Переживает, что до ста лет может не дожить. А отметить хочется. Дочь Капиталина успокаивает:
— Мама, не переживай. Мы твои сто лет отметим и в этом году, и в следующем.
Говорить приходится очень громко. В правое ухо. Валентина Алексеевна не слышит. Почти одновременно — пять-шесть лет назад — она ослепла и оглохла. Получила информационный вакуум. Именно это ее тревожит.
Капиталине Васильевне — одной из четверых детей ветерана — приходится непросто. С мамой нужно уметь договориться, достучаться до нее. Ей и самой уже за 70. Нагрузка неслабая. Психологически бывает очень непросто постоянно быть рядом. Но так сложилось, что именно Капиталина забрала маму к себе в квартиру. Пять лет, как они живут вместе. Обиды иногда случаются на ровном месте.
Валентина Алексеевна Кузнецова с сыновьями
— Я могу пять раз повторить одно и то же. На шестой — громко крикнуть то же самое. А она мне в ответ: «Чего орешь?» Понимаю ее. Ей не столько тяжело физически. Врачи приходили на осмотр недавно, сказали, что здоровье у мамы отменное и что проживет она еще сто лет. А раньше говорили, что до ста лет точно проживет, — рассказывает Капиталина Васильевна. — Ей морально тяжело. Я думаю, люди просто устают жить уже к этому возрасту. Иногда она говорит: «Я так устала в этой тьме жить!..» Ей нужна хоть какая-то информационная подпитка. Если бы хоть слышала, точно была бы в курсе всех политических событий. А то и не слышит, и не видит. Как быть?
Слуховые аппараты не помогают. Внук, Алеша, все время пытается помочь Валентине Алексеевне. Наушники беспроводные, портативные аудиопроигрыватели — все это пробовали. Подошло не все. Но однажды через наушники с портативного проигрывателя получилось.
— Смотрим, она притихла — вроде слушает. Мама, ты слышишь, кто говорит? Она нам отвечает: «Марина Влади про Высоцкого рассказывает».
Но длилось это недолго. Мама вскоре устала, — вспоминает дочь. — Мы были настолько удивлены тому, что она Влади знает и Высоцкого. Это совсем не ее репертуар. Хотя почему удивлены. Она была достаточно образованна. И память у нее — не то что у меня. Знаешь, какие стихи длиннющие она читает?!
«Гул, рев, мир на части раскалывается»
Валентина Алексеевна сидит в своей комнате. Аккуратная, чистенькая старушка в белом платке. По поводу чистоплотности позже, немного сбиваясь, расскажет, что однажды на войне командир привел ее в пример. Заставил всех девушек раскрыть вещмешки, и самый аккуратный был как раз у Валентины. Хвалил.
Или другой случай вспоминает Валентина Алексеевна:
— Однажды зашла в землянку, а там накурено, на полу окурки и очень грязно. Я быстро все прибрала. А потом кто-то из командиров говорил, что столько женщин здесь бывало, но ни одна порядок не навела. А я не люблю, когда грязно.
Валентина Алексеевна стирает своё бельё. Ей необходимо заниматься домашними делами, чтобы немного двигаться
Еще четыре года назад Валентина Алексеевна сама стирала нижнее белье и платочки. В раковине — как чувствовала, как могла. Дочь понимала, что матери нужно хоть чем-то заняться, и потому всячески поддерживала: вот твое белье, стирай. А вот лук, его нужно перебрать и очистить от лишней шелухи. У слепой Валентины Алексеевны было занятие.
На улицу сейчас ветеран уже не выходит, только на балкон. «Прогулки» совершает по квартирному Арбату — из комнаты в кухню и обратно по коридору. В силу возможностей делает зарядку. Важно, чтобы не было пролежней.
— Она все время моет посуду, — говорит Капиталина Васильевна. — Я сначала нервничала. Ну, как может помыть посуду невидящий человек? Сейчас успокоилась.
Ей надо чем-то заниматься. Она никогда не сидела просто так.
Перемываю потом сама за ней, чтобы было чисто.
Пока мы общаемся с Капиталиной Васильевной, Валентина Алексеевна чувствует, что в доме кто-то есть, кроме нее и дочери. Она словно вытянулась в струнку.
