Туринская трагедия

Перейти на главную страницу журнала «Альфа и Омега»

Русское монашество в синодальную эпоху было заключено в тесные рамки “государственной церковности”¹. Попытки Петра I поставить монастыри на службу государству, затем — террор Аннинского царствования, наконец, вялотекущая секуляризация всей первой половины XVIII века, разрешившаяся введением монастырских штатов в 1764 г., — всё это обусловило кризис русского монашества этого периода. Бегство из монастырей и за пределы страны (на Афон, в Молдавию), новая волна пустынножительства (своего рода “внутренняя эмиграция”), возникновение новых монашеских общин, прежде всего женских, вне стен монастырей были попытками русских иноков обойти воздвигнутые на их пути преграды, в непростых условиях государственной церковности реализовать своё стремление к духовной жизни, найти место для святоотеческих уставов в рамках синодальных предписаний.

Такого рода “обходные маневры” неминуемо вели к возникновению конфликтов между монашествующими и различными проявлениями государственной, церковной и социальной действительности. Так, мы встречаем конфликты иноков с епархиальной администрацией, с белым духовенством и даже — внутри самих общин нового типа, возникших вне стен монастырей. Конфликты последнего рода мало проанализированы в литературе, между тем именно они представляют особый интерес. Прежде всего потому, что вырвавшийся за пределы общины внутренний конфликт неминуемо запускал “цепную реакцию” и вызывал столкновение членов общины с консисторией, иногда вовлекал в него местное белое духовенство и государственную власть, приобретая всесторонний, комплексный характер. Но именно поэтому изучение разросшегося внутреннего конфликта изнутри высвечивает те трудности, с которыми сталкивалось православное подвижничество в эту эпоху, указывает на преграды как в самом монашестве, так и вне его, которые приходилось преодолевать духовному руководству.

Наверное, самый известный такой конфликт развернулся после смерти преподобного Серафима внутри Дивеевских общин^². Но ещё раньше событий в селе Дивеево, с осени 1823 г. по конец 1825 г. в маленьком сибирском городке Туринске разыгрывалась настоящая трагедия распада духовной семьи, собранной за пять лет до этого преподобным Зосимой (Верховским; *1768–†1833). Традиционное объяснение, закреплённое и в жизнеописании старца Зосимы, носит чисто духовный характер. Наиболее ярко оно было сформулировано святителем Филаретом Московским в 1855 г.:

“Он <враг спасения> возбудил в некоторых страсть любоначалия; от сего возникли распри и ухищрения; они привлекли суд, суд повреждён был человекоугодием; и верные руководству старца сёстры общежития вместе с ним принуждены были удалиться, и явились в Москве, и здесь, как птицы, лишённые гнезда, как овцы, не имеющие ограды”^³.

По своей сути это объяснение исчерпывающе: духовный срыв, торжество греха были первичны по отношению к последующим событиям. Между тем этот духовный срыв имел свои причины, которые коренились в особенностях отношения одной из духовных дочерей старца к своему наставнику. Он же породил и далеко идущие следствия, сделавшие распад духовной семьи необратимым даже после покаяния зачинщика этого конфликта. То есть кризис отношений духовного руководства конкретного старца и конкретного ученика оказался спроецирован во вне, в церковно-административную и социальную среду, обнажив механизмы ограничения православного подвижничества со стороны государственной церковности.

Уникальность ситуации заключается в том, что туринская трагедия — это один из редчайших случаев, который сегодня мы можем исследовать с разных точек зрения. Выявленные и опубликованные в последнее время архивные материалы, а также известные ещё с XIX века свидетельства очевидцев позволяют в деталях реконструировать внешнюю проекцию этого духовного конфликта. Кроме того, сохранились письма (девять целиком и ещё несколько в выдержках) Натальи Матвеевны Васильевой, монахини Рахили, одной из ближайших духовных дочерей, а затем — главной гонительницы преподобного Зосимы. Как представляется, с их помощью мы можем внимательнее прочесть некоторые страницы его поучений и жизнеописания; они позволяют сосредоточиться не только на церковно-административных последствиях духовного срыва, но и исследовать его собственную анатомию. Опираясь на известные сегодня тексты, в этой статье мы попробуем заново рассмотреть динамику туринской трагедии, стараясь (следуя её собственной логике) двигаться от внутреннего, духовного конфликта — к внешним его последствиям.

В 1818 г. жизнь преподобного Зосимы (Верховского) изменилась самым существенным образом: в этот год под его руководством начала складываться женская монашеская община. Пустынник и послушник, дороже всего ценивший своё лесное безмолвие, становился устроителем монастыря и духовным наставником. В этот момент ему было 50 лет. За спиной монаха Зосимы, смоленского дворянина Захара Богдановича Верховского была служба в гвардейском Преображенском полку, из которой он вышел в отставку в звании поручика, краткий период пустынножительства в Рославльских лесах, почти десятилетнее послушничество в Богородице-Рождественском монастыре на Коневском острове Ладожского озера и без малого двадцатилетнее пустынножительство в Сибири под городом Кузнецком. Его спутником и руководителем в монашеских подвигах, начиная с Рославльских лесов, был монах Василиск^⁴, бывший государственный крестьянин Тверской губернии, которому в 1818 г. было около 75 лет^⁵.

Нельзя сказать, что духовное руководство, передача своего подвижнического опыта менее опытным была до этого вовсе не знакома отцу Зосиме. Примерно с половины проведённого им в пустыни двадцатилетия рядом с отшельниками селились местные жители, также искавшие монашеского уединения и стремившиеся в этом опереться на наставления отцов Василиска и Зосимы. В общей сложности во второй половине 1810-х гг. шесть мирян-подвижников (никто из них не имел монашеского пострига) пользовались наставлениями и поддержкой наших пустынников^⁶. Один из них, праведный Пётр Томский (отставной унтер-офицер Пётр Алексеевич Мичурин) сегодня прославлен в лике святых^⁷. Однако c 1818 г. духовное руководство преподобного Зосимы стало носить качественно новый характер. Сёстры, пришедшие под его руководство, не просто обращались к нему за духовным советом, как делали — как мы можем понять — некоторые из мирян-пустынников, а предавали себя старцу в полное послушание^⁸; отцу Зосиме нужно было теперь заботиться и о внешнем обустройстве их маленькой обители; наконец, вся ответственность за новопришедших теперь лежала исключительно на нём, преподобный Василиск, до времени оставаясь в пустыни, не руководил сёстрами. Главное же отличие заключалось в том, что речь теперь шла не о руководстве отдельным подвижником, а о создании общины, монашеского братства.

Первой духовной дочерью преподобного Зосимы где-то в первой половине 1818 г. стала Анисья Ивановна Конюхова^⁹. Это была мещанка города Кузнецка, потерявшая мужа и двух малолетних сыновей. О пустынниках Василиске и Зосиме она скорее всего узнала от своих родственников. Её свёкор Семён Дмитриевич Конюхов был одним из тех подвижников, что обращались за руководством старцев, и жил с ними уже в течение пяти лет, а брат её мужа Иван Семёнович неоднократно бывал в их пустынных кельях. Первоначально предполагалось, что вдова Анисья будет жить в ближайшей к кельям старцев деревне Сидоровке, а её духовный отец — периодически посещать её. Для этого один из крестьян этой деревни согласился предоставить отдельную избу^¹⁰. То есть в начале 1818 г. речь шла только о том, что среди подвижников, живущих под советом старцев, появляется ещё один послушник — женщина, которая не переселяется в пустыню, а проводит затворническую жизнь в близлежащем селе. Но вскоре обстоятельства переменились.

