Не всякое критическое или отрицательное суждение я отнесла бы к осуждению. Сказать, что нечто дурное дурно, — естественно, а иногда и необходимо. Иногда это просто своего рода акт свидетельства, и уклониться от него (под самым благим предлогом, вроде «да кто я такой, чтобы судить об этом?») было бы лукавством.
Осуждение, я думаю, случается там, где мы «обобщаем» и «принимаем решение»: где выносится некий окончательный приговор, то есть на чем-то или на ком-то ставится крест. Где мы уже не истцы, а судьи.
«Вот он (она, оно) такой, и ничего другого от него ждать не приходится». Во всяком случае, в этом меня убеждает то, что случается со мной после моментов осуждения. Не буду утомлять долгим рассказом, вот только три случая.
Ольга Седакова. Фото: Анна Гальперина
Киевская Псалтырь
Однажды мы сидели с бабушкой у нее в доме, и разговор зашел о моем отце – ее сыне. «Ты знаешь, — сказала я, — он ведь меня совсем не понимает. У нас нет никаких общих интересов. Что для меня важно, для него не существует».
Я говорила не обиженно, а спокойно и уверенно – как о вещи давно и навсегда установленной. Кажется, во время этой фразы или ее продолжения дверь открылась – и вошел отец, приехавший без предупреждения. Он держал в руках какие-то большие книги и протянул их мне, смущенно и сияя от радости: «Думаю, тебе пригодится!».
Это было роскошное фототипическое издание Киевской Псалтыри, два тома. Он положил тома на стол и тут же вышел, оставив меня как после удара молнии.
Такого быть не могло! Папа, который терпеть не мог моей «церковщины». Бабушка сказала: «Вот, а ты говоришь: не понимает…» Она могла бы и не говорить этого. Я уже рыдала и не могла остановиться, и умирала от стыда. Какие же они хорошие и какая я дрянь.
Спички
В дождливую погоду в Тульской области на шоссе я ждала автобуса. Вместе со мной его ждали две не знакомых мне местных женщины. Автобус не шел, дождь лил, крыши над остановкой не было, и зажигалка у меня промокла до глубины. Но, не оставляя надежды ее зажечь, я продолжала уныло щелкать.
Полчаса, час… Сил нет. Я посмотрела на этих женщин и подумала: «Надо же так безвкусно одеться! Нарочно ведь выбирают такой ужасный покрой, такую ткань!» Нужно ли уточнять, что речь шла больше чем об их летних платьях.
Фото: Виктор Суховский, photosight.ru
Я ВСЁ о них решила — и, в частности, то, что они не могут меня не осуждать за мою мокрую незажигающуюся сигарету. Тут подошел автобус, не мой, а их. И уже у двери одна из этих женщин вдруг обернулась, вернулась ко мне и быстро сунула мне в руку спички: «Сухие, держи!».
Автобус ушел, и я осталась в том же положении, что и в случае с Киевской Псалтырью. Умирая от стыда.
По пути в Воклюз
Однажды мне довелось жить в городе Арле, в Провансе, в бывшем госпитале, который еще прежде того был монастырем. Теперь он назывался «Эспас Ван-Гог»: именно в этом госпитале мучился больной Ван Гог, и внутренний дворик этого госпиталя весь мир знает теперь наизусть; каждое утро, выглянув в окно, я смотрела в его картину.
Это был международный центр для переводчиков французской литературы. Я занималась там переводом пьесы Клоделя и однажды уговорила голландского поэта Ханса, который переводил Монтеня, предпринять путешествие в Воклюз, навестить Петрарку.
Мы добрались до Авиньона и там узнали, что никакой регулярный транспорт до Воклюза в это время года не ходит.
— Попробуйте найти попутку! — посоветовали нам, — осталось километров 20-30.
Ханс был совсем не рад такой авантюре – он уже подумал о том, что вернуться будет еще труднее, и настаивал на том, чтобы мы, пока не поздно, сели на поезд Авиньон — Арль.
— Я вообще-то никогда особенно Петрарку не любил! — сообщил он мрачно, пока мы махали проезжающим машинам. Никто не останавливался. Час и больше. И гроза надвигалась. И тут я не вытерпела и сказала Хансу:
— Французы, они такие! Эгоисты и жадины. В Италии бы уже давно кто-нибудь помог. А эти…
И едва я договорила эту фразу, как остановился маленькая старая машина, из нее вышел скромно одетый высокий худой человек и со словами:
— Bien venue, pelerins! — каким-то необычайно изящным движением руки указал нам на открытую заднюю дверцу.
Удивившись, но еще не раскаявшись, мы сели.
— Не иначе как вы любимцы богов, — заметил наш благодетель. – Чтобы вам попасть в Воклюз, я должен был забыть там важную вещь и теперь ехать за ней 30 километров!
Что за странность, думала я, кто же теперь так шутит, так говорит, так держится?
— Собираетесь испить из Ключа Вдохновения? Боюсь, вам это не удастся. После засухи вода опустилась.
Мы слушали, не понимая: мы не знали, что этот источник – совсем не то, что мы думаем, а глубочайшая горная расселина, заполненная водой.
— Но в Воклюзе, — продолжал он, — есть не только Ключ Вдохновения и библиотека Петрарки. У нас есть еще единственный в своем роде древний храм Пресвятой Богородицы Х-XI века. Навестите его — хотя бы потому, что Петрарка был его прихожанином.
Я бойко ответила:
— Как же мы его навестим, он ведь наверняка закрыт?
Я знала, что провинциальные храмы во Франции отпирают только на время службы — из-за постоянных случаев вандализма.
— Я сделал так, что все храмы в нашей округе открыты круглый день.
— КАК Вы это сделали? – уже всерьез изумилась я.
— Я местный кюре, – ответил он.
Он ввел нас в этот древний, чудный своей простотой храм, зажег свет и откланялся:
— Желаю вам счастливо отсюда выбраться.
И вот тут-то я сокрушенно зарыдала, поминая свой приговор французам. Ханс смотрел на все это уже спокойно.
Через неделю после этой вылазки в Воклюз (откуда мы не менее чудесным образом выбрались, встретив в пивной, где мы скрывались от грозы, человека, говорившего по-голландски, который оказался шофером грузовика) я рассказала эту историю Аверинцеву, с которым мы встретились на симпозиуме в Париже.
Симпозиум был посвящен Великому Инквизитору Достоевского. Аверинцев слушал азартно – особенно ту часть, которую я здесь опускаю: как мы с Хансом преодолевали недоступность Ключа Вдохновения.
— Вот, — заключила я, — стоит мне кого-нибудь окончательно осудить, как этот человек (или целый народ – в лице кюре) показывает чудеса благородства. А я погибаю от стыда.
Аверинцев помолчал. В его глазах вспыхнул разбойничий огонек, который всегда вспыхивал, когда он собирался сказать что-то из ряда вон.
— Так Оля же! – сказал он. – В Ваших руках ключ исправления мира! Осудите разом все и всех! … Впрочем…- видно, он живо представил себе, что ждет человека, который осудит все и всех.
— Нет, лучше все-таки не надо. Берегите себя.
Читайте также:
Покрывать все недочеты и слабости…