— Мама, у нас гости. Это журналист, мама. Хочет вопросы тебе задать. Расскажешь о себе? О войне? — громко, хорошо выговаривая слова, объясняет Капиталина Васильевна.
— А что про войну сказать? Когда война — это плохо. Мне 20 лет. Это 34-я армия, Северо-Западный фронт, автосанитарная рота. Валдайская возвышенность. Я маленькая ростом, худенькая. А солдат с поля выносила огромных. Двухметровые двое были. Еле вытащила — такие здоровые. И на носилках мы с девчонками тоже таскали тяжеленных раненых бойцов. Когда провожала раненых до госпиталя на грузовике, все песни им пела. Бывало, запою, а кто-то скажет: «Братцы, так эта сестричка уже нас провожала». По голосу узнавали. Любили, когда пела на удмуртском. А бойцы… У кого-то полбока оторвано. Раны открытые, в них черви ползают. Белые. Страшно смотреть.
Едем однажды так в машине. Раненым тяжело. Они говорят: «Потише, товарищ шофер, потише». А немецких самолетов много было. За одной нашей машиной по несколько самолетов гонялись. Я говорю: «Товарищи раненые, терпите. Нас бомбят!» Они сразу: «Товарищ шофер, быстрее! Товарищ шофер, быстрее!»
Вдруг Валентина Алексеевна словно переключается и начинает читать Есенина: «Ты жива еще, моя старушка?..» Поэтические строки льются потоком. Она вспоминает стихи каждый день, чтобы освежить память и уловить то, чего когда-то не уловила. Она не спотыкается ни об одну строчку. Она — читает! Выразительно и чуть протяжно на словах: «Я по-прежнему такой же нежный…» Ее глаза закрыты. Кажется, что она погружается на самое дно своей памяти.
Хорошо помнит кровь, грязь, красную от крови реку. Стоит жара летом.
Помнит, как чуть было не остались без землянки зимой:
— Пожар случился в землянке. По неосторожности. И я тут появилась. Потушила. Фуфайка под руками была. Потом благодарность от командира получила. Когда я дежурной по землянке была, там всегда тепло было. Бойцы часто греться к нам забегали. А мне чего? Лыжи надела, и вперед — в лес за дровами да за вениками, чтобы пол мести. Я вообще домовитая. Когда на Валдайской возвышенности были, бойцам подушки делала из чернопалочника.
— Страшно было?
— А как же. Но очень страшно — это когда бой в воздухе. Кажется, что самолеты с неба на тебя падают. Гул, рев, мир на части раскалывается.
— Чему радовались на фронте?
— Если под подушкой есть кусочек сахара… Многие его так хранили.
— Влюблялись?
— Ну, симпатии были со стороны бойцов. Но не до того там было.
Валентина Алексеевна в воспоминаниях сбивчива. Помнит, что комиссовали ее в 43-м году со Сталинградской битвы.
Молчит-молчит, а потом вдруг запоет: «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля…», или ту, которая ей особенно нравится: «Кружит сокол одиноко». Да так проникновенно, сосредоточенно, словно боится не донести тайный смысл.
«Я порезала мамины награды, а она меня наказала»
Капиталина Васильевна рассказывает о своей маме. Вспоминает, какая та была раньше и какая сейчас.
— Мне кажется, она душой очерствела. Думаю, что все-таки это ее изоляция. Осваивать гаджеты уже возраст не тот. А самой в себе все проживать очень сложно. Все-таки учителем начальных классов была. Четверо детей, работа, хозяйство. В деревне жили.
— Вы сейчас уже взрослый человек. Можете вспомнить, ощущалось ли тогда, в вашем детстве то, что человек прошел тяжелые испытания?
— Раньше разговоров про войну не было. Наверное, это часть государственной политики и человеческого восприятия того поколения. Радость от Победы. И точка. О болях и страстях не рассказывали. Мужчины-фронтовики часто спивались от боли душевной и физической. Умалчивалось это все. Папа у меня тоже фронтовиком был.
Помню, однажды фильм смотрели с ним про войну. Сидим на диване. Смотрит, молчит. Трижды, каждый раз все громче и громче, произнес фразу: «Ну, совсем все не так было». Он был расстроен. Потом просто встал и ушел.
С тех пор и я не люблю фильмов о войне. Мне все кажется, что нас обманывают. Или говорят не всю правду.
