В холле гостиницы бабушки в платках и цветных халатах играют в карты. Их палочки стоят рядком у дивана. В конференц-зал, который находится прямо за играющими бабушками, заглядывает женщина.
— Шо, очередь уже занимали чи не? — спрашивает она у бабушек.
— Тык мы та очередь, — отвечает одна из бабушек, глядя в карты, — мы и первые.
— Люб, ну, — кричит женщина в телефон, — я ж те говорила, треба раньше прийти было. Вже сидять… — всплескивает она руками и садится на диванчик у дверей актового зала.
Сегодня в 18 часов в актовый зал гостиницы, где полгода живут 400 человек из белгородских сел, а также несколько сотен беженцев из Украины, приедут чиновники и социальные службы. Можно задать вопрос про документы, пенсию, работу, лекарства.
Бабушкам нужна теплая одежда. Их вывезли из приграничных сел Белгородской области Журавлевка и Нехотеевка 23 марта. Многие почти ничего с собой не взяли.
Одежда нужна была летняя, теперь зимняя. В очереди сидят с 4 часов дня. Бабушка в зеленом платке с красными цветами слепо смотрит в пространство и диктует другой:
— Куртка зимняя. Размер 60, кофта 60 размер, сапоги размер 40.
— Про деда еще напиши, — продолжает она, — куртка зимняя, размер 58…
Каждая из женщин составляет список, какая одежда ей нужна. Для тех, кто плохо видит, пишут подруги. На отдельном листке пофамильно записывают очередность подачи листков со списками одежды волонтерам. Одежду и российским, и украинским беженцам привозят волонтеры.
— Може, якие ботиночки зимние нам дадут, — вздыхает бабушка в зеленом платке с красными цветами.
«Только бы домой»
В 18 часов люди начинают заходить в конференц-зал. Приехали из администрации Белгорода, пенсионного фонда, министерства здравоохранения, соцзащиты. Чиновники садятся за составленные в длинную линию столы. Беженцы с синими паспортами Украины начинают спорить, кто первый занимал в соцзащиту.
— Та не толпитесь. Мы же список составили, ну! — энергичная женщина с ребенком на руках наводит порядок.
Бабушки садятся у дальней стены на стулья и на край сцены. Сидят близко друг к другу, опираются на палки, у каждой в руках бумажка со списком теплых вещей. Они похожи на уставших нелетающих птиц.
Бабушка в зеленом платке с красными цветами рассказывает:
— Мы с Нехотеевки. Нас в марте вывезли. Осталися собаки да белки в лесу. Собаки, може, курей там наших доедают. Вот семь месяцев тут и живем. 24 февраля утром, в полпятого как бахнуло, аж стены задрожали. Я выскочила прямо в ночнушке и говорю: «Ой, у кого-то газ взорвался. Допились! Шо газ дома взрывается». А сын кричит: «В дом беги и не выходи больше. Собирай документы, одевайся и сиди». А я ничего не понимаю.
Нас вывозили, здесь в гостинице поселили, потом мы возвращались в Нехотеевку — вещи поменять, в огороде там тыкали, шо посадить. Мне 84 года. Я много не сажаю. Потом картошечки немножко было выкопали. А в этом году большой урожай был. На дворе там в цветах покопаешься, пока тише. Звонили спрашивали тех, кто оставался, они говорили — тише стало, значит можно ехать.
Как не страшно? Страшно! Когда оно летит-свистит.
У меня соседа через дом убило 22 июля. Он поехал вместе с соседкой за свет, за газ заплатить в соседний поселок и как раз поворачивал до клуба, и попало через стекло. Его убило, а соседке ничего.
Если стреляло, мы в погребах прятались. И спали в погребах. Как бахнет, стены в хате качаются — в погреб бежишь. Полчаса в погребе чай попьешь и назад. Один раз дверь из хаты не могла открыть. Взрывная волна, ти шо, не дает. Окна звенят, все звенит, и стены дрожат — так и думаешь, что сейчас потолок упадет на тебя, — умолкает она.
Коров, свиней, овец жители сел Нехотеевка и Журавлевка вывезли в соседний поселок и ездят их кормить.
— Коров, кур вывезли — но там сараи плохие, сквозняки страшные и пасти их негде, — продолжает бабушка, — поэтому кто-то живность в Журавлевке оставил. Как могут добираются до Журавлевки этой и кормят поросят. Как-то надо выживать. У нас, стариков, хоть пенсия — 9–10 тысяч, а у кого и 17. А молодежь жила только хозяйством. Свиней, кролей, кур-бройлеров забивали — торговали. Им без хозяйства ну как? Как?