В июне — июле и в течение первой половины осени 1818 г. под руководство отца Зосимы пришли ещё две духовные дочери: Наталья Васильева и Евдокия Романова. Первая была дочерью коллежского советника Матвея Григорьевича Васильева, вторая — осиротевшая купеческая дочь. Видимо, к июню известие о том, что пустынный старец присоединил к пустынному братству Анисью Конюхову, распространилось по Кузнецку, и Наталья объявила родителям, что она желает посвятить себя монашеской жизни, но ни в какой монастырь идти не хочет, а “желает идти в ту же деревню под руководство отца Зосимы”. Советник Васильев обратился к самому старцу с просьбой принять под своё руководство его дочь, что было для последнего совершенно неожиданно. Он был сильно смущён таким поворотом событий и не сразу дал согласие принять её. Ведь присоединение Натальи к вдове Анисье собственно и означало то качественное изменение ситуации, о котором мы говорили выше, поскольку тогда старец должен был руководить общежитием, а не отдельным подвижником. Кроме того отца Зосиму, очевидно, смущал характер самой новой послушницы, семью которой и её саму он знал ещё прежде^¹¹.

Наталья заметно выделялась среди первых послушниц старца. По социальному и, как мы потом увидим, по имущественному положению она была на голову выше их. Её письма указывают на полученное хорошее домашнее образование: она писала грамотно и (в первых письмах) ясным почерком, свободно владела этикетом письменной речи, принятым в первой четверти XIX века, была начитана в Священном Писании и богословски подкована. Кроме того, она была прекрасной вышивальщицей: её работы старец не стыдился дарить высоким покровителям обители, а с их стороны эти работы получали довольно громкие похвалы^¹². О её внешности и возрасте у нас нет точных указаний, но то обстоятельство, что она жила в родительском доме и не считалась старой девой, говорит о том, что ей было лет 16–18, во всяком случае не более 20. Племянница и жизнеописатель преподобного Зосимы отмечала исключительный ум Натальи и вместе с тем — её “избалованность, изнеженность и самонравность”. В любом случае её личные качества, социальное положение и воспитание делали Наталью Васильеву лидером среди других сестёр в течение первых пяти лет существования общежития.

Незаконченная вышивка, сделанная предположительно Натальей
Васильевой. Чёрные шёлковые нити по белой шёлковой основе.
Из архива Троице-Одигитриевой Зосимовой пустыни

Все эти соображения учитывал отец Зосима, когда старался отклонить просьбу советника Васильева. Однако буквально на следующее утро жена советника (которую жизнеописатель старца характеризует как женщину “посредственного ума и строптивого характера”) с дочерью приехали в деревню Сидоровка, куда накануне прибыл старец, и стали упрашивать его принять Наталью в ученицы. Нужно сказать, что ещё в доме советника Преподобный пережил видение: вид вошедшей Натальи “показался старцу весьма страшным и неприятным, но через несколько минут сделался обыкновенным”. Тогда отец Зосима не принял это за откровение, решив, что это было вражеское искушение. И вот теперь, в Сидоровке Преподобный по примеру древних подвижников решил испытать решимость Натальи оставить мирскую жизнь: “Умойся из этой лужи”, — сказал он ей, и с удивлением увидел, как она, несмотря на большое количество окружающего народа и хорошую одежду, бросилась к водоёму на краю деревни, дурно пахнущему и полному нечистот. Он едва успел остановить её, но и тогда не принял окончательного решения. Решение о начале общежития трудно давалось отцу Зосиме. Он советовался об этом со старцем Василиском, списывался с Иркутским епископом Михаилом (Бурдуковым) и в конце концов уступил настойчивым просьбам^¹³.

Наталья поселилась в Сидоровке вместе со вдовой Анисьей, а осенью к ним присоединилась и сирота Евдокия. Как мы предполагаем, вскоре по переселении Наталья написала первые два письма своему старцу, который после посещения сестёр снова удалялся в свою пустыню^¹⁴. Они, очевидно, были переданы ему через местных жителей, посещавших пустынников, возможно — через родственников вдовы Анисьи. В этих письмах Наталья в восторженных выражениях благодарила преподобного Зосиму за то, что он согласился принять её под своё руководство, и заверяла его в своей преданности и в неизменности своей духовной любви:

Письмо 1^¹⁵

во имя Отца и Сына и Святаго Духа аминь.

преподобной и возлюбленной о Христе,

Отче святый! Зосима!

<июль 1818 г.>^¹⁶

Я не нахожу словъ для выраженїя чувствъ вечной непоколебимой преданности, наполняющей къ вамъ мою душу! свидетельствуюсь Сыномъ Божїимъ, принесшимъ Себя въ жертву на крестномъ олтаре за спасенїе всего мїра; что нетъ силы во всей вселенной, которая бы могла отъторгнуть меня отъ честныхъ ногъ вашихъ. я твердо верю й чувствую въ глубине моего сердца, что нигде й никогда не найду себе спасенїя; кроме вашего покровителства, которое для меня сколь священно столь не менее й любезно. — вотъ святый отче! слабое изображенїе чувствованїй которые одушевляютъ бытїе мое, й такъ сказать соединены съ, жизнїю вашей недостойной духовной дочери и всегдашней послушницы.

Натальи Васильевой.

Первое письмо Натальи Васильевой преподобному Зосиме. 1818 г.

Письмо 2^¹⁷

во имя Отца и Сына и Святаго Духа аминь.

преподобнейший и возлюбленный

о Христе Отец Зосима!

<8 августа 1818 г.>^¹⁸

Какими словами начну я поздравленїе, изливающееся изъ сердца и души въ день вашего Ангела? Где найти мне выраженїй, достойныхъ великости предмета, и могущихъ хотя слабо выразить всю силу чувствованїй наполняющихъ къ вамъ мою душу? Чего пожелать мне вамъ, честнеишїй и любезнеишїй отче! Естли пожелать долговременнаго пребыванїя на земли для благополучїя всехъ васъ окружающихъ, то сїе не есть предметъ столь долговременныхъ постническихъ трудовъ вашихъ; святая душа ваша не имеетъ здесь пребывющаго града, но грядущаго взыскуетъ (Евр 13:14), ваше житїе на небесехъ есть. И такъ я ничего не могу принести вамъ въ жертву сего дня, потому что все то, что я имею: душа, сердце, и воля, давно повергнуты у ногъ вашихъ, и я чувствую, что съ божїею помощїю одно ваше слово всегда будетъ мне закономъ. — сколь же безмерны чувствованїя духовной любви моей къ вамъ, то вы сїе можите увидеть изъ того, что я не нахожу пожертвованїя, довольно могущаго удовлетворить мои желанїя, то есть если бы нужно было претерпеть за васъ смерть или самой адъ, то и тогда съ божїею помощїю душа моя не поколебалась бы. Но на противъ того, безъ васъ самое царство небесное не будетъ для меня сладостно. — //

Простите Любезнеишїй и почтеннеишїй отче! сїи излїянїя чувствителнаго и признателнаго сердца, но не подумайте, чтобъ все то, что заключается въ душе моей, было помещено на сей бумаге. — нетъ! если бъ исчислять мне все чувствованїя, которыми преисполнена к вамъ душа моя, то не достало бы на сїе всей жизни моей. — только тамъ, где беспрестанно теперь движущееся время кончитъ свое теченїе, и настанетъ вечная осмерица, только тамъ совершенно можите вы узнать, всю великость любви къ вамъ грешной и недостойной дочери вашей духовной.

Натальи Васильевой.

