7. 12. 1988
Почему то я никому не рассказывал об этом, кроме своих детей, тридцать лет. Ровно тридцать лет назад, будучи вполне себе взрослым 27 летним человеком, я своими глазами увидел и ощутил каждой клеткой своего организма, то, что мало кому доводится видеть на самом деле, взаправду, не в кино.
Услышав по радио 7-го декабря, что в Армении произошло разрушительное землетрясение с жертвами и разрушениями, я, конечно, тут же стал звонить родителям в Ереван. Понятно, что был я сильно встревожен, понятно, что беспокоился за маму с папой.
По большому счету, землетрясением в Армении удивить никого нельзя. Они бывают, особенно в Ленинакане, довольно много и часто. Помню в детстве, а мне довелось четыре года своей дошкольной жизни пожить в Ленинакане, когда начинало трясти, родители учили вставать в дверных проемах. Признаться, мне была совсем непонятна эта волшебная сила дверей, но меня это как то завораживало и даже радовало. Мне всегда казалось, что это интересное приключение, но понять почему, если обваливается потолок и пол, можно спастись стоя в дверях, было сложно. Но я свято верил в эту мистическую силу дверного проёма.
Так вот, дозвониться до родителей удалось не сразу, но они меня сразу успокоив, что у них все нормально, сообщили, что что-то непонятное происходит в Ленинакане, который, говорят, просто стерло с лица земли.
Как это стерло с лица земли? Как это невозможно дозвониться? Как это люди туда едут и не возвращаются, а остаются искать своих? На улице, черт побери, конец двадцатого века, как может никто не понимать, что произошло?
А уже днем по радио стали говорить о формировании добровольных спасательных отрядов, сборе гуманитарной помощи и т.д.
В то время я работал в консульском департаменте Министерства иностранных дел СССР. Задачей нашей было защищать мир во всем мире. Предприятие наше было вполне себе режимным и строгая дисциплина во всем была обязательной. Поэтому я понимал, что ни о каких добровольцах и внеплановых отъездов с рабочего места речи быть не может по определению, пока Родина не прикажет. Люди мы подневольные.
Несмотря на очень нехарактерное для обычной жизни поведение средств массовой информации, всё равно была уверенность, что наше могучее государство обо всем позаботится, всех накормит, всех обогреет.
Обычно я никогда не уходил с работы раньше семи-восьми часов. Во-первых, всегда ее — работы — было много и во-вторых, не хотелось толкаться в час пик в метро.
В тот день, 7 декабря 1988 года, где-то в районе семи часов вечера в наш кабинет вошла сама секретарь главы Департамента и суетливо сообщила, что шеф вернулся с совещания у министра и, почему-то, в первый раз в своей и моей жизни, вызвал лично меня к себе. Срочно.
Захожу.
— Армянский знаешь?
— Ммм, да. Могу говорить.
— Хорошо. Готовься.
Молчу. Жду. Начинаю догадываться.
— Завтра утром ты и Виктор Капран из соседнего отдела командируетесь в зону бедствия.
В зону бедствия?? Как можно любимую, солнечную, вкусную Армению назвать зоной бедствия?
— Будешь в оперативном штабе по организации спасательных работ представлять МИД. Туда полетели со всего мира спасатели, врачи и разные другие специалисты. С ума сойти, летят без виз, без документов. Надо на месте наладить вместе с погранслужбой нормальный въезд иностранных граждан, оформление документов, учет и контроль. По всем вопросам докладывайте своему начальнику отдела, если что-то серьезное — напрямую мне, если что-то экстренное, в секретариат министра, но лучше всё через меня.
Не очень было понятно о чем речь, но разберемся.
Уже при посадке в самолет стало понятно, что это не совсем обычный рейс. Как в троллейбусе в час пик большое количество людей летело стоя в проходах. В районе туалета несколько мужчин взгромоздили огромный ящик, перегородивший проход в кабинки. На расспросы не очень довольных пассажиров отвечали: «Искусственную почку везем». И все понимали, что теперь это гораздо важнее обычного пассажирского комфорта, может это и есть то, ради чего вообще весь этот полет. Потерпеть пару часов до приземления вообще не проблема.
Долетев мы сразу пошли к пограничникам. Нас ждали.
Ну а дальше начались три недели моей жизни наполненные огромным количеством невероятных событий и историй, которые невозможно забыть и выкинуть из головы с одной стороны, но и рассказывать за тридцать лет не захотелось никому кроме самых близких.
Это и улица в городе Спитак выложенная с двух сторон телами погибших. Бесконечно длинная улица. Делали так для того, чтобы родственники находили своих. Лежали тела прямо на земле. Гробов на всех не хватало. Картина эта до сих пор время от времени возвращается ко мне во сне.
Это и побледневший от потрясения Фил Донахью, известнейший и мега популярный тогда американский телеведущий видавший виды в разных уголках земного шара. И его же невероятный профессионализм в процессе подготовки и записи репортажа для телеканала, который смотрит весь мир.