Многие отказывались выезжать до мая, пока не посадят огород. У бабушек в селе остались куры и собаки.
— Я в мае выехала, потому что через двор от меня дом разбомбили, — говорит Нина Васильевна, худенькая, маленькая бабушка из Нехотеевки. — Месяц тут была, потом ненадолго возвращалась. Неделю назад там еще была. Но сейчас так сильно бомбят. Неделю назад газ перебили, света нет. Собаку я выпустила — она сидит у ворот. Как я ее на привязи оставлю, она же погибнет. Она сидит у ворот, никого не пускает. Я не знаю, как мне теперь туда пробраться, чтобы ее покормить и закрыть ее во двор. А там же остались люди — кто-нибудь что-нибудь бы ей кинул во двор, — Нина Васильевна вытирает слезы. — Собаку мою зовут Туман. Куры там остались — ну я курям насыпала. Кошка Нюся. За кур я не переживаю. Сейчас земля сырая, они еще насобирают. А вот собака…
Село Журавлевка и примыкающая к ней Нехотеевка находятся прямо на границе с Украиной. Там жили 1200 человек. У некоторых дома стоят на российской территории, а сараи — на украинской. И наоборот. Сейчас в Журавлевке, по словам губернатора Белгородской области, разрушено 160 домов. Эвакуированы почти все жители.
Почти у каждого человека из Журавлевки есть родственники на территории Украины. Из села до Харькова ближе, чем до Белгорода.
В советское время большинство жителей деревни учились и работали на Украине.
— Тут в гостинице с нами много беженцев из Украины, — рассказывает бабушка в зеленом платке с красными цветами (свое имя называть она отказывается. — Примеч. авт.), — с Донецка, Луганска, Харьковской области. Мамы с детьми. Мы общаемся. А шо нам делить, скажите, пожалуйста. Шо нам делить? У меня в Украине сколько родственников, два брата, внуки. Шо я делить должна? Лучше бы это вообще не начиналось. Никогда не верила, шо между Украиной и Россией такое будет. Мы ж родные все. Никто не верил. А как бахнуло 24 февраля, стены дома задрожали.
Бабушка плачет. Глаза ее, почти слепые, смотрят сквозь соседок, сквозь листочек, на котором написано: «куртка зимняя, размер 60, сапоги зимние, размер 40».
— Автобусы, маршрутки ходили до Харькова каждый час, — вдруг вспоминает Нина Васильевна, — они к нам за конфетами приезжали. Брали мармелады, «Морские камушки», «Молочный ирис» и там продавали. А мы ездили у них покупали конфеты «Закарпатские», «Свиточ».
Любовь Андреевна выглядит молодо. Ей 55 лет, темные волосы. Она выехала из Журавлевки только неделю назад, когда в деревне не стало газа и света. Муж у нее украинец.
— Я молила Бога, только чтобы с мужем вместе поселили. Только чтоб не разделяли. Слава Богу, вместе в номере. Мы не уезжали из Журавлевки, потому что у меня сын, невестка, двое внуков на Украине, в Стрелечье. Это 7 километров от Журавлевки. Они 24 февраля выехали, в Белгороде снимают квартиру. Так огород же надо посадить, чтобы им было что есть. Помочь им хоть. Я вот картошку, помидоры, огурцы собрать успела. Только морковку и буряк не успела. Так страшно стрелять начали. Прилеты. Свист. В селе почти никого нет. Начала разговаривать с собакой, кошкой, и то радость.
30 лет Любовь Андреевна проработала в областной психиатрической больнице в поселке Стрелечье на Украине. Буфетчицей, потом санитаркой. Жила в Журавлевке, но часто ездила в Стрелечье к сыну и внукам. Младшей внучке полтора года.
— Бог его знает, когда я смогу в Журавлевку вернуться, — говорит женщина. — Чем быстрее, тем лучше.
Лишь бы мир был — какая разница, кто украинцы, кто русские, лишь бы все дружили, чтоб был мир — самое главное. Шо те, шо эти гибнут.
— Мне нужно, только чтобы одно сказали — все закончилось, езжай, бабушка, домой, — произносит бабушка в зеленом платке с цветами.
Бабушки начинают обсуждать, когда они смогут вернуться домой и когда приедут волонтеры с одеждой. Ждут они уже около часа.
— Може, какую курточку потеплее дадут, — говорит Нина Васильевна, — бо моя тоненькая. Если не дадут, може, попробуем домой поехать — чего взять.
