Незадолго до 30 октября, дня политзаключенного в СССР, я вернулся из командировки в Ташкент, где проходила всесоюзная научно-практическая конференция, посвященная 100-летию со дня рождения профессора Евгения Поливанова, гениального русского лингвиста.
И в тот памятный вечер, когда на полутемной, инфернальной площади Дзержинского отец Глеб Якунин* служил панихиду по миллионам жертв тоталитарного режима, когда был открыт в сквере на Лубянке памятный знак – камень с территории Соловецкого лагеря особого назначения, а стены мрачных (но явно напуганных!) зданий КГБ билось гневным эхом слово Сергея Ковалева и Льва Разгона, Алеся Адамовича, Юрия Карякина и Сергея Станкевича, я зажег близ соловецкого камня свою поминальную свечу.
У Евгения Дмитриевича Поливанова нет «официальной» могилы, она неизвестна, ибо он также был казнен палачами с «чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем» – в 1938 году. Но теперь, как и миллионы наших убиенных циничным режимом сограждан, Евгений Дмитриевич обрел хотя бы такой, «условный» памятник. И ему тоже была провозглашена Вечная память…
Холодный ветер трепал хрупкое пламя наших свечей, как будто смертное дыхание лубянских зданий-айсбергов хотело их уничтожить, заморозить. Но пламя памяти о жертвах режима теперь, хочу надеяться, нами надежно защищено. Ибо в этой защите – гарантия нашей собственной свободы. И даже жизни…
* * *
Евгений Дмитриевич Поливанов
Жизнь же профессора Поливанова была фантастична. Его вклад в российское и мировое языкознание – просто огромен. Очень весомы его заслуги и в деле языкового строительства, в создании новых алфавитов для ряда народов нашей страны.
Однако, если славянский просветитель Мефодий (он вместе с братом Кириллом создал славянскую письменность), уже будучи в сане архиепископа, преследовался немецким духовенством и был ввергнут на некоторое время в тюремное узилище, то просветитель нового, «революционного» времени Евгений Поливанов подвергся политическому шельмованию научными оппонентами, изгнанию из ведущих научных центров, а в итоге был просто уничтожен своими же соотечественниками в годы сталинских репрессий. История во многом любит повторения, только зачастую вовсе не в виде фарса, как это принято считать, а в более жестоком варианте.
У одного из известных поэтов я встретил мысль о том, что главная общность поэтов – в их отличии друг от друга: поэзия – моноискусство, где судьба, индивидуальность доведены порой до крайности. Такой индивидуальностью, доведенной до крайности, был и профессор Поливанов.
Мудрый и цепкий словом Виктор Шкловский, знавший Поливанова в молодости по работе в известном ОПОЯЗЕ (Общество изучения поэтического языка) вместе с В.А. Кавериным, О.М. Бриком, В.Б. Томашевским, Б.М. Эйхенбаумом, В.М. Жирмунским, уже в наше время отозвался о Поливанове переполненной внешним парадоксом, но абсолютно точной фразой:
«Поливанов был обычным гениальным человеком. Самым обычным гениальным человеком».
Поливанов, как принято в таких случаях писать, был сыном своей эпохи, человеком, преисполненным революционного романтизма и честно служившим режиму, установившемуся после октябрьского переворота 1917 года.
Его вера и верность достойны уважения.
«Я встретил революцию как революцию труда. Я приветствовал именно свободный любимый труд, который для меня стал рисоваться полезным именно в революционной обстановке».
Под этими словами Е.Д. Поливанова могли бы поставить свою подпись десятки отечественных ученых, поверивших большевикам и принявших революцию не только сердцем, но и умом.
Действительно ли Поливанов был уникальным человеком? Один из основных отечественных биографов ученого, увы, уже покойный профессор В.Г. Ларцев из Самарканда (автор вышедшей крохотным тиражом в 1988 году книги о Евгении Дмитриевиче), совершенно справедливо отмечал, что Е.Д. Поливанов, будучи прежде всего языковедом, занимался кроме того педагогикой, этнографией, фольклористикой, текстологией, литературоведением, логикой, психологией, социологией, историей, статистикой и другими науками (причем познания в этих областях знания, как и владение десятками языков и диалектов, конечно же, непосредственно отразились на многочисленных открытиях Е.Д. Поливанова в лингвистике, часть из которых имеет мировое значение).
Уникальность ученого помимо всего заключалась и в степени его вовлеченности в общественную жизнь страны, что шло параллельно с его научными изысканиями: выполнение ответственнейшего задания Ленина, работа под руководством первого наркоминдела Троцкого, тесное сотрудничество с Коминтерном и многое другое, о чем многие одаренные ученые-лингвисты той поры не могли даже и помыслить.