Появление Натальи (а затем и Евдокии) среди учениц старца означало возникновение женской монашеской общины, жизнь которой должна была строиться на иных принципах, чем жизнь пустынников. Преподобный Зосима ясно осознавал это и в последующие месяцы сформулировал для своих послушниц правила их новой жизни. 2 февраля 1819 г. старец и три его ученицы составили и подписали “заветное письмо”, в котором пообещали хранить верность и любовь друг ко другу и связали своё вечное спасение с судьбой каждого из членов братства. Примерно через год те же лица, а также присоединившаяся к ним после смерти мужа мать Натальи, Анастасия Николаевна подписали “завещание о имении”, в котором утверждались общежительные основы нового братства: имущество сестёр и отца Зосимы должно было теперь почитаться “всех нас общее и нераздельное” и вверялось ему как распорядителю^¹⁹.

Главной основой начинавшегося братства, как видно из названных документов и из последующих разъяснений отца Зосимы, было строгое соблюдение обета нестяжания, реализованное в общежитии, и духовное, старческое руководство сестёр со стороны Преподобного, которое выражалось в их всецелом послушании и откровении помыслов. Обещание “откровенности” учениц старцу присутствует уже в заветном письме, то есть с самого начала закладывалось преподобным Зосимой в основу жизни его общины. Позднее в своих объяснениях этих основ тобольскому Преосвященному старец также подчёркивал этот момент. Такой образ жизни, соединяющий духовное руководство и общежитие, преподобный Зосима именовал жизнью по преданиям святых Отцов, неоднократно приводя в пример уставы и писания святителя Василия Великого, преподобного Иоанна Лествичника и отцов славянского Добротолюбия^²⁰.

В конце 1819 г. в Сидоровке при помощи благотворителей (советника М. Г. Васильева и окрестных крестьян) был выстроен и обнесён оградой келейный корпус из пяти маленьких келий^²¹. Таким образом, начинающееся общежитие приобретало конкретные очертания. Между тем вскоре советник Васильев скончался, и его вдова пожелала присоединиться к братству отца Зосимы. Немалое наследство, полученное ею и дочерью (4000 рублей ассигнациями), по благословению старца было передано на нужды общины, а все крепостные отпущены на волю. Общежительный характер братства после этого, как мы сказали, был закреплён в “завещании о имении”. Однако именно эти первые месяцы 1820 г. (примерно февраль и первая половина марта) стали временем первого столкновения между старцем и матерью и дочерью Васильевыми. О сути этих разногласий источники сообщают крайне глухо. Жизнеописание Преподобного говорит о “зависти любоначалия”, которой восстали на старца Васильевы. При этом они “возмутили было не только некоторых из сестёр, но даже и граждан и поселян своими на него клеветами”. Скорее всего, сделав самый существенный имущественный вклад в пользу общежития, Васильевы полагали, что могут рассчитывать на особый, возможно руководящий статус внутри своего маленького братства. Понятно, что в таком случае они не принимали до конца общежительный принцип, положенный в его основание. Позднее преподобный Зосима постарался исключить даже саму возможность появления подобных претензий со стороны членов своей общины, предписав не принимать в неё “знатную и богатую”, которая “через то восхощет быти предпочтенною и отличнейшею”, пока она “все своё имущество не раздаст на сторону иным бедным”, не оставив у себя ничего, но

“живя и пользуясь трудами сестер, не могла бы вознестися, но смирялась бы, видя себя тако изъ милости рукоделием сестр содержимою и приятою в сожитие истинно работающих Богу <…> И не токмо не может вознегодовать за что-нибудь или возъиметь когда-либо подозрение на начальницу или на сестр, яко пожелали имущества ея, но и сердечно возлюбит их, яко спасение, дружество и смирение предпочитающих и готовых все претерпети, токмо бы вины, ко греху приводящия, отдалити”^²².

Эта статья из позднейшего устава общежития, как представляется, была прямой реакцией на всю ситуацию, которая складывалась вокруг Васильевых с начала 1820 г., а выделенные нами строки указывают на характер их недовольства старцем. Более того, как свидетельствовала позднее старшая Васильева, Преподобный намеревался исполнить это предписание и в отношении имущества, пожертвованного ими, самостоятельно раздав его бедным именно для того, чтобы Васильевы “не имели старшинства в обители”. Однако он не нашёл в этом поддержки у членов Святейшего Синода, с которыми обсуждал эту проблему в начале 1822 г. Архиереи считали, что вложенные Васильевыми средства нужно сохранить с тем, чтобы вернуть их, если те захотят покинуть общину^²³. Впрочем, где-то уже к середине марта Васильевы “с раскаянием возвратились, а старцы <Зосима и Василиск> ещё более усугубили своё о них попечение”. Это примирение было закреплено в совместном письме отца Зосимы и четырёх его послушниц епископу Иркутскому Михаилу. Но какие-то трения внутри братства имели место и в течение 1821 г., как это явствует из упоминания о “высокоумных и вспыльчивых” и даже “оскорбляющих” старца в переписке этого времени между ним и иркутским Владыкой^²⁴.

Тем временем община отца Зосимы пополнялась новыми членами (к осени 1821 г. всего их было семь человек^²⁵) и начала испытывать неудобства на месте своего пребывания в деревне Сидоровка: церковь находилась слишком далеко от того места, где стоял келейный корпус сестёр, земля та принадлежала казённым крестьянам, что могло вызвать серьёзные трения между ними и насельницами обители при попытках официально оформить существование общежития и в будущем обратить его в монастырь. А такого рода оформление преподобный Зосима считал необходимым как по хозяйственно-организационным соображениям, так, очевидно, и по внутренним причинам: как можно заключить из одного замечания в письме к старцу епископа Михаила, оба они надеялись, что официальный статус управляющего или попечителя даст Преподобному полномочия и возможность решительнее пресекать внутренние нестроения в общине^²⁶. Как показали дальнейшие события, надежда эта была тщетной. Возможно также, что к этому моменту среди окрестных жителей пустили корни “клеветы”, которые возводили на старца Васильевы в начале 1820 г. Недаром ведь позднее кузнецкий житель и родственник Анисьи Конюховой вспоминал, что “даже некоторые граждане и сельские жители называли их <старцев Зосиму и Василиска> беглыми предтечами антихриста”^²⁷.

В поисках более подходящего места для своей общины преподобный Зосима предпринял путешествие по окрестным сибирским пределам и рядом с городом Туринском (который находился в Тобольской, а не Иркутской, как Кузнецк и деревня Сидоровка, епархии) облюбовал запустевший монастырь, храм которого после секуляризации 1764 г. был обращён в приходскую церковь^²⁸. Заручившись поддержкой архиепископа Тобольского Амвросия (Келембета), старец отправился в Петербург, чтобы в Святейшем Синоде лично добиться возобновления Туринского Свято-Николаевского монастыря и обращения его в женское общежитие. Поездка эта продолжалась с осени 1821 до октября 1822 г.^²⁹. С собой преподобный Зосима вёз доверенность от четырёх своих духовных дочерей (А. Н. и Н. М. Васильевых, Е. Романовой, А. И. Конюховой), которой ему поручалось вести от их лица дело о преобразовании Туринского монастыря. При этом сам старец выступал как “отставной поручик Захар Верховский”. Именно как мирянин он фигурирует во всех официальных документах, а также в переписке с церковными и государственными инстанциями. Это могло означать, что его постриг в Коневском монастыре (который состоялся в 1791 или 1792 г.) не был соответствующим образом проведён по духовному ведомству, и социальный статус отца Зосимы не изменился, что позволяло ему пользоваться преимуществами дворянского состояния, передвигаться по стране, заключать сделки, не будучи формально связанным с консисторским начальством.