Желтый уровень
В Белгородской области с 11 апреля действует «желтый уровень» террористической опасности. По словам губернатора области Вячеслава Гладкова, всего в регионе пострадали от обстрелов 400 домов. Эвакуированы жители семи сел.
Село Красный Хутор обстреливалось 14 сентября, а 15 сентября его обстреляли два раза за сутки. Тогда пострадало 14 домов. 16 сентября при обстреле города Валуйки Белгородской области погиб мирный житель.
Предупреждения о противопехотных минах стали публиковать в белгородской прессе в августе, после того как в селе Красный Октябрь подросток лишился кисти руки при попытке разобрать боеприпас, который нашел.
Губернатор Вячеслав Гладков сообщил, что в Белгородской области действительно обнаружили противопехотные мины «Лепестки». Их нашли в Шебекенском районе. Сейчас в девяти приграничных районах Белгородской области не работают школы. Дети учатся удаленно.
Эвакуированных в марте жителей Журавлевки сначала поселили в детском лагере. В середине апреля, когда пришло время лагерю готовиться к летнему сезону, сельчан перевезли в четыре гостиницы Белгорода.
Вика Ляшенко из Журавлевки уже пять месяцев живет в номере гостиницы с лежачей мамой. Спят они вместе на одной кровати. Мама Вики лежит уже 12 лет. Помыть маму в гостинице нет возможности. Вика протирает ее влажными полотенцами. Соцзащита предоставляет памперсы и пеленки, но их катастрофически не хватает. Работать Вика не может — нельзя оставить маму одну. Муж Вики работал в Журавлевке в кондитерском цеху. Теперь у него нет постоянной работы. В номере с Викой и ее мамой живет маленький рыжий песик Петруша.
— Чтобы маму вывезти из деревни в марте, я вызвала скорую. Санитары помогли, и еще солдаты на носилках ее выносили. Страшно, когда прилеты. В погреб же мама спрятаться не может. Петрушу мы сразу с собой не могли забрать, — рассказывает Вика, — пришлось во дворе на улице оставить. Трусился от холода там. Хорошо, что разрешили здесь ему с нами быть. Я его выгуливаю, ножки мою. Тут условия лучше, чем в детском лагере, два человека в номере живет. В каждом номере у нас свой душ, туалет. А там в домиках жили по 18– 20 человек. Комнаты пяти- и шестиместные. Здесь мы очень просили, чтобы нас хотя бы на второй этаж поселили. Но нет, на третий. Шесть человек маму на носилках заносили.
Гостиница «Космос», куда поселили Вику с семьей, небольшая. Тут живет 70 человек из Журавлевки.
Волонтеры сюда не приезжают. Поэтому лекарства и одежду российским беженцам из приграничных сел привезти некому.
— Хоть бы кто Вике помог, — возмущается Валентина Михайловна (имя изменено по ее просьбе), — в «Красном кресте» нам ничего не дают. Вика ходила в соцзащиту, просила памперсы дополнительные — так ей сказали: «Найми сиделку и иди работай». Она аж расплакалась. Как она маму оставит? За какие деньги сиделку наймет? У нас тут одни старики. Хоть бы кефир дали. Никто не говорит, что будет с нашими домами. Мы же не можем вечно в гостинице жить, сколько это будет еще длиться — год, два, три? Ничего не обещают. Сказали, закончится все — отвезем вас. А когда? Когда это будет?
Обещали нас на зиму домой. Но это невозможно. Кончили с марта месяца топить, в дом я ездила — все сырое. У нас же там и холодильники, и стиральные машинки, и микроволновки. И уже мародерство у нас там началось. Губернатор обещал, что будут консервировать на зиму дома — обогреватели ставить. Но если света нет, что они сделают?
В Журавлевке осталось около пяти человек. Это глубокие старики, инвалиды и лежачие больные.
— Куда, например, Миша бросит Валю, если она неходячая, — говорит Валентина Михайловна. — Или Валька с Игорем — куда она поедет, если он лежачий. Они не хотят сами ехать. Если женщина под себя ходит, может, она стесняется выезжать. Бабушка сказала одна: «Никуда не поеду. Что будет, то будет. Убьют значит убьют. Но у своей хате». А сейчас ни газа, ни света. Суп не сваришь даже. Можно, конечно, холодное с хлебом есть. Но там же и хлеба нет. У одних дочка в Москве. Но она, чума болотная, чего-то не приезжает за ними. Бабушка, Раиса Федоровна, ей 82 года, живет на улице Комарова, 5, в Журавлевке совсем одна там, пока связь была, звонила, плакала. А сейчас и связи нет, не знаем, что с ней. Раньше отказывалась выезжать, а теперь кто ее заберет-то?