Мама вообще свое военное прошлое не афишировала. Я все думаю — почему? Не знаю. Во-первых, она на фронте была только год. В 42-м ее взяли, а в 43-м демобилизовали из-за грыжи. Она просто надорвалась от таких нечеловеческих нагрузок. Помнит все не очень хорошо. А вот раньше много чего помнила, но не рассказывала. Сейчас уже конкретики мало. Обрывочные воспоминания. Может зациклиться на каком-то одном.
Иногда я склонна думать о том, что ей может быть стыдно из-за чего-то. Есть же такое понятие, как военно-полевая жена. На войне было всякое. И молодые девушки тоже имели право на жизнь. Даже в таких условиях. А в мирной жизни все это сложно переварить. Я не знаю.
Валентина Алексеевна Кузнецова с сыновьями и дочерьми
Но я точно поняла однажды, как дорого для нее все это и важно. Когда она это проявила. Мы жили в деревне. У мамы был ридикюль. В нем хранились боевые награды. Какие это награды, я не помню, конечно. Ребенком была. Потому для меня они имели ценность лишь как красивые игрушки и ничего более. В общем, я порезала то, что режется, на красивые цветные тряпочки. Мама меня отлупила за это березовой вицей. Мне уже за семьдесят, а я, когда прохожу мимо березы, сразу вспоминаю ту самую вицу. Я тогда шла по улице в слезах, а деревенские удивлялись: учительница, а так побила ребенка.
Потом даже сами медали куда-то пропали. Может, в переездах. Все хочу восстановить данные о наградах, но пока никак не соберусь. Понимаю, что ко всей этой памяти мы как-то халатно отнеслись.
Раньше 9 мая мы выходили на демонстрацию, я водила маму на привал. Его в поселке ежегодно проводят. Ветеранам войны и труда устраивают концерт, варят солдатскую кашу, наливают боевые сто грамм. Но она всегда их сливала, несла домой и уже там выпивала. Без боевых ста грамм и сейчас не обходится, просто уже не по силам ей выходить из дома.
9 мая у нас приемный день. Приезжают дети, внуки, правнуки. Поздравляют. Недавно приходил глава района и депутат нашего округа. Вручили юбилейную медаль.
Мама говорит, что медаль — это хорошо, она заслужила ее. Снова прочла все стихи, которые знает, и почти все песни спела.
Я такой памятью, как у нее, похвалиться не могу. Стихи про 28 панфиловцев огромные! Автора не помню. Но я такое не осилю. А Есенина, наверное, она всего знает.
— Возраст уже солидный у мамы. Неужели вообще нет сложностей со здоровьем?
— Есть. Психические. Старческую деменцию никто не отменял. У нее прекрасный аппетит и отлично работают внутренние органы. Но вот с психикой есть проблемы. Лекарства для профилактики она не признает. Свистнет их, и все, конец связи. А они очень нужны, чтобы не было хуже.
И вот однажды ей стало плохо. Не понимала, кто она, где находится и что творит. Калом могла измазать комнату и была почти невменяемой. Оставлять одну невозможно. Я уже и сама как зомби стала. Это вымотало. В больницу ее не взяли хотя бы на время, чтобы я могла прийти в себя. С таким диагнозом, я так поняла, семидесятилетних еще берут, а тех, кому за девяносто, уже нет.
И представьте себе, нам удалось вытащить ее из этого состояния. Я сделала для этого все возможное. Но страшно боюсь весны и осени, когда могут начаться обострения. И здесь я не церемонюсь. Лекарства даю правдами и неправдами. Потому что это страшно.
— Есть же госпитали для ветеранов.
— Я давно не узнавала, что и как там. Помню, однажды сказали, что с сопровождением не положено. А сама себя она обслуживать уже не может. Но вот надо узнать, что сейчас.
Капиталина Васильевна ставит на стол пироги. Наливает чай с молоком для мамы. Валентина Алексеевна его любит. А через пару минут они сядут записывать пожелания для учеников музыкальной школы от ветерана. Валентина Алексеевна желает всегда много и с удовольствием. Она — одна из двоих ветеранов Великой Отечественной войны в этом районе Удмуртской Республики, которые пока еще живы.
На заглавном фото Валентина Алексеевна с дочерью Капиталиной
Текст был впервые опубликован 9 мая 2020 г.