А чего стоит поединок Поливанова с марризмом? Самоотверженность, граничащая с безрассудностью, исключительная научная объективность и природный дар пытливого исследователя заставили его открыто и почти в одиночестве выступить против «пролеткультовского» учения академика Н.Я. Марра о языке и одновременно против складывавшегося культа личности Марра в науке!
И когда в 1950 году под видом «свободной дискуссии о языке» в газете «Правда» кремлевский горец, желавший стать Корифеем Всех Наук, раздраконил «аракчеевский режим в языкознании» (им же самим, между прочим, во многом и порожденный) и само «новое учение о языке» Н.Я. Марра и его верных последователей, то в своей критике этой псевдонаучной теории Сталин… повторил многое из того, что Поливанов доказывал марристам еще в конце 20-х годов!
Удивительная своеобычность Евгения Дмитриевича Поливанова заключалась и во многом другом.
Например, в его собственной литературной деятельности поэта и переводчика (он писал интересные стихи, о чем свидетельствует сборник «Метаглоссы», поэма «Ленин», был одним из первых и наиболее эрудированных переводчиков киргизского народного эпоса «Манас» на русский язык).
Или в особенностях его быта, крайне аскетического, а порой и с элементами, как бы заимствованными из авантюрных романов.
Или, например, в степени овладения другими языками: когда ученый приехал в Нукус, то ему понадобился лишь месяц для того, чтобы изучить каракалпакский язык и совершенно безупречно прочитать на нем доклад перед каракалпакской аудиторией!
Однако – как ни страшно об этом говорить – судьба такого одаренного человека не была уникальной для тоталитарного режима, для эпохи сталинщины, ибо он разделил горькую участь многих других выдающихся деятелей отечественной науки: историков и литературоведов, математиков и физиков, биологов и экономистов, тысяч и тысяч незаурядных исследователей.
* * *
Поливанов родился 28 февраля (12 марта) 1891 года. 25 января 1938 года он был расстрелян. Посмертная реабилитация пришла к ученому лишь в 1963 году.
Вениамин Александрович Каверин написал о Поливанове такие строки:
«И сам Е.Д. Поливанов, и то, что он сделал, и его судьба – необыкновенны и должны войти в историю русской науки».
Слова эти звучат как эпитафия. Но нет могилы, на которой мог бы быть установлен памятник Е.Д. Поливанову, а на нем – начертаны эти строки Каверина…
Забегая вперед, хочу сказать, что несмотря ни на какие преграды и противодействия неосталинистов, неомарристов (противодействие это – не миф, знаю о нем на своем личном опыте, чуть не ставшем горьким…), истина все же торжествует. И легендарный профессор Поливанов занимает ныне одно из наиболее почетных мест в истории нашей филологии (хотя огромный его вклад в науку до конца еще не оценен и даже не полностью известен, а многие рукописи безвестно канули в бездонные подвалы НКВД или уничтожены их хозяевами). И я просто по долгу совести обязан самым добрым словом вспомнить и назвать тех советских ученых, которые способствовали торжеству справедливости в отношении Евгения Дмитриевича: это – В.М. Алпатов, Ф.Д. Ашнин, В.П. Григорьев, В.К. Журавлев, С.И. Зинин, Вяч.Вс. Иванов, Л.Р. Ройзензон, А.Д. Хаютин и другие.
Конечно, совсем особая роль в исследовании научного наследия Поливанова принадлежит нашему уважаемому современнику Вячеславу Всеволодовичу Иванову, другу Пастернака, лауреату Ленинской премии, народному депутату СССР, академику. Он был не только «подписантом» 60-70-х годов, не только был изгнан из МГУ в 1959 году «в рамках антипастернаковской кампании»; это именно Вячеслав Всеволодович, движимый вечной идеей справедливости, заставил неуклюже оправдываться бывшего генерального прокурора СССР А.Я. Сухарева прямо во Дворце съездов Кремля при ответе на вопрос об участии Сухарева в гонениях на советских диссидентов…
Хочу подчеркнуть, что еще до официальной реабилитации Евгения Дмитриевича Вяч.Вс. Иванов опубликовал в журнале «Вопросы языкознания» (№ 3 за 1957 год) статью «Лингвистические взгляды Е.Д. Поливанова» (замечу также – с первой библиографией трудов Е.Д. Поливанова).
Большим событием стал выход в свет книги Е.Д. Поливанова «Статьи по общему языкознанию» (М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1968), составителем которой выступил профессор А.А. Леонтьев.
А в начале лета 1968 года читатели получили прекрасную книгу профессора В.Г. Ларцева «Евгений Дмитриевич Поливанов: Страницы жизни и деятельности» (М.: «Наука»), в которой можно найти и своеобразный творческий портрет ученого, и подробный рассказ о многих этапах его жизни, и интереснейшие воспоминания людей, знавших Евгения Дмитриевича, и своеобразную краткую антологию его литературных работ.