Сестры
Бабушка с пятилетним внуком возвращаются с обеда. Здание гостиницы круглое. Коридоры круговые, замкнутые. Пока бабушка идет, мальчик успевает проскакать круг.
— Не скачи, не сигай, — говорит бабушка Вероника Игоревна (имя изменено по ее просьбе), — тут гостиница.
Бабушка останавливается у дверей номера.
— А вот моя хата. Ну сходи до бабушки Любы (имя изменено по ее просьбе) на четвертый этаж, — говорит Вероника Игоревна мальчику.
Люба и Вероника сестры. Одна живет на третьем этаже гостиницы, другая на четвертом. Обе родились и выросли в Журавлевке. Люба училась в Харькове и жила на Украине. Работала маляром.
Вероника жила в Журавлевке и работала в Стрелечье в психиатрической больнице санитаркой.
— Я в феврале очень сильно заболела ковидом, — рассказывает бабушка Люба, — и меня дочь из Харькова забрала к себе в поселок Русская Лозовая в Харьковской области. Я очень плохая была. Она за мной ухаживала. Она одна живет с двумя детьми. Дочка 19 лет и сын 5 лет. Это было 24 февраля. Под утро. Около пяти, я лежу и слышу такой взрыв и как будто гвозди на крышу сыпятся.
— Мы в Журавлевке спали, это было утром рано, в полпятого утра где-то, — вспоминает бабушка Вероника, — такой бах. Я думаю еще — Господи, кто же это день рождения справляет. В пять утра петарды бьются. Смотрю в окно — а там ракеты летят — Боже мой.
У нас в Русской Лозовой света и тепла не стало, — говорит бабушка Люба, — за водой дочь до колодца бегала. А еду мы в снег прятали, бо холодильник же отключился.
И стреляли и стреляли. У нас подвала не было. Мы на пол, между стен ложились.
Я лежу на кровати, а она ходуном ходит. И я плачу и плачу — и русских, и украинцев жалко. Все люди ж.
— До меня снаряд прилетел в Журавлевке, — говорит бабушка Вероника, — в огород прямо упал. Осколками разбило окно. Шторы это ладно — тряпье там. И осколки один в лутку (косяк. — Прим. ред.) попал, а второй в стену. Я одна, мне некому забивать, как я сама шуруповертом буду завинчивать. Так вот прилепила скотчем, заткнула этот пеноплекс. Мы очень дружно жили, и русские, и украинцы вокруг границы, поперемешалися, попереженилися все. Никто не ссорился никогда. У нас национализма не было никогда никакого.
17 марта бабушку Любу с дочерью и внуками российские войска забрали из Русской Лозовой.
— Я очень просила меня в Журавлевку, — говорит бабушка Люба, — бо мне до сестры, у меня ж там сестра. Ну они нам разрешили. И нас в Журавлевке высадили. И мы к сестре пришли. Обнялися… шо… обнялися и стоим.
Через шесть дней начали бомбить Журавлевку. И людей оттуда эвакуировали на военных машинах.
— Мы с сестрой так бежали, так бежали, — вспоминает бабушка Люба. — А там машины такие высокие, огромные — не залезть. И солдаты нас тянули.
Бабушка Люба делала в России вид на жительство. Она заплатила за это 15 тысяч рублей. Все пособия, которые получила:
— Но, чтобы вид на жительство получить, нужна прописка. А в Журавлевке больше не прописывают. Нет у меня ни денег, ни дома, ни документов. Ни теплой куртки.
Кроли
На крыльце гостиницы сидят старики. Над входом большая белая надпись — «Патриот». Николай Иванович (имя изменено по его просьбе. — Прим. ред.) — седой, с прозрачными голубыми глазами, рубит большим кулаком воздух: «Воли нам не хватает! Свободы! Почему нас в Журавлевку не пускают? На коленях стоял просился — не пускают. Я говорю: у меня кроли и бройлеры. Мне их два раза в день кормить нужно. Пустите меня на полчаса. Утром не стреляют. Я успею. Бройлеров 19 штук и кроликов 15».
Николай Иванович из Харькова. Родился под Анапой, но учился в Харькове, остался там жить. Вся его семья сейчас в Харькове. В Журавлевке у него дача, где он разводит живность. Когда начались военные действия, Николай Иванович был в Журавлевке.
Украинскую пенсию он получить не может. Поэтому кролики и цыплята для него вопрос выживания.
