? И даже увидев вывеску «Московский областной онкологический диспансер», я не уловила в голове ни одной тревожной мысли, только «Онкология, онкология…где-то я это слышала… что же это, что это такое?».
Теплые улыбки медперсонала. Процедурный кабинет. Костномозговая пункция, люмбальная пункция, два анализа крови. «Да сколько можно меня колоть?!» Наконец, палата. Койка. Снова капельница. Маму вызывает врач. А я лежу, строчу своим СМС-ки: «Так, а ну не расслабляться, скоро приеду, готовьтесь». Увлеклась, не заметила, как бледная мама опустилась на кресло рядом со мной.
Я с улыбкой:
– Ой, мам, ну что за лицо?! Умираю, что ли? Что там у меня?
– Лейкоз.
– Так. Я актриса, а не медик. Выражайся яснее.
– Рак крови.
Тук-тук…тук-тук…тук… я, кажется, слышала каждый удар сердца. Что-то очень тяжелое рухнуло внутри, оглушая грохотом, разлетаясь на тысячи звенящих осколков. Тук-тук… перед глазами вывеска, что была на входе в отделение. «Онкология! Вспомнила… Рак!»
Не было слез. Ни одной. Не было истерик. Были СМС-ки друзьям: «Простите меня, родные мои, за все. Если чем обидела – не со зла. Не поминайте лихом. Люблю». Десятки пропущенных вызовов. Не потому, что не хочу говорить, а потому, что нечего. Слезы в трубку. «Держись, мы все с тобой. До самого конца. Не смей сдаваться». Милые мои, любимые. Самые близкие. Если бы знали они тогда, что не лекарства и не жажда жить, а только их поддержка и любовь вытащат меня с того света…
А дальше что? А дальше два месяца попыток вытащить меня. Не могли начать химию, организм был слишком слаб. Лимфома Беркитта. С поражением костного мозга – лейкоз. Четвертая стадия. Тотальное поражение. Двусторонняя пневмония. Поражение печени, почек, яичников. Язва желудка. Рефлюкс-гастрит. Грибковая инфекция в самой тяжелой стадии. Не ела, не пила, практически не видела. Боялась спать. Задыхалась. Боялась, что не проснусь. Запертая в четырех стенах, без возможности общения с кем-либо, кроме врачей и мамы, я сходила с ума. Разговаривала сама с собой. Психолог буквально прописался у меня в палате. Не помогало. Ничего.
Позже я узнала, что тогда давали две недели. Мало кто верил. Я сама мало верила. Страшно, когда лежишь в полудреме, прикрыв глаза, и видишь, как мама подходит, склоняется над тобой. Слушает, дышишь ли ты еще. «Я жива, мама. Спи, спи…». Километры СМС в телефоне: «Держись, держись… не смей, слышишь? Не смей сдаваться. Мы все с тобой. Мы все рядом. Только держись. Все будет хорошо». Я плакала и понимала: не сдамся, ни за что. Ради них, ради всех тех, кто не спал ночами. Кто сдавал для меня кровь, кто делал, делал и делал все. Из последних сил. Все, чтобы я жила.
Миллионы слов я могла бы написать о тех двух месяцах. О новом 2006 годе, который я встречала в кислородной маске и с двенадцатью капельницами под размеренное пищание инфузоматов, о том, как молилась, чтобы грибковая инфекция прошла, чтобы уровень лейкоцитов приблизился хотя бы к отметке 0,8, о том, как жила на обезболивающих, о том, каким счастьем стало просто попить воды без невыносимой боли, разрывающей всю полость рта и пищевод, о том, как на моих глазах умирали дети, и каждый раз я сквозь слезы выла: «За что? Ну за что им все это?!». Но все кончилось. Чужими ли молитвами, от лекарств ли, или от желания жить, но организм воспрял. Был готов к началу химиотерапии.
В феврале 2006 года начался первый блок высокодозной химиотерапии. Последующие четыре месяца я не могу вспоминать без улыбки и теплоты в сердце. Я до конца жизни буду благодарна тем людям, которые, не щадя себя, отдаются полностью своей работе, которые, надев белые халаты, и не подозревают, что в глазах всего отделения становятся ангелами-хранителями. Спасителями. Второй семьей. Спасибо.
Бог уберег. Все шесть блоков химиотерапии прошли как нельзя хорошо. Мы шутили с медсестрами, смотрели добрые фильмы и мечтали о светлом. Я нянчилась с детишками, целуя их в лысые макушки, улыбалась и рассказывала сказки. 14 июня 2006 года я была официально выписана домой. Восемнадцатого я даже успешно сходила на свой выпускной в школе.
Вот уже три года я живу нормальной жизнью. Все как у всех. Работа, учеба, друзья, семья. Актрисой я так и не стала. Зато получила самое ценное – уверенность в том, что жизнь – самое хрупкое и прекрасное, что есть у человека. Раз в полгода езжу в отделение. На контроль. Каждый раз замирает сердце: «Сейчас, вот сейчас я увижу всех. Своих врачей. Свою вторую семью». Каждый раз удивляются, не узнают. Мало что теперь осталось от тощей лысой девочки с больными карими глазами. Разве что все те же слезы благодарности на глазах при виде врачей и бешеная готовность целовать их золотые руки.
Что такое слово «рак» для меня? Оглядываясь назад, я понимаю: это не только страшные картины первых недель лечения, это часть моей жизни, огромный урок, огромный опыт, во многом предопределивший мою дальнейшую судьбу и сделавший меня тем, кем я являюсь сейчас. И если была бы возможность вернуться в прошлое и что-то исправить, я оставила бы все как было.
Не жалости и не восхищения я пыталась добиться этой историей. Эта история, моя история, написана здесь для тех, кто сейчас находится на грани. Кто, может, готов опустить руки. Не надо. Этот мир слишком хорош, чтобы оставлять его. Тяжело, да. Больно, да. Надо, да. Глупо звучит. Банально. Но. Улыбки людей творят чудеса. Теплоту, любовь и внимание не заменит ни одно даже самое дорогостоящее лекарство. А что нужно ребенку, как и любому человеку? Любовь. И будут силы. И будет все то, что называется «успешным лечением». Верьте. И ни за что, никогда не сдавайтесь. Это ваш организм. И вы в нем хозяева. А значит, сможете. Значит, все будет. Хорошо.
Карина Реснянская