Вовсе не случайно, что в других воспоминаниях – «Мой путь в науке», – принадлежащих перу бывшего директора Института русского языка АН СССР Ф.П. Филина (а эти воспоминания, опубликованные в журнале «Русская речь» № 2 за 1988 год, нам пытаются навязать чуть ли не как «наиболее объективный взгляд» на историю советской лингвистики), имя Е.Д. Поливанова среди трех десятков названных Филиным фамилий крупных советских филологов вообще даже не упоминается.
Эта фигура умолчания имеет свои причины. Филин был одним из наиболее энергичных адептов «нового учения» о языке Н.Я. Марра и одним из последовательных продолжателей линии своего учителя как жесткого идеологического «организатора» филологической науки (уже в конце 60-х – начале 70-х годов Филин печально прославился своими гонениями на инакомыслящих филологов, которые он весьма успешно организовывал в духе марристских расправ с оппонентами, и творил это по указанию отдела науки ЦК КПСС и «компетентных органов»).
Поэтому теперь, когда по многим первоисточникам и архивным материалам, по исследованиям названных мною ученых и воспоминаниям современников Е.Д. Поливанова нам довелось наконец-то близко встретиться с жизнью и творчеством Евгения Дмитриевича, мне иногда кажется, что некоторые строки Пастернака были посвящены именно этому ученому:
Кому быть живым и хвалимым,
Кто должен быть мертв и хулим,
Известно у нас подхалимам
Влиятельным только одним.
* * *
Книга В.Г.Ларцева
Жизнь и творчество Е.Д. Поливанова были настолько необычны и насыщенны, что даже автор единственной книги о нем В.Г. Ларцев, как мне показалось, был в некоторой растерянности от этой биографической стихии и явно не смог в заданный объем своего издания поместить все, что хотел бы. Мне это в кратком очерке тем более не удастся. Но все же попробую хотя бы кратко вам показать, что судьбе вовсе не случайно было угодно избрать именно Евгения Дмитриевича Поливанова главным научным оппонентом Николая Яковлевича Марра (ибо Марр тоже во многом был – и это объективный факт! – личностью незаурядной!..), а затем отдать на заклание Ее Величеству Системе.
Е.Д. Поливанов окончил Петербургский университет, где он был учеником академика И.А. Бодуэна де Куртенэ и Л.В. Щербы, в 1912 году. Одаренного молодого ученого оставили работать на кафедре сравнительного языкознания (а обучался он в университете на славянско-русском отделении историко-филологического факультета и факультета восточных языков, где, кстати, Поливанов слушал у Марра курс грузинского языка).
И до событий октября 1917 года, и после них Е.Д. Поливанов занимался педагогической и научно-исследовательской работой самым активным образом.
Трудно перечислить все его места работы и должности. Назовем лишь некоторые: приват-доцент факультета восточных языков Петроградского университета (по японскому языку), профессор факультета общественных наук Петроградского университета (это уже с 1919 года), профессор японского языка Института живых восточных языков в Петрограде, заместитель председателя Научного совета Наркомпроса Туркестанской АССР, профессор Туркестанского восточного института в Ташкенте и Среднеазиатского государственного университета, член Научного совета Всесоюзного центрального комитета нового тюркского алфавита, председатель лингвистической секции Института языка и литературы Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН), профессор кафедры языка и литературы Узбекской государственной педагогической академии, Узбекского государственного научно-исследовательского института культурного строительства в Ташкенте, профессор Киргизского института культурного строительства и педагогического института в г. Фрунзе и так далее. Да разве дело в этих серьезных должностях?!
Е.Д. Поливанов был основоположником многих направлений, по которым развивается ныне отечественная и мировая лингвистика. Вот как однажды отозвался об ученом Вяч.Вс. Иванов:
«Создание Е.Д. Поливановым… оригинальной лингвистической концепции и ее обоснование фактами очень большого числа самостоятельно изученных языков различных семей было возможно благодаря объединению в его лице исключительно одаренного полиглота, талантливого япониста, китаеведа, тюрколога и лингвиста-теоретика, хорошо знакомого не только с русской и западноевропейской, но также дальневосточной и арабской лингвистикой».