— Да нас тут очень хорошо в гостинице кормят, мы довольны, — говорит он, — но денег-то у меня нет. А кролей и бройлеров я продам. Хорошо, что у меня куры неслись — я яйца продавал. Помидоры продал. И живу так. У меня картошка такая выросла — Николай Иванович показывает большой морщинистый кулак — 40 ведер собрал. Тоже продал. Хоть деньги есть.
В «Патриоте» Николай Иванович живет с мая, но каждый день ездит в Журавлевку кормить кроликов и цыплят. Когда не пускают, объезжает посты по полю. Николай Иванович показывает фотографии своих кроликов, огорода.
— Приезжаешь, не знаешь, за что хвататься, — говорит он, — или картошку копать, или помидоры выбирать, или кукурузу ломать, или кролям давать, или бройлерам варить картошку — столько работы. Сейчас там газ перебили. Я даже чай не могу себе сделать. Хожу прицениваюсь, хочу газовую горелку купить. Сейчас помидоры надо вырывать. Я каждый раз их полол, подвязывал. Закрыл несколько банок помидор, томатного сока сделал.
Рядом с гостиницей «Патриот» находится «Школа патриотов» ДОСААФ. Молодые, румяные подростки в форме маршируют мимо стариков. Строем идут в столовую.
— Когда стреляют, — продолжает Николай Иванович, — сначала свист, а через пять секунд взрыв. И так раз двадцать в течение получаса. У нас женщину убило. Соседку мою. Она за вещами приехала, вышла из дома, я слышал грохот. Обстрел начался. Одним соседям сначала в крышу попало. Они вот только ее недавно перекладывали. Всего снарядов шесть упало. В соседский дом два раза прилетело. Женщину эту ранило осколком. Ее муж выбежал, затащил ее в машину и увез. Скорую же не вызвать, они к нам не поедут. Батюшка погиб у нас во время одного обстрела. Меня все спрашивают, как он мог погибнуть, он же молился все время. А снаряд — он молитв не слышит.
12 мая губернатор Белгородской области Вячеслав Гладков во время прямого эфира в соцсетях заявил, что семьям погибших и пострадавших во время обстрелов Белгородской области будут выплачивать от 500 тысяч рублей до 3 миллионов рублей. Семье соседки Николая Ивановича Елены Ушаковой отказали в обещанных выплатах. 22 июля во время прямой линии с губернатором сын погибшей женщины Евгений Ушаков рассказал Гладкову об этом.
—…Вы мне не писали, и я не увидел обращение: «Вячеслав Владимирович, давайте уговорим мою маму с папой не посещать опасные места», — ответил губернатор. — Вы ко мне не обратились. А сейчас приходите и спрашиваете, где деньги, похоронив маму? А вы точно сын?
Муж Елены Ушаковой тоже сейчас живет в «Патриоте». Он поднимается по ступеням крыльца, за ним идет его родственница. Ей 96 лет. С огромным трудом она преодолевает четыре ступеньки. Остальные старики ей помогают.
Молодые, румяные юноши в форме выходят из столовой и строем отправляются в «Школу патриотов».
В Белгороде на каждом подъезде висит объявление, в какой квартире искать ключи от подвалов.
Но в некоторых объявлениях сообщается, что дома оборудованы «техподпольями», которые не могут использоваться для укрытия.
Ракеты над Белгородом ПВО сбивает почти каждую неделю. Местные привыкли. Все лето в городе шли фестивали — музыкальный, цветов, Bike Rock Fest, уличной моды, ГТО. Центральный парк города еще украшают буквы, оставшиеся с летнего фестиваля цветов: «Жаркое. Цветущее. Твое».
— У нас тут прямо Рио-де-Жанейро было, — рассказывает жительница Белгорода. — Некоторым кажется неуместным. Но хорошо, что нас отвлекают праздниками от мрачных мыслей.
В чистом голубом небе сначала слышен свист, потом взрыв, тонкая белая полоса — след работы ПВО. Свечами в небо уходят четыре ракеты. Они встречаются со своими целями где-то за облаками. И на земле слышен только грохот.
Старики недолго глядят в небо. Один из них — с палкой и в вязаной серой жилетке — достает сигареты. Зовет друга: «Ходи, ходи покурим, може последний раз».
Слышен ненасытный, ползучий, далекий, утробный рокот взрывов. Он слышен целый день. Но только в одном конце города. В другом конце невесты в белых платьях стоят у ЗАГСа.
Фото: Telegram / Настоящий Гладков