Прошение сестёр и старца было удовлетворено. Император Александр I подписал соответствующий указ 13 февраля 1822 г. Согласно утверждённому решению, туринское общежитие было открыто на правах третьеклассных женских монастырей (что предполагало штатное число монахинь — до 12 человек), начальница общежития должна была избираться из среды сестёр, а не присылаться со стороны епархиальным начальством (на этом условии особенно настаивал отец Зосима). Он сам назначался попечителем общежития, в ведении которого находились хозяйственные нужды обители: распоряжение её угодьями и пожертвованиями в её пользу, а также “исправление строений монастыря”. Общежитие подчинялось тобольской епархиальной власти в церковно-административном, но не в финансово-хозяйственном отношении, поскольку должно было существовать “от собственного и благотворителей содержания”^³⁰. При этом в докладе Синода подчёркивалось, что попечитель должен жить вне монастыря, “не нарушая уединённого жития посвящающих себя оному”, то есть старец рассматривался как внешний по отношению к общежитию мирской человек^³¹.

Однако совершенно очевидно, что фактическая сторона дела, монашеский сан преподобного Зосимы и его руководящая по отношению к сёстрам роль была известна и понятна и членам Святейшего Синода, и тобольским епархиальным властям. Члены Синода были извещены о деталях возникновения и принципах начинавшегося общежития, они были ознакомлены с письмом сестёр, в котором они называли старца его монашеским именем и подтверждали, что желают быть верными ему как своему духовному руководителю. На этом письме двое из архиереев — членов Синода послали сёстрам своё письменное благословение. Возможно, преподобный Зосима знакомил кого-то из синодалов (например, святителя Филарета (Дроздова)) и с текстом заветного письма. Позднее старец подчёркивал, что “сии-то нерешимые” духовные связи между ним и сёстрами, закреплённые заветным письмом, “споспешествовали к скорейшему исходатайствованию монастыря” в Святейшем Синоде^³². Тем самым между фактической стороной дела и тем, как положение самого старца Зосимы и его общежития было зафиксировано в официальном решении, сразу же возникала двойственность, известная всем сторонам, участвовавшим в оформлении монастыря. Однако и старец, и священноначалие пошли на такое искажение истинного положения вещей, очевидно, потому, что не видели другого способа оформить туринское общежитие, не вторгаясь глубоко в его внутреннюю жизнь.

Действительно, синодальная система не знала, как урегулировать положение духовного наставника-мужчины, но не священника внутри женской монашеской общины. Руководить монастырём должна была назначаемая епархиальной властью игуменья (так поначалу предполагала поступить и с туринской общиной тобольская консистория^³³), служащие священники назначались в женские обители из белого духовенства и часто не имели никакого влияния на внутреннюю жизнь общин. В женском монастыре даже для старца-иеромонаха не было места (вспомним недовольство епархиальной власти длительным пребыванием преподобного Амвросия Оптинского в Шамординской обители), а тем более — для наставника, не имеющего священного сана, каким был преподобным Зосима^³⁴. Здесь рамки, созданные для монашества синодальной системой, явно входили в противоречие с заветами и преданиями святых Отцов. На это исподволь указывал позднее и сам отец Зосима, когда писал, что Отцы

“все единогласно повелевают всякому новоначальному предаться в нерассудное послушание отцу духовному, не упоминая, однакоже, чтобы оный был священник <…> и чтобы нашед такового отца, послушник открывал ему свою совесть и все наклонности и поступки, дабы отец мог безошибочно вести его по пути спасения”^³⁵.

Очевидно, покровительствовавшие отцу Зосиме члены Синода прекрасно понимали это и только так полагали возможным обеспечить свободу внутренней жизни его общины, жизни, которая бы строилась “по преданию святых Отцов”. Этот “зазор” между формальным положением общины и старца и фактическим их положением при нормальном течении дел мог быть благоприятен новому общежитию. Но в случае возникновения внутреннего нестроения, конфликта он мог обернуться против самого старца и основанного им братства. Это был риск, на который Преподобный решился пойти. Впрочем, его положение ощущалось как уязвимое и чреватое осложнениями и членами Синода. Характерно, что во время второго путешествия старца в Петербург в 1823 г. в качестве выхода из сложившейся двойственной ситуации члены Синода предложили отцу Зосиме принять священнический сан: “Ты, старец Божий, будешь их духовником, и это будет даже приличнее”^³⁶. Но он, сначала согласившись, в конце концов отклонил это предложение. В том числе и потому, что надеялся, “устроив сестёр внутренне и внешне”, снова вернуться к пустынному безмолвию^³⁷.

Пока преподобный Зосима находился в пути и в столице, сёстры его общины оставались в деревне Сидоровка. Весной 1822 г. три старшие (по времени пребывания под руководством старца) сестры, Анисья, Наталья и Евдокия написали ему совместное письмо, в котором уверяли старца, что по-прежнему желают жить под его руководством и сохраняют решимость положить начало монастырской жизни. Видимо одновременно каждая из них написала старцу и лично от себя, также уверяя его в своей преданности и готовности жить в “нерассудном послушании”, как писала в своём послании Анисья. Возможно, эти письма были написаны в ответ на неизвестное нам послание отца Зосимы, в котором он извещал сестёр о полученном императорском указе на возобновление Туринского монастыря в качестве женского общежития и ещё раз спрашивал их, уверены ли они в своём решении жить в монастыре под его попечением^³⁸. Наталья в своём письме старалась последовать примеру Анисьи и Евдокии, писала об отречении от своей воли, но одновременно мучилась недоверием к старцу, винила в этом его, потом себя и снова писала о своём послушании:

Письмо 3^³⁹

Христосъ воскресе.

17^го апр<еля 1822 г. >^⁴⁰

Честнейшїй отецъ Зосима!

Прости меня многоокаянную; въ разсужденiи понесенiя подвига, въ точности желаю вместе съ сестрою Евдокiею отречся съ божiею помощiю отъ своей воли^⁴¹; и умоляю не щадить меня окаянную и злонравную, не заслуживающую ни какого сожаленїя. — но если разсмотреть ея и мое внутреннее расположенiе, то ей по ея надежде на твою прямо отеческую къ ней любовь и попечительность сколько о ея спасенiи, столько не менее и о спокойствiи сердечномъ и телесномъ весьма отрадно и легко; но мне многоокаянной, страстной, ленивой, ненавидимой отъ бога и его ангелов, послушнице бесовской, гордой, презорливой, и въ заключенiи злощастной сироте, (поверь святый отче! что пишу сiе, обливаясь горькими слезами) не могущей никогда совершенно въ тебе уверится, чтобъ ты былъ ко мне столько же разположенъ какъ и къ другимъ, не по какому нибуть // виновному пристрастiю: сохрани меня, боже, отъ сей мысли!; я точно верю, что ты, честный отче, руководимъ самимъ богомъ во всехъ твоихъ предпрiятiяхъ. — но такъ какъ я есть бездна греховъ, и море беззаконiй то, сердцеведецъ богъ за недостоинство мое и будетъ влагать тебе обращатся со мною весьма строго, и что еще несноснее: что ты никогда сего не видишь, а все тебе кажется, что я всегда на тебя лгу. — но несмотря на сiе я въ семъ свете съ божiею помощїю отказываюсь совершенно отъ всякой радости, да буду только утешена въ будущемъ; сколько можно буду принуждать себя, чтобъ незавидовать, когда другие будутъ получать отъ тебя отеческiя попеченїя, а я буду презираема, все съ божiею помощiю самое горькое желаю перенести за любовь сладчаишаго Iисуса, чтобъ чемъ нибуть загладить хотя несколько безчисленныя грехи мои. — ахъ! одинъ разъ я въ семъ мире уже погубила себя царствiя ради небеснаго, то // не должно, подобно лотовой жене, озираться вспять (ср. Быт 19:26), должно забыть, что я была, а почитать себя самой подлеишей рабой, проданной въ работу; и такъ можетъ быть по таковомъ злостраданiи найду къ себе милостивымъ праведнаго судiю. — мне ли мерзкой твари жить в отраде? и ползоватся любовiю и попеченiями отца духовнаго, доволно, если озлобивши и презревши совершенно мое спокойствiе и здоровье онъ горькими лекарствами спасетъ гнiющую грехами и страстми душу мою. — й такъ, святый отче, опять обращаясь къ тебе, умоляю забыть тебя все притворное ласковое со мною обхожденiе, и не щадить меня ни въ чемъ, отсекать во всемъ мою волю, отъ которой съ помощїю божїею торжественно отрекаюсь, и сама подаю тебе мечь на закланiе ея; вижу, что сколь нї есть сiе мучително мне окаянной не имеющей къ тебе прежней веры и любви, но иной доро-//ги хотящему с теломъ взойти на небо ни какой нетъ. — и такъ моли за меня, честнеишiй отче! чтобъ мне не пасть подъ бременемъ отчаянїя. —