Кстати, о знании языков: думаю, что и сам Е.Д. Поливанов точно не знал числа языков, которыми владел, хотя считал, что знает французский, немецкий, английский, латинский, греческий, испанский, сербский, польский, китайский, японский, татарский, узбекский, туркменский, казахский, киргизский, таджикский – то есть шестнадцать языков. Учтите, что он владел тонкостями многих диалектов восточных языков; в 1964 году знавший Поливанова старый дехканин Махмуд Хаджимурадов на вопрос о том, как говорил на его диалекте узбекского языка Евгений Дмитриевич, ответил коротко и исчерпывающе: «Лучше меня…»
Биографы Поливанова считают, что помимо названных он владел еще и (по крайней мере, лингвистически) абхазским, азербайджанским, албанским, ассирийским, арабским, грузинским, дунганским, калмыцким, каракалпакским, корейским, мордовским (эрзя), тагальским, тибетским, турецким, уйгурским, чеченским, чувашским, эстонским и некоторыми другими языками…
Весьма значителен вклад Евгения Дмитриевича Поливанова в изучение конкретных языковых систем: для многих из них он создал научные грамматики, описания диалектов, провел анализ звукового строя, создал словари, учебные пособия. Не случайно Поливанов и ряд его современников-языковедов, участвовавших в сложнейшем деле языкового строительства в СССР, называют новыми Кириллами и Мефодиями.
Между прочим, у Евгения Дмитриевича есть интереснейшие работы, посвященные преподаванию русского языка как народного и ряда языков народов СССР русскому населению, в том числе – взрослым (что оказалось чрезвычайно актуальным делом в наши, сложные и противоречивые 80-90-е годы XX столетия!).
Можете представить себе мое волнение, когда, уже в течение двух лет занимаясь судьбами репрессированных филологов и, в первую очередь, Поливанова, совершенно неожиданно в одном из забытых книжных шкафов библиотеки деда я нашел небольшую книжечку в матерчатом, выцветшем зеленом переплете, на титульном листе которой было напечатано: «Профессор Востфака САГУ, Д. Член Росс. Асс. Научно-Исслед. Ин-тов (по восточной секции) Е.Д. Поливанов. Краткий русско-узбекский словарь. Акц. О-во «Туркпечать», 1926»… С волнением читал я предисловие, написанное Евгением Дмитриевичем к этому очень интересному учебному словарю! Вышел он тогда, во второй половине 20-х годов, тиражом в 10 тысяч экземпляров…
Особенно много сделал Поливанов для развития теории языка, для теоретической лингвистики. Приведу опять-таки лишь некоторые примеры.
Книга о дунганской латинизированной орфографии написана Е.Д. Поливановым и Ю.Я. Яншансином в 1937 г.
…Первым в науке он распространил принцип системности на историю языка. …Поливанов разработал теорию фонологических изменений во всем многообразии их взаимосвязей и взаимообусловленности (именно эту теорию разовьет позже Роман Якобсон, и она получит мировое признание). …Многое сделал Евгений Дмитриевич для вскрытия причин языковых изменений (его концепцию, правда, не вполне в духе Е.Д. Поливанова, позже использует французский лингвист А. Мартине, например, в книге «Принцип экономии в лингвистике»). …Е.Д. Поливанов, по сути дела, явился основоположником советской социолингвистики. …Немало нового внесено ученым в теоретическое осмысление языковых контактов, в частности, их механизмов.
Да разве перечислишь все области науки, в которых ощутимы результаты его исследований: ведь это еще и изучение типологии ударения, фонологической роли слога, описание «звуковых» жестов и многое другое.
Разумеется, волновали его и пути создания марксистской лингвистики. Поливанов не только в ряде статей, а затем и в публичной дискуссии (получившей название «поливановской») 1929 года выступил против идей Марра, но сумел даже в 1931 году, находясь уже практически в научном изгнании, выпустить в издательстве «Федерация» сборник научно-популярных статей под наименованием «За марксистское языкознание»: эта книга на общем фоне триумфа «пролеткультовской» теории Марра, столь нужной в ту пору утверждающемуся сталинизму, была сильным ударом по позициям марристов и, пожалуй, последним контрнаступлением традиционного языковедения…
Научное наследие Поливанова огромно. По данным Л.Р. Концевича, одна только библиография его работ, изданных при жизни Евгения Дмитриевича и после его смерти, охватывает свыше 200 названий.
Около 60 рукописей хранится в разных архивах – они известны. Но при этом удалось собрать около 220 (!) названий тех неопубликованных работ, которые еще не обнаружены. И, возможно, большая часть из них уже безвозвратно утрачена – таков удел конфискованных архивов практически всех репрессированных ученых.
Хотя в последнее время вдруг из потайных сундуков госбезопасности то и дело «всплывают» рукописи некоторых поэтов, писателей, естествоиспытателей. Еще и еще раз приходится спрашивать нынешних руководителей КГБ: когда мы перестанем быть иванами-не-помнящими-родства и с этих тайных хранилищ падут наконец все замки? Сохранилось ли в них что-либо из наследия Е.Д. Поливанова?!
Революционное движение он принял всем сердцем. Биографы пишут, что первым политическим выступлением был его протест против империалистической войны: Поливанов написал на испанском (!) языке антивоенную пьесу, за что был арестован и отсидел неделю в тюрьме. Сам Евгений Дмитриевич писал о себе, что от пацифизма пришел к интернационализму. До октября 1917 года Е.Д. Поливанов несколько месяцев работал в отделе печати МИД Временного правительства (он был тогда левым меньшевиком, мартовцем).