И паника, возникшая в штабе, когда сел израильский борт полный спасателей и спасательного оборудования. Дело в том, что в тот момент у Советского Союза не было дипломатических отношений с государством Израиль, а это значило, что граждане Израиля не имели права посещать СССР и визы мы им выдавать не могли. Поэтому и возникла паника у пограничников, которые тут же перевели стрелки на нас: Выдаст МИД им визы — впустим. Без виз не пропустим. Очевидно, что всё как в плохом кино: время вечернее, связь работает хреново, дозвониться до Москвы не получается. Телетайпная связь (да, тогда была такая) тоже дала сбой. Проблемы связи на фоне возмущенных ребят из Израиля в самолете тем, что они приехали спасать, что важна каждая минута, а их маринуют ничего не объясняя. Короче, все стрелки как-то аккуратно перевелись на нас с Витей. Мы молча вошли в самолет. Вместе с пограничниками раздали бланки виз спасателям, чтобы не терять времени на заполнение вдвоем, как того требовала инструкция, встали у трапа и просто шлепали МИД-овскую Государственную печать и ставили свою подпись, отдавая себе отчет, что за это можно лишиться вообще всего на свете. Дело конкретно подсудное. Закончив, телетайпировали в центр о произошедшем и стали ждать. Утром первый звонок из родного департамента: Вы что, с ума сошли? Что значит не смогли дозвониться? Не знаю, что теперь будет с вами.
Только к обеду нас к себе бегом позвал руководитель аэропорта, чтобы мы увидели в новостях по телевизору репортаж о том, что общая беда открывает ворота всем людям доброй воли планеты, едущих к нам со всех концов земли и даже из страны с которой уже долгие десятилетия у нас не было никаких контактов. И показывают наших израильтян, лица которых мы отлично помним. Только тут от сердца немного отлегло. Ну хотя бы срок не дадут. Чуть позже еще один звонок из родной конторы от шефа: «Молодцы, что четко выполнили все мои инструкции. Продолжайте нести вахту, только, — в его голосе впервые промелькнула теплота, — без самодеятельности».
Потом посчитали: за первые семь дней удалось поспать ровно 14 часов, с максимальной продолжительностью одного сеанса — тридцать минут.
За три недели пребывания в аэропорту Еревана к родителям удалось попасть только два раза, хотя дороги там всего двадцать минут
А как забыть исторические кадры, которые видел живьем, а не по телевизору: слезы главы правительства великого государства, выступившие, как мне показалось, от своего бессилия.
Звонок от диспетчеров. Летели два югославских борта, один уже совсем недалеко от порта исчез с радаров. Не понимаем, куда он делся.
Глава наших пограничников полковник Черкасов обзванивает погранзаставы. Несколько подтвердили: был хлопок похожий на взрыв. Получаем координаты. Берем с собой югославского консула, прилетевшего встречать своих. В одном самолете летели спасатели, в другом экипаж и оборудование. В одном — семь человек, в другом — двести.
— Господи, сделай так, чтобы самолет со спасателями долетел, — причитал всю дорогу консул.
Доехали до указанных координат. Я больше никогда не готов присутствовать на месте крушения самолета.
К счастью разбился самолет с оборудованием. А на этом месте теперь стоит стелла, посвященная югославскому экипажу.
А история с мальчиком, которого привезли, по-моему из Ленинакана. Привез его отец, потерявший в землетрясении жену, сына и дочь. Выжил только младший. Но у него сильно повреждены под завалами ноги и если в течение ближайших часов ему не сделать операцию, то потеряем и его. А дело в том, что операцию эту, сказали врачи, во всем мире может сделать только профессор Х в Мюнхене и никто больше. Есть всего несколько часов.
Слава богу, в этот раз связь работала. Связались с клиникой. Сам профессор взял трубку, узнав, что звонок из Армении: «Везите. Я отменю все операции».
Как попасть в Мюнхен? Вопрос диспетчерской аэропорта: Кто нибудь готовится к вылету? Да грузовой борт куда то в Сочи.
Выходим на летное поле бежим к самолету: Командир, надо срочно отвезти раненного ребенка в Мюнхен!
— Чтооооо???? Конечно! Но нужен коридор и чтобы там кто то встретил и заправил. Топлива еле хватит только долететь туда.
— Диспетчера, коридор есть?
— Грузите ребенка с отцом, коридор берем на себя.
Звонок коллегам в консульский отдел в Германии: Встретите?
— Встретим и все что надо сделаем.
Только летом следующего года я вдруг случайно увидел в газетном киоске проходя мимо на первой странице Московских Новостей огромный портрет того мальчика, только уже с улыбкой на лице. Беру газету и читаю историю о том, что они таки успели к тому профессору, который провел многочасовую сложнейшую операцию и таки спас жизнь этому ребенку!
Читая эту статью, я по-настоящему чувствовал себя счастливым человеком. Усилия и желание многих и многих людей спасти этого ребенка, спасло ему жизнь, оставило смысл жить после такой трагедии его отцу и вселило уверенность, что жизнь все равно победит.
Отпустили нас только 31-го декабря. В первый и, надеюсь, последний раз летел в Москву грузовым бортом. Из Москвы мне предстояло лететь в Ташкент, куда отправились жена с годовалым сыном. Только благодаря ультиматуму пограничников с автоматами наперевес командир корабля взял меня на борт. Как в плохом фильме в 23-45, за пятнадцать минут до Нового Года я позвонил в дверь квартиры, где ничего не подозревая готовились к бою курантов мои самые близкие и любимые. Какое это счастье снова увидеть своих, обнять их и понять, какие же мы счастливые люди. И поклясться себе, что никогда и ничто нас не разлучит.
Еще несколько лет, прилетая в Ереван к родителям, я на глазах у изумленных попутчиков на паспортном контроле начинал обниматься со строгими пограничниками, с которыми потом еще минут тридцать болтали, вспоминая и обсуждая времена работы на землетрясении. Времена, которые не просто оставили след на всю жизнь, но и сильно изменили каждого кто там был, три недели, которые уже не забыть.
Москва, 07. 12. 2018