Повергаясь къ честнымъ многотруднымъ стопамъ твоимъ, остаюсь гнуснеишая самихъ бесовъ недостойная быть и рабою твоею.

Наталiя.

Старец не мог оставить без ответа подобные колебания своей духовной дочери. К сожалению, история не сохранила его ответы на письма сестёр, мы не знаем, какие слова и вразумления он обращал к каждой из них. Однако до нас дошло его учительное произведение, обращённое ко всем сёстрам общины — “Поучение о послушании”^⁴². Мы считаем, что содержание “Поучения” тесно связано с событиями, которые имели место в жизни его общины в сибирский период её существования. Конечно, утверждать, что старец работал над своим главным творением только между 1818 и 1825 г., как мы сделали ранее, рисковано^⁴³. Обобщающий и итоговый характер “Поучения о послушании” как предполагает наличие более ранних “заготовок” и набросков, так не исключает и того, что оно доделывалось, дописывалось и после вынужденного отъезда из Сибири, вплоть до самой кончины старца. Мы не увидим в “Поучении” имён или указаний на то, кого конкретно имел в виду старец в каждом слове своего труда^⁴⁴. Можно сказать, что это творение обладает высокой степенью остранения; слово старца, отталкиваясь от конкретных перипетий внутренней жизни общины, поднимается до масштабных аскетических обобщений, обращается не только к его ученицам, но и ко всем послушникам, стремящимся жить “по заветам святых Отцов”, само приобретает поистине святоотеческий характер, становясь в один ряд с классическими произведениями аскетической письменности. Именно этим можно объяснить его высокую популярность у монашествующих XIX века.

Вместе с тем “Поучение” задумывалось и писалось как наставление, обращённое к конкретной общине. Уже по переселении в Туринск старец сам читал поучения сёстрам, собравшимся в церкви. Для этого было выбрано время между окончанием утренних молитв и началом утрени. Этими поучениями были скорее всего как писания святых Отцов, так и собственные произведения отца Зосимы, в том числе — слова, собранные затем в “Поучении”^⁴⁵. Поэтому-то оно не может не содержать отголоски происходивших в общине событий. Прежде всего, как указал комментатор “Поучения” при его публикации, такие отголоски мы можем видеть в словах, прямо обращённых к сёстрам обители (в предисловии, заключении и 1-м слове^⁴⁶). Более того, в заключительном “Слове старца схимонаха Зосимы к сёстрам его обители” Преподобный называет себя их “старцем и попечителем”^⁴⁷, что можно воспринимать как прямое указание на его официальный статус, полученный по вышеупомянутому указу от февраля 1822 г. В таком случае это заключительное слово было написано и произнесено примерно между октябрём 1822 г. (возвращение старца Зосимы из его поездки в Петербург и переселение общины в Туринск) и осенью 1824 г., когда старец был удалён из монастыря^⁴⁸. Поскольку упомянутое слово является своего рода эпилогом к уже созданному произведению, следовательно, к моменту его написания по крайней мере часть слов, ныне составляющих “Поучение о послушании”, должна была быть уже написана и прочитана сёстрам^⁴⁹. Тем самым если не всё произведение в том виде, в каком мы знаем его сейчас, то по крайней мере его замысел и какие-то фрагменты относятся именно к сибирскому периоду жизни отца Зосимы.

Итак, “Поучение” может подсказать нам те слова и увещания, что Преподобный обращал к своим страдающим различными духовными недугами ученицам. Вообще рассмотрение “Поучения” под тем углом зрения, что оно обращено к членам конкретного братства, показывает сложную картину внутренней борьбы, в ходе которой ученицами старца с великим трудом усваивались проповедуемые им принципы послушания, откровения и нестяжания, — картину, далёкую от житийной идиллии. Наталья здесь была не единственная, кого Преподобному приходилось возвращать на путь истинного послушания. Возможно, в ответ на её третье письмо старец указывал, что различное отношение его к ученикам объясняется разным их характером и разной степенью их откровенности и послушания: “Как возможно отцу быти единодушну с таковыми, кои сами не склонны к нему и не откровенны и противоборственны?”^⁵⁰. Возможно, он напоминал также, что строгость со стороны духовного отца — не меньшее проявление заботы о преуспеянии ученика, чем кроткое и ласковое обхождение; она (строгость) проявляется к послушнику, вступившему на более высокую ступень духовного восхождения, “яко могущему терпети”, и исходатайствует ему “большии венцы и награды”^⁵¹.

26 октября 1822 г. отец Зосима вместе со старцем Василиском и двенадцатью сёстрами прибыл в Туринск и на основании указа духовной консистории, который последовал ещё 16 октября, принял в своё распоряжение Николаевский монастырь. Здесь он нашёл “несколько хотя старых деревянных келий, но ещё довольно крепких и с печами, удобных для помещения сестёр, и некоторую часть каменной ограды ещё не развалившуюся; а церковь трёхпрестольную, каменную в хорошем порядке и исправности”^⁵². В восьми вёрстах от монастыря, в уединённом месте для себя и для отца Василиска он выстроил келейку, где и жил, но большую часть времени находился в монастыре. Конечно, постоянные заботы о внутреннем и внешнем благоустройстве обители требовали практически постоянного его присутствия. Поэтому вскоре он приспособил для временного своего пребывания старую монастырскую баню, что находилась в ограде монастыря, но в отдалении от келий сестёр. В ближайшие месяцы по переселении в Туринск Преподобный написал устав новообразованного общежития, основой которого по-прежнему было старческое руководство, принцип нестяжания, реализованный в общежительном образе жизни, а также довольно строгие предписания относительно поста^⁵³. В периоды, когда преподобный Зосима находился в дальней келье или уезжал по делам обители в Тобольск, сёстры продолжали писать ему письма. Наталья в конце 1822 г. писала ему дважды. Видно, что в тот момент она в целом — конечно, не без его помощи — справилась с искушавшим её недоверием старцу. Однако теперь недоверие сменилось восторженным отношением к нему, которое также грозило скоро перемениться:

Письмо 4^⁵⁴

во имя Отца и Сына и Святаго Духа аминь!