В 1919 году петроградский профессор вступил в РКП(б).
Но еще до этого он стал широко известен как друзьям революции, так и ее противникам и оппонентам. Советской же власти особенно пригодилось его знание языков: талант полиглота и дарование исследователя получили необычное применение – Поливанову было поручено заниматься в Народном комиссариате иностранных дел всеми связями со странами Востока (по должности это был уровень одного из руководителей наркомата), а параллельно с этим – поиском и публикацией тайных договоров царского правительства. Такова была идея Ленина, выраженная в Декрете о мире: «Тайную дипломатию Правительство отменяет (правда, отменено это было, как мы теперь знаем, ненадолго… – М.Г.)», со своей стороны выражая твердое намерение вести все переговоры совершенно открыто перед всем народом, приступая немедленно к полному опубликованию тайных договоров, подтвержденных или заключенных правительством помещиков и капиталистов с февраля по 7 ноября (25 октября) 1917 г..
Следует заметить, нисколько не умаляя «заслуг» известного революционера, балтийского матроса Николая Маркина, чье имя традиционно связывается с публикацией договоров, что очень большая роль в этом деле принадлежит именно Е.Д. Поливанову. Не случайно в ноябре 1917 года «буржуазная» газета «Наша речь» озабоченно писала:
«В министерстве (иностранных дел. – М.Г.) все время хозяйничает г. Поливанов, приглашенный на амплуа специалиста по расшифровке тайных договоров, и секретарь народного комиссара г. Залкинд».
В 1918 году Е.Д. Поливанову было поручено еще одно необычное, но важное дело. Он ведет политическую работу среди петроградских китайцев (их с начала XX века в городе на Неве было очень много). Молодой востоковед стал одним из организаторов «Союза китайских рабочих», редактировал первую китайскую коммунистическую газету, был связан с китайским Советом рабочих депутатов и с теми китайскими добровольцами, которые сражались на фронтах гражданской войны…
С 1921 года Поливанов работал в Коминтерне: переехав в Москву, он становится помощником заведующего Дальневосточной секцией Коминтерна (именно Коминтерн в том же году командирует его в Ташкент)…
А сколько сделал «красный профессор» и интернационалист Поливанов для решения национально-языковых проблем в молодом Советском государстве! И все это – лишь отдельные этапы той другой стороны жизни, которую в наше время привыкли определять казенным советским словосочетанием «общественная работа»…
К тому же Поливанов был инвалидом: еще в юношеском возрасте он при достаточно таинственных обстоятельствах потерял кисть левой руки!
Стоит согласиться – то был человек необыкновенной судьбы, энергии, дарования и работоспособности. Вениамин Каверин сделал Евгения Дмитриевича одним из своих литературных героев – вспомним роман «Скандалист, или вечера на Васильевском острове», образ профессора Драгоманова, а также рассказ «Большая игра».
И тот же Вениамин Александрович так писал в своих мемуарах:
«Это нужно быть человеком огромной воли и огромной чести и огромной веры в советскую науку для того, чтобы действовать так, как действовал Поливанов».
Одаренный, образованный исследователь Евгений Дмитриевич Поливанов понял, какую опасность для языкознания, для философии и политики, для обстановки свободного творчества в науке представляет вульгарно-материалистическая и псевдомарксистская теория академика Н.Я. Марра, а также вносившаяся окружением академика обстановка идеологической нетерпимости к научным оппонентам. Открыто выступив против марризма в 1928-1929 годах, он продолжал неравную схватку с ним буквально до самого ареста.
В подборке читательских откликов на роман В. Дудинцева «Белые одежды» встретил я следующую мысль:
«Так трудно и так опасно ходить в чистых, белых одеждах – все норовят кинуть в тебя ком грязи. А в сером балахоне притворства – ужели ты так же чист?! Нет! Вот и получается, что истинным, хотя и безрассудным мужеством обладают лишь те, кто идет по жизни в белых одеждах правды, презирая серые балахоны полуправды и лжи…»
В белых одеждах правды шел к быстро приближавшемуся концу жизни и профессор Поливанов.
В «поливановской» дискуссии Евгений Дмитриевич дал объективный научный анализ теории Марра, причем указал и на ряд ее интересных сторон. Однако марристы, рвавшиеся к Олимпу власти в науке (как и их последователи уже в 60-70-е годы…), напрочь отвергли идею демократического обмена мнениями, чисто научного спора и в духе эпохи обрушили на Поливанова ушат политических обвинений: он был назван «идеологическим агентом международной буржуазии», «разоблаченным монархистом-черносотенцем», «кулацким волком в шкуре советского профессора» и т.п.
