Троицкая суббота — один из немногих дней в году, когда на 12-й километр Сибирского тракта из Екатеринбурга следуют бесплатные автобусы. Люди приезжают сюда, чтобы помянуть своих родных, расстрелянных или погибших в лагерях в лихолетье 30-х годов прошлого века. Только по официальным данным, за годы террора было уничтожено четыре миллиона человек, а в Свердловской области в одном только 37-м году расстреляли 15 тысяч человек.
— Здесь лежит родной брат моего дедушки, Дмитрий Фёдорович Бодунов. В 37-го году мы жили в Билимбае, и он приезжал к деду. Затем по каким-то делам уехал в Свердловск — и пропал. Дед поехал его искать, пришёл в здание Свердловского НКВД. Там ему сказали: «Не ищи его, ты его не найдёшь. А лучше езжай домой, пока тебя самого не забрали». Ему пришлось вернуться домой. А много лет спустя я попала на 12-й километр случайно, за компанию с попутчиками, которые пришли проведать своих родственников. И здесь нашла дедушкиного брата, — рассказывает Антонина Батина. — Сейчас я каждый год езжу к нему.
Антонина Батина
— Мой отец был священником одной из церквей в Туринске. Его арестовывали дважды, но первый раз отпустили, а второй он уже не вернулся. Его расстреляли в 37-м году только потому, что он был священником, а всю семью выгнали на улицу, — вспоминает Георгий Бабкин.
По его словам, клеймо «сына врага народа» преследовало детей убитого священника всю жизнь.
— Мой брат сдал все экзамены на пятёрки, и его приняли в институт, но без стипендии только из-за того, кто был его отец, — рассказывает он. Кстати, и сам Георгий Антонович, и его дочь Наталья — верующие люди, и говорят, что чувствуют в своей жизни помощь новомученника.
Наталья Бабкина
Ещё одно имя новомученника обнаружил настоятель прихода во имя Святой Троицы Арамиля протоиерей Андрей Николаев, который уже давно работает над созданием в своем городе музея Православия. Изучая архивы, он нашел большое количество расстрелянных в 37-м году священников, в том числе Всеволода Бабина. Тот, сколько мог, защищал храм, создал в нем очень красивый хор. Но храм все же закрыли, колокольню разрушили, а потом и уничтожили священника.
— Мой отец работал портным. Они с мамой приехали из Польши в 32-м году. В 37-м его объявили врагом народа, приехали в 12 ночи и хотели забрать вместе с мамой. Её спасло то, что мне на тот момент было всего полтора года, а брату и вовсе месяц, поэтому её не тронули, — рассказывает Евгения Вольфович.
Евгения Вольфович
Лишь в 49-м году семье пришло письмо о том, что отец умер якобы от разрыва сердца, однако, как выяснилось впоследствии, на самом деле его расстреляли в том же 37-м. Выяснилось это после смерти Сталина, и вскоре после этого пришло решение Верховного Суда РСФСР с полным оправданием репрессированного. Как в большинстве подобных случаев, слишком поздно…
— Незадолго до ареста отца также забрали главного хирурга города вместе с женой. Ей предложили назвать друзей её мужа и в этом случае обещали отпустить её. Она назвала десять человек, в том числе отца, — поясняет Евгения Михайловна. — Мама не знала, что он расстрелян, и несколько лет искала его по разным тюрьмам.
Неведение и страх — это далеко не единственное, что пришлось пережить семье Вольфович после гибели отца.
— У нас была двухкомнатная квартира. На следующий день после ареста к нам пришёл сотрудник НКВД и дал 24 часа на выселение. Он сказал маме, что если она не покинет квартиру, ее посадят, а нас с братом сдадут в детдом, — вспоминает Евгения.
Вздохнув, молодая женщина собрала пеленки и с маленьким чемоданом в руках отправилась на вокзал. От мужа она слышала о поселке Динос под Первоуральском, и отправилась туда. Целый день она сидела на станции, пока не встретила сердобольную селянку, которая пригласила ее в свою комнату в бараке. Целый год беглянка с детьми спала на полу, потом семье дали комнату от завода.
— Я поступала в институт, но как только написала, что отца расстреляли, меня не зачистили, — рассказывала Евгения Михайловна. — В школе нас с братом били, а учительница в ответ на жалобы моей мамы отвечала: а что я могу сделать, если у вас дети врага народа? Наконец, директор разрешил отпускать нас с последнего урока на десять минут раньше, чтобы мы успели быстро одеться и убежать домой.
Таких историй можно найти сотни и тысячи. Дети и внуки репрессированных кладут гвоздики под плиты с множеством выгравированных на них имён. Нам же — потомкам тех, кто всё-таки выжил, остаётся только помнить хотя бы ради того, чтобы не вышло так, что репрессированные и их семьи страдали зря.
Ксения Кириллова