Кто дастъ главе моей воду, и очима моима источникъ слезъ? Да плачуся день и нощь (Иер 9:1^⁵⁵)? Яко беспрестанно оскорбляла более нежели отца моего!.. —

Такъ, честнеишiй и истино заветный отецъ мой Зосима! Спала наконецъ непроницаемая завеса съ глазъ отчаянной грешницы, стоящей на краю бездонной пропасти и стремящейся низринутся въ оную; но и теперь еще отступившей только на одинъ шагъ, и готовой всегда къ паденiю, если только помощь божiя и твои святыя молитвы, о истинный и более нежели отецъ мой! не будутъ спомоществовать мне окаяннеишей всехъ тварей!. — ахъ! где по<ис>кать мне словъ могущихъ выразить великость угрызенiй виновной совести, ужаснеишимъ образомъ вопiющей на меня и представляющей мне престолъ стра-//шнаго судiи, праведно — мстящаго господа саваофа, некогда поразившаго дафана й авiрона одинъ только разъ воспрекословившихъ моисею (ср. Чис 16:1–35; 26:9–10; Пс 105:17–18); а мне отъчаянной, всегда прекословящей и неповинующейся отцу моему заветному, уже непременно грозящаго пламенемъ негасимымъ и страшнымъ скрежетомъ зубовъ на всю вечность!…… ужасно!.. ужасно! сiе заключенiе, но я почитаю себя его достойною, или еще более!.. — слабыя члены мои трепещутъ!. сердце, отягченное отчаянiемъ, замираетъ!…….. и я мысленно повергаюсь къ стопамъ святаго святыхъ! закланнаго за меня агнца божiя вземлющаго грехи мїра (ср. Ин 1:29), и пресмыкаясь въ ничтожестве и прахе, осмеливаюсь подъять главу мою, и умоляю его неизреченное милосердiе, да забудетъ, если можно, всю мерзость греховъ моихъ, и да сподобитъ меня недостойную хотя съ сихъ поръ въ единонадесятой часъ понести тяготу благую святаго послушанiя; и получить // мзду съ последними (ср. Мф 20:6–16). — верю твердо, что отъ бога все возможно! и потому съ его помощiю желаю возстать и сколько будетъ силъ моихъ, загладить мои всегдашнiя противъ тебя, истинной отецъ мой! оскорбленiя; и положить твердое начало новой жизни: более нежели въ сходство преданiя святыхъ отецъ^⁵⁶, но совершенно следуя нашему съ тобою, святый отецъ Зосима! священному завету, быть неразлучной съ тобою ни въ семъ веке ни въ будущемъ^⁵⁷; и если бъ здесь по наущенїю князя тьмы случилось какое несправедливое гоненiе твоей святыне, хотя бы самыя оковы и темница, то пускай напередъ сiи оковы обременятъ руки и ноги грешной недостойной и на веки неразлучной отъ тебя дочери твоей заветной.

Наталiи Васильевой.

1822^го года.

ноября 19^го дня.

Свято-Николаевск<iй>

девичiй монасты<рь.>^⁵⁸

Через месяц она снова писала к старцу. Из этого письма мы видим, что преподобный Зосима поручал более опытным в монашеской жизни сёстрам — к ним, безусловно, относилась и Наталья — заботиться о новоначальных и наставлять их в основах этой жизни. К тому времени должность старшей сестры (видимо, одной из старших сестёр обители) Наталья выполняла уже более года. Это послушание стало тяготить её, и она обратилась к старцу с просьбой избавить её от этого бремени:

Письмо 5^⁵⁹

во имя Отца и Сына и Святаго Духа аминь.

возлюбленнеишiй о Христе!

и честнеишiй отецъ Зосима!

Какими словами начну я самую важнейшую мою к тебе прозбу? О боже милосердый! покровителю сиротъ беспомощныхъ, дай мне грешной силу выраженiя, могущую склонить душу отца моего, въ его же рукахъ смерть и животъ мой! до вонметъ онъ съ милостiю отеческою пламенному желанiю грешницы, заклинающей его съ горчайшими слезами ее выслушать и не опечалить безутешной души ея суровымъ отказомъ; такъ честный отецъ Зосима! вспомни, что я будучи свободна бога ради продала себя тебе въ рабы, и теперь какъ неволница, лежа у ногъ твоихъ, умоляю о свободе, ахъ, не отвергни моего проше-//нiя и не приведи слабую в отчаянiе! я не могу ити темъ путемъ, какъ твоя святыня мне предназначила, то есть: жить въ одной келлїи съ многими сестрами и заботится о душахъ ихъ въ должности наставницы или старшей. ахъ! уже другой годъ какъ я страдаю, лишась благословеннаго безмолвiя, любезнеишаго утешенiя горестной души моей, единственнаго свидетеля слезъ моихъ, проливаемыхъ предъ сладчайшимъ Iисусомъ, отъ котораго удаленiе мучителнее для меня адскихъ мукъ! такъ отче святый! не могу быть съ богомъ и людми! какъ хочешь, не разлучай меня съ темъ, для котораго возненавидела я всехъ драгоценныхъ сердцу моему! пренебрегла все радости мiра сего, решилась, несмотря на слабость здоровья и неуменiе черной работы, пожертвовать всемъ моимъ именiемъ. не разлучай меня съ темъ, которой не гнушается грешными и прiемлетъ съ отеческою благостiю все слезы про-//лiянныя предъ нимъ; не разлучай меня съ темъ, которой есть единственный предметъ моихъ желанiй, цель и окончанiе всехъ моихъ надеждъ!.. ахъ! съ горчайшимъ рыданiемъ повторяю: не могу быть съ богомъ и людми; не потому, чтобъ я треокаянная считала себя лучше другихъ, нетъ! если бъ хотя на минуту сiя мысль мелкнула въ душе моей, то я сочла бы себя погибшею совершенно; но я точно всехъ почитаю святыми, не выключая никого, къ заветнымъ сестрамъ такъ горю любовiю, что желала бы за нихъ умереть, и истинно

“…не могу быть с Богом и людьми”.
Первая страница пятого письма Натальи Васильевой
преподобному Зосиме. 1822 г.

предъ самимъ богомъ уверяю тебя, святый отче! что съ совершенною покорностiю и любовiю готова которая изъ нихъ ни будетъ игуменiю покорится ей, и безъ всякихъ подозренiй верю твоему истинному о мне попеченiю; но прости // моему несовершенству и, вспомня заветъ нашъ и усердiе къ тебе, святый отче, незабвеннаго моего родителя^⁶⁰, понеси мою слабость, не разлучай меня съ единственнымъ моимъ утешенiемъ! дыханiемъ моимъ! радованiемъ моимъ! сладчайшимъ Iисусомъ Христомъ! ахъ! не могу быть съ богомъ и людми!.. — дай мне уединенiе, успокой страдающую душу мою и за сiе будешь успокоенъ на небесехъ! не откажи мне въ сей прозбе, и самъ богъ не откажетъ тебе ни въ чемъ въ будущемъ: покори меня какъ тебе угодно заветнымъ сестрамъ или кому хочешь, только не разлучай меня съ богомъ, единственнымъ моимъ сокровищемъ, и избавь меня несноснаго бремени заботится о душахъ другихъ, я точно уверяю тебя, отче святый, что чувст-//вую по себе, что въ случае твоего отказа я лишусь разсудка, или умру съ горести, сжалься надо мною, не погуби души моей! ахъ! я не могу выразить всего того, что чувствую. теперь часъ одиннадцатой ночи, все въ келлiе покоятся, и я одна пишу къ тебе, и какъ начала писать сiе, то слезы умиленiя не переставали течь изъ глазъ моихъ, завтра мы все готовимся принимать святыя тайны, и я совсем такъ мирна, какъ желала бы стать на страшной судъ божiй! но не могу быть съ богомъ и людми!. прости меня многоокаянную и не оставь во святыхъ твоихъ молитвахъ, честнеишiй отецъ Зосима! грешную и недостойную дочь твою заветную

Наталiю.

1822^го года.

декабря 22^го дня.

Мы можем полагать, что старец ответил ей примерно таким увещанием:

“Кая польза тому от безмолвия, иже не стяжа еще плодов Святаго Духа? Ибо подвижется и стремится желанием к оному не от любве Божественныя, но от немирствия, раздора и несогласия к братству, ради нетерпеливаго нрава презорства и закоренелаго обычая <…> Ибо тогда доброе и Бога ради отлучение познавается, аще <…> ни мало от пороков братий не вреждается”^⁶¹.

В том же поучении преподобный Зосима объяснял, что только среди братии можно приобрести терпение и истинное послушание и в конце концов “известитися о своём преуспеянии”. Возможно, он призывал Наталью смиренно нести своё послушание, даже через силу служа братии:

“Оный брат, который о должности своей небрежет утруждения ради, малодушествует и на иных ропщет <…> лишает себя воздаяния и приплодия, то есть духовнаго благодатнаго дарования <…> кая польза тому от самовольнаго постничества и озлобления, аще посылаемаго ему труда смотрением Божиим не приемлет и не терпит? <…> Довлело бы паче оному брату возрадоватися о таковом прилучаи, в коем возмогл бы своим благодушным терпением истинное свое служение, усердие и любовь к Богу оказати, ибо не в отраде и благоденствии, но в злоключении и терпении вера наша и усердие к Богу показуется”^⁶².

Мы не знаем, какое действие возымели увещания старца Зосимы, и осталась ли Наталья на должности старшей сестры; до нас не дошли её письма начала 1823 г., а примерно через месяц старцу пришлось снова на продолжительное время оставить свою общину. Дела общежития требовали его нового путешествия в Петербург: написанный им устав следовало утвердить в Синоде, первые месяцы жизни обители указали на некоторые хозяйственные нужды, которые скорейшим образом могли быть разрешены только центральной властью^⁶³. Старец отправился в путь. Это его путешествие продолжалось с февраля по май 1823 г.

По окончании всех дел в Петербурге преподобный Зосима решил заехать на свою родину, в Смоленскую губернию и увидеться с родственниками, с которыми не встречался тридцать лет. Его согревала тайная надежда, что кто-то из дочерей его покойного к тому времени брата Ильи пожелает встать на монашеский путь и примкнуть к ученицам старца в Туринском монастыре. Дело в том, что сам Илья Богданович Верховский в молодости хотел посвятить себя иночеству и даже некоторое время был послушником, а затем странствовал по монастырям, однако в конце концов почувствовал себя неспособным к монашеской жизни и вернулся в мир, хотя до конца жизни не простил себе этого. Его-то дочерям 20-ти и 17-ти лет отец Зосима открыл свою сокровенную мысль. Их сердца откликнулись на его призыв, и сёстры последовали за ним. В Москве преподобный Зосима уговорил известного ему наместника Симонова монастыря отца Илария тайно постричь его племянниц в рясофор, и они были посвящены в первую степень монашества с именами Вера и Маргарита. Отец Зосима не мог умолчать об этом радостном для него событии и сообщил сёстрам туринской обители о присоединении к нему и о постриге своих племянниц^⁶⁴.

В Туринске это письмо вызвало неожиданную реакцию. В душе Натальи снова ожили претензии на первенство в общине, которые привели к первому её столкновению со старцем в 1820 г. Вера и Маргарита, дворянки по происхождению, родственницы старца-попечителя и к тому же уже (в отличие от всех других сестёр обители) имеющие постриг в рясофор были, очевидно, восприняты ею как конкурентки, чьё появление может пошатнуть её положение хотя бы потенциального лидера общины. И вот она, ещё совсем недавно просившая старца избавить её от обязанностей старшей сестры, в отсутствие старца и без его благословения едет в Тобольск, чтобы испросить у епархиального начальства постриг в рясофор, который хотя бы формально уравнял бы её с племянницами старца. Вместе с ней едут её мать и их племянница, солдатская дочь Елена Кораблёва. Здесь, в Тобольске совершенно неожиданно для обеих сторон Васильевы и их спутница столкнулись с преподобным Зосимой и его племянницами. Старец прибыл в епархиальный центр, чтобы дать отчёт архиепископу Амвросию II (Рождественскому-Вещезерову) о результатах своей поездки и представить ему постриженных в Москве новых сестёр своей обители. Такой поворот событий естественно привёл Васильевых в смущение. Наталья и Анастасия не решились требовать пострига для себя и только просили Преосвященного постричь их келейницу Елену. Старец, понимая их невысказанное желание “поровнять” его племянниц со “своей келейной”, кротко согласился на этот постриг. На исходе мая все, в том числе три новых рясофорных монахини вернулись в монастырь^⁶⁵.

Казалось, жизнь обители в присутствии духовного наставника потекла по заранее установленному руслу^⁶⁶, однако искры конфликта уже тлели внутри братства. Новым поводом для столкновения между преподобным Зосимой и Васильевыми стало присутствие в обители девушки Устиньи Котельниковой, происходившей из мещан города Туринска. Она появилась в монастыре в отсутствие старца в феврале 1823 г. Вернувшись, преподобный Зосима обнаружил в ней “легкомыслие, непостоянный нрав, невеликое усердие к монашеским правилам и непрямое сердце” и не только не принял её в свои духовные дочери, но и настаивал на её удалении из обители как “смущающей сестёр”. Устинья не подчинилась и попыталась найти покровительство у Васильевых, что ей удалось: она иногда возвращалась в обитель и “скрытно проживала” в их кельях^⁶⁷. Очевидно, обстановка накалялась постепенно, и поначалу старец старался вразумить своих духовных дочерей и одновременно объяснить свои действия всем сёстрам обители. В “Поучении о послушании” мы находим довольно много страниц, посвящённых обличению “безгодного содружества”. В частности, преподобный Зосима предупреждал:

“Зрите, сколь погрешно и безрассудно таковые поступают, кои благосклонно обращаются, паче же дружатся и соединяются с таковым, на коего отец праведне негодует или отмещет от себе. Таковые главнейшими подстрекателями к вящшему расстройству бывают и паче множае погрешают, нежели самый оный брат во зле живущий”^⁶⁸.

Но решающего действия его вразумления видимо не имели.

Тем временем в обители развивалась и другая линия конфликта — между старцем и третьей его “заветной” дочерью Евдокией Романовой. Ранние стадии этого конфликта нам не известны. Видимо, об этой сестре шла речь в письме Анастасии Васильевой, в котором упоминалось, что Евдокия и ещё одна сестра стала требовать себе келью, чтобы “жить своим уставом”. Вскоре, правда, они просили у старца прощенья и понесли наложенную им епитимью. Однако уже 5 ноября старец докладывал тобольскому Преосвященному о том, что Евдокия Романова “решилась уже свершить свою участь” — покинуть иночество и выйти замуж за дьячка монастырской церкви Ивана Кучумова^⁶⁹. Преподобный Зосима долго пытался воздействовать на одну из ближайших своих духовных дочерей. В заключительном, 45-м слове “Поучения о послушании” старец говорил, что даже вся вселенная, если и будет “плакати и рыдати”, не сможет “по достоинству” оплакать тех, кто вопреки своему обещанию покидает иночество^⁷⁰. Впрочем, “ни увещания, ни просьбы, ни строгости” старца, по его собственным словам, не переменили намерения Евдокии, которое, очевидно, и осуществилось в скором времени.