Примечательно, что материалы этой дискуссии были опубликованы 1 марта 1929 года в газете «Вечерняя Москва» в рубрике с откровенным названием – «Классовая борьба в науке»…
Когда сталинщина еще только разворачивала репрессивную машину, когда обстановка террора и избиения лучших кадров (от дипломатии до армии, от науки до молодежных организаций) еще не стала обыденной и злой, навет еще не сразу мог привести человека в застенок, научные противники не могли быстро устранить Поливанова, а заодно сломать или уничтожить других ученых.
Но пули постепенно отливались. Правда, поначалу они были не из свинца. Но кто сказал, что в те времена СЛОВО всегда было намного слабее ПУЛИ? Или все-таки еще было слабее?
Уже к концу 1929 года Е.Д. Поливанов был снят со всех должностей, отстранен от научной и педагогической деятельности в Москве (даже изымались из рабочих планов издательств его книги, а уже имевшие наборы в типографиях рассыпались…) и вынужден был уехать в Среднюю Азию, сначала – в Самарканд. От жизни ведущих научных центров страны он был отлучен, имя его там старались не упоминать (или только с руганью)…
Еще один пример. В октябре 1931 года был сдан в печать седьмой том «Яфетического сборника», готовившегося Н.Я. Марром и его последователями. В нем была опубликована рецензия на книгу Е.Д. Поливанова «За марксистское языкознание», во многом примечательная. И даже не тем, что автор скрыл свое имя за инициалами.
Сейчас известно: она вышла из-под пера одного из ближайших подручных (тут уж, простите, другое слово трудно подобрать) академика Н.Я. Марра – некоего С.Н. Быковского. Заметка эта составлена в классических выражениях политического доноса (чем марристы и немарристы любили пользоваться во все времена, вплоть до 80-х годов):
«Основная цель сборника (книга Поливанова была сборником статей. – М.Г.) так сказать, его социальный заказ – это реабилитация современной буржуазной лингвистики. Но так как чрезмерно открытое выступление в Советском Союзе в защиту буржуазной науки, хотя бы в такой до сих пор мало разработанной области, как языкознание, — дело рискованное, – то отсюда и название сборника «За марксистское языкознание», в то время как все содержание сборника направлено против (выделено Быковским. – М.Г.) марксизма».
Завершалась эта рецензия тоже «достойно»:
«Только полной неосведомленностью руководителей наших издательств в элементарных вопросах марксистского языкознания можно объяснить появление антимарксистской книги в 1931 г. на советском рынке».
Конечно же, это был не единственный «отклик» на книгу Е.Д. Поливанова. В том же духе была выдержана и рецензия Сухотина, опубликованная журналом «Культура и письменность Востока». Вот как она заканчивалась (хотя А.М. Сухотин был в целом – антимарристом):
«Рабочий класс будет продолжать строить не только новое общество, но и свою науку, невзирая ни на смех своих врагов, ни на жалкие потуги своих мнимых попутчиков, силящихся под вывеской «марксизма» протащить старый хлам близкой к окончательному банкротству буржуазной методологии» (выделено Сухотиным. – М.Г.).
Между прочим, рецензия Быковского показательна еще и тем, что автор уже «освятил» ее, избрав в качестве эпиграфа цитату из Иосифа Виссарионовича Сталина:
«Клевету и мошеннические маневры нужно заклеймить, а не превращать в предмет дискуссии».
Ох, как уже чесались у марристов руки! Как быстро они поняли, какие неограниченные возможности дает им сталинщина в борьбе с научными оппонентами!
Всякий раз, когда на моем рабочем столе появляются новые свидетельства геноцида тоталитарного режима в нашей стране, новые доказательства, как целенаправленно велась властью война с собственным народом, я невольно вспоминаю яркий отрывок из первого послания Ивана Грозного князю Курбскому, написанного в 1564 году:
«…Русская земля держится Божьим милосердием, и милостью Пречистой Богородицы, и молитвами всех святых, и благословением наших родителей, и, наконец, нами, своими государями… Не предавали мы своих воевод различным смертям, а с Божью помощью мы имеем у себя много воевод и помимо вас, изменников. А жаловать своих холопов мы всегда вольны, вольны были и казнить… Кровью же никакой мы церковных порогов не обагряли; мучеников за веру у нас нет; когда же мы находим доброжелателей, полагающих за нас душу искренно, а не лживо… то мы награждаем их великим жалованьем; тот же, который, как я сказал, противится, заслуживает казни за свою вину. А как в других странах, сам увидишь, как там карают злодеев – не по-здешнему!.. А в других странах изменников не любят и казнят их и тем укрепляют власть свою. А мук, гонений и различных казней мы ни для кого не придумывали; если же ты говоришь об изменниках и чародеях, так ведь таких собак везде казнят…»
В годы массовых репрессий «враги народа» подразделялись в специальных списках, как мы теперь знаем, на три категории. В первую зачислялись самые «опасные»: их уделом преимущественно становилась смертная казнь.