В этих обстоятельствах в октябре 1823 г. тлевший до этого конфликт между старцем и дочерью и матерью Васильевыми вырвался наружу. Началось с того, что две сестры, посланные старцем в город, случайно узнали, что некая горожанка (видимо, упомянутая выше Устинья) отправляется в Тобольск с большим пакетом от Васильевых. Подобная переписка, тем более тайная, была прямым нарушением устава общежития, поэтому эти две сестры убедили посланную вернуть пакет в обитель. Так он попал в руки преподобного Зосимы, который по праву, данному ему уставом, вскрыл пакет. В нём находился чистый лист бумаги, внизу которого стояли подписи обеих Васильевых и двух их келейниц, а также пространное письмо Натальи и Анастасии их родственнику, тобольскому прокурору, в котором мать и дочь просили его составить от лица их и их келейниц на приложенном листе прошение Тобольскому архиепископу и излагали содержание этого прошения. Как можно понять из жизнеописания старца, письмо это было написано Натальей^⁷¹. В нём она просила епархиальные власти удалить старца-попечителя из монастыря и назначить игуменью. При этом давала понять, что по своему званию до монашества, по вкладу в обитель, а также потому, что вступили в общину одними из первых, именно Васильевы, во всяком случае старшая — Анастасия Васильева может претендовать на эту должность. Тем самым застарелые устремления к особому лидерскому положению в общине, которые, как мы видели выше, лежали в основании ещё первого конфликта Васильевых со старцем в 1820 г., наконец были озвучены совершенно открыто. Но теперь они приобрели форму явного восстания против своего духовного отца и попытки захвата власти в общежитии. В обоснование своего прошения об удалении старца и назначении игуменьи Наталья приводила следующие соображения:

1) попечитель-мужчина живёт в монастыре, а не вне его, как предписывалось синодским указом; 2) установленные порядки требуют иметь в женском монастыре игуменью, что якобы отвечает желанию всех сестёр; 3) старец-попечитель, не имея священного сана, усваивает себе функции священника, так как исповедует сестёр и отпускает им грехи; 4) старец-попечитель — скорее всего раскольник, так как сам служит молебны и вносит в богослужение какие-то новые правила; 5) он удерживает у себя деньги обители и нецелесообразно тратит их.

Таким образом, просительницы развивали свою аргументацию по двум направлениям. Во-первых, они стремились дискредитировать старца, указывая на то, что он превышает свои обязанности попечителя (пункты 1-й, 3-й и 4-й) или не справляется с ними (пункт 5-й). Во-вторых, требовали назначить игуменью, что соответствовало обычной синодальной практике, а главное — было согласно с первоначальным планом консистории относительно Туринского общежития. Так просительницы автоматически получали союзника против старца в епархиальном управлении, члены которого скорее всего воспринимали как вызов то обстоятельство, что вверенный Преподобному монастырь был освобождён от финансово-хозяйственных отчётов консистории. Стремясь опорочить старца, Васильевы как бы закрывали глаза на истинный смысл действий отца Зосимы и вставали на защиту формальных положений, что были зафиксированы в указе Синода, то есть искусно использовали тот самый “зазор” между фактической стороной дела и юридическим статусом старца и общежития, о котором мы говорили выше. Действительно, если старец — только “отставной поручик”, то ему не место в женской обители, если он мирянин, то он не может требовать “откровенности” и так далее. Так изначальная двойственность его положения обернулась против него самого и его детища.

Желание иметь игуменью и отстранить старца от управления обителью Васильевы подтвердили в ещё одном письме, отправленном их родственнику в Тобольск. На этот раз оно было написано матерью, а не дочерью^⁷². Наконец, 7 июля 1824 г. они направили третье известное нам доношение на преподобного Зосиму, снова написанное Натальей и адресованное на этот раз министру народного просвещения адмиралу А. С. Шишкову, а последний препроводил его обер-прокурору Святейшего Синода. Знаменательно, что в этом письме Васильевы упоминали ещё три неизвестных нам своих послания — императрице Марии Федоровне, министру духовных дел и народного просвещения князю А. Н. Голицыну и первоприсутствующему члену Синода митрополиту Санкт-Петербургскому и Новгородскому Серафиму. Все они, очевидно, были примерно одинакового содержания. Это третье доношение не содержало каких-то принципиально новых обвинений в адрес старца, но было выдержано в довольно эмоциональном ключе (что, как мы видели, вообще было характерно для писем Натальи). Так, Преподобный обвинялся в том, что “насильственно похитил всю власть и деньги” и “во зло употребил доверенность” сестёр, что просительницы и “преданные им сёстры” находятся “в угнетении от попечителя”, который “во многом нарушает православную веру и ни во что ставит святость Монастырских уставов”. В остальном же Васильевы ссылались на своё октябрьское 1823 г. письмо архиепископу Тобольскому Амвросию и просили ускорить рассмотрение их жалоб^⁷³.

Отметим, что из других источников нам известно ещё одно обвинение против преподобного Зосимы, которое заключалось в том, что он учил своих послушниц “почитать его как Христа”. Неясно, кем и когда было выдвинуто это обвинение. В известных нам письмах Васильевых оно не содержится. Возможно, оно появилось во время следствия в начале 1824 г. и было инспирировано самими следователями, настроенными против старца. В любом случае оно было очень серьёзным, поскольку предполагало, что старец не просто раскольник, а последователь хлыстовства, еретик. Если первое обвинение (в расколе) опровергнуть было довольно просто свидетельством исповедовавшего отца Зосиму священника, то обвинение в хлыстовстве отвести было гораздо сложнее, ведь хлысты были как раз известны тем, что “для вида” ходили в церковь и даже приступали к таинствам. Такое обвинение грозило не только удалением из монастыря, но долголетним следствием и в перспективе — ссылкой или заключением в монастырскую тюрьму. Именно в контексте этого обвинения становится понятным, на каком основании Васильевы и их родственники могли угрожать старцу заточением^⁷⁴.

Прочитав случайно попавшее к нему в руки письмо Натальи и Анастасии, Преподобный сделал новую попытку примирения, для чего направился в их келью. Но они, “забыв все приличия, с криком осыпали его всеми укоризнами и ругательствами”. Затем немедленно вместе с двумя келейницами, “приложившими руки” к чистому листу бумаги, уехали в Тобольск. Это был разрыв. Отец Зосима обнаруженный им пакет со всем его содержимым отправил Тобольскому архиепископу, прося “правосудия и милостивого покровительства от архипастыря”. Через месяц, в ноябре 1823 г. Васильевы и их спутницы вернулись в Туринск, все постриженные в рясофор. Наталья теперь носила имя Рахили, а Анастасия — Августы. Старцу они привезли письмо от архиепископа, в котором попечителю предписывалось принять их, дать любую келью и предоставить полную свободу. Фактически это означало внутренне разделение общежития. Васильевы ждали назначения игуменьи, а тем временем старались привлечь на свою сторону других сестёр. Новопостриженная монахиня Августа хвасталась, что 12 из 32-х насельниц единодушны с ними^⁷⁵. Мать и дочь пытались даже принимать к себе новых послушниц и теперь уже без всякого стеснения стали держать в своей келье девицу Устинью. Старец попытался настоять на