В списки «врагов» по первой категории был зачислен и Евгений Дмитриевич Поливанов, арестованный, по-видимому, в августе 1937 года. 25 января 1938 года тройкаприговорила его к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение незамедлительно – в тот же день.
Расстрельный список
Долгое время повод для ареста оставался для всех загадкой. Но версий и слухов было предостаточно. По одной, Поливанов был арестован как «троцкист», ибо некоторое время работал под началом Троцкого, даже писал стихи, посвященные Льву Давидовичу. По другой, причиной ареста стали знакомство и связь с Бухариным по линии Коминтерна. Третий «слух» проводил связь ареста Евгения Дмитриевича с делом известного среднеазиатского партийного работника А.И. Икрамова (хотя Икрамов был арестован позже, в сентябре 1937 года).
Размышляя о трагической жизни Евгения Дмитриевича, я думаю, что прав тот современный журналист, который в очерке о жертвах сталинских репрессий и их настрадавшихся детях (у Поливанова, слава Богу, их не было, а жена Бригитта бесследно сгинула в жутких глубинах архипелага ГУЛАГ) написал очень точно и остро, «поймав» ощущение многих людей, державших в своих руках реабилитационные справки репрессированных:
«Две справки о посмертной реабилитации. Короткий стандартный текст. Стиль, чем-то напоминающий «похоронки» фронтовых лет. Нет, эти справки, пожалуй, пострашнее «похоронок». В тех было написано: «Погиб в боях за родину». Здесь же: «Посмертно реабилитирован за отсутствием состава преступления». Там вражья пули, а тут?..»
Вот именно такую, страшную и скорбную похоронку напомнило мне официальное письмо из Военной коллегии Верховного суда на имя Федорова Дмитриевича Ашнина.
Ф.Д. Ашнин – филолог, тюрколог, пожилой человек, давно и последовательно (один из немногих!) занимающийся восстановлением «белых пятен» в истории советского языкознания и судьбами репрессированных филологов. Иначе говоря, Федор Дмитриевич – как раз тот человек, который без всяких указаний «сверху», без широковещательных общественных «инициатив», а просто по велению души уже на деле приступил к составлению «Мартиролога советских языковедов».
Много занимается Ф.Д. Ашнин и судьбой, творческим наследием, обстоятельствами жизни и гибели профессора Е.Д. Поливанова. Вот что ответила ему Военная коллегия на один из запросов:
Военная Коллегия
Верховного Суда
Союза СССР
31 декабря 1987 г.
№ 4н-316/63тов. Ашнину Ф.Д.
г. МоскваНа Ваше заявление, поступившее из КГБ СССР, сообщаю, что Поливанов Евгений Дмитриевич 25 января 1938 года был необоснованно осужден и приговорен к расстрелу.
Приговор в отношении Поливанова Е.Д. был приведен в исполнение в тот же день, т.е. 25 января 1938 года.тов. Ашнину Ф.Д.
Начальник секретариата Военной коллегии
Верховного Суда СССР
А. Никонов
Только в 1990 году, Ф.Д. Ашнину удалось получить для работы некоторые материалы дела Е.Д. Поливанова. Они позволят прояснить некоторые факты, впрочем, оставляя многое еще «за кадром»…
Теперь абсолютно ясно, что жизнь Поливанова прекратилась насильственным образом – он был казнен. Но произошло это не во Фрунзе, не в Ташкенте, не в северных лагерях. Это случилось в Москве, куда Поливанов был доставлен чекистами после ареста из Средней Азии; здесь, на Лубянке, велось следствие, и в каком-то потаенном уголке Москвы земля приняла прах расстрелянного Евгения Дмитриевича Поливанова.
Фото из следственного дела
Ф.Д. Ашнину удалось познакомиться с двумя протоколами допросов Поливанова лубянским следователем из плеяды сталинских инквизиторов. В них нет упоминаний ни о Троцком, ни о Бухарине, ни об Икрамове.
Обвинения – по различным разделам страшной 58-ой статьи с главным упором на… шпионаж! Поливанову было вменено в главную вину перед народом то, что он был якобы завербован японской (!) разведкой и стал ее агентом. Вербовка же, по мнению чекистов, произошла в 1916 году во время поездки Поливанова в Японию…
Пока в документах не обнаружено следов доноса, о котором было известно нескольким современниками Поливанова. По некоторым сведениям, автором навета был ученый-филолог (что совсем не удивительно!). Однако пока это не установлено документально, будем называть его условной фамилией, например, Ратманов.
Лишь в апреле 1963 года Е.Д. Поливанов был посмертно реабилитирован Верховным Судом СССР на основании ходатайства Института языкознания АН СССР (у самого Евгения Дмитриевича не осталось родственников, которые могли бы обратиться с подобным прошением). Верховный Суд отмел все выдвигавшиеся против Поливанова обвинения в «измене Родине».
Но память! Научные работы Поливанова собирались по советским и зарубежным городам и весям: сталинизм и послушные ему научные круги умели уничтожить и саму память об ученых, подвергшихся репрессиям. А когда в сентябре 1964 года в Самарканде была созвана предварительная лингвистическая конференция «Актуальные вопросы советского языкознания и лингвистическое наследие Е.Д. Поливанова», то устроители ее не могли найти тогда даже фотографию Евгения Дмитриевича…
Вот так: исчезали труды, письма, фотографии Поливанова, а труды Марра стояли на самых видных полках, его портреты становились чуть ли не иконой для многих лингвистических учреждений. Имя Поливанова надолго было вообще вычеркнуто из науки, а имя Марра было при жизни его присвоено Институту языка и мышления АН СССР (я уже не говорю об учениках Марра, которые резво расхватывали академические и профессорские звания, престижные и «сытые» должности, места в издательских планах, продолжая благоденствовать даже до нашего времени)…
Прискорбно, но факт: Венский университет установил на своем здании памятную доску в честь русского ученого-эмигранта, выдающегося лингвиста Н.С. Трубецкого. Мы же пока не смогли отнестись с таким же уважением к памяти своего выдающегося ученого Е.Д. Поливанова, вклад которого в мировое языкознание равнозначен вкладу Трубецкого, а в чем-то и превосходит его.
"Грамматика современного китайского языка". 6-е изд., 2010 г.
Не выполнены решения самаркандской конференции об издании избранных трудов Евгения Дмитриевича (хотя что может быть важнее для науки?!), о дальнейшем целенаправленном поиске его рукописей, о присвоении имени профессора Поливанова улицам в тех городах Средней Азии, где работал Евгений Дмитриевич, сделавший так много для развития и культуры, и образования, и даже национального самосознания народов этой части мира в нашей стране, в первую очередь – узбекского и киргизского народов.
Хотя… Вот, как видите, в октябре 1990 в Ташкенте прошла большая научно-практическая конференция, посвященная столетию профессора Поливанова, на которую приехали ученые из десятков городов разных республик СССР. Узбекскому педагогическому институту русского языка и литературы, главному организатору конференции, хотели даже присвоить имя Е.Д. Поливанова (таково было пожелание ее участников); это, кстати, очень важно для Узбекистана сейчас, в наше непростое время, ибо Поливанов был настоящим интернационалистом – на деле, а не на словах. Изданы три тома трудов этой конференции, и на обложке – помещен один из известных ныне портретов ученого. В будущем, надеюсь, поливановские чтения станут регулярными и, как это предложили лингвисты из разных городов страны, будут поочередно проходить в Москве, Ленинграде, Фрунзе, Ташкенте, Самарканде. Хорошо это? Без сомнения!
* * *
И все же думая о трагической судьбе этого гения, я еще и еще раз мысленно возвращаюсь на Лубянскую площадь, в вечер 30 октября…
Отец Глеб Якунин* продолжал служить панихиду по жертвам тоталитаризма, оплывали слезами свечи и все больше мрачнели стены здания бывшего НКВД.
Я глядел на камень, привезенный с Соловков, а в памяти вставал другой мемориал – в польском местечке Майданек под городом Люблин. Там, на краю бывшего концлагеря, установлена огромная чаша с куполом. В чаше – пепел десятков тысяч умерщвленных людей из разных стран, который вандалы XX века не успели вывезти на поля в качестве удобрений. Знаете, какая надпись окаймляет эту поистине горькую чашу и вырублена в камне?
«НАША СУДЬБА – ВАМ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ!»
Октябрь, 1990 г.
Ташкент-Москва
В сокращенном виде очерк М.В.Горбаневского был опубликован в журнале «Грани» издательства «Посев» во Франкфурте-на-Майне: 1991, № 160, с. 173-193, рубрика «Дневники. Воспоминания. Документы».
Примечание:
*Глеб Якунин — общественный и политический деятель.
8 октября 1993 года на расширенном заседании Священного Синода РПЦ, где рассматривалось дело священника Глеба Якунина, было принято решение предписать священнослужителям воздержаться от участия в российских парламентских выборах в качестве кандидатов в депутаты. Соответствующим Синодальным определением было установлено, что нарушившие его священнослужители подлежат извержению из сана.
В 1993 году лишён Московской Патриархией сана священника за отказ подчиниться требованию о неучастии православных клириков в парламентских выборах.
В 1997 году Якунин был отлучён от церкви за самочинное ношение иерейского креста и священнических одежд, а также общение с самозванным патриархом Киевским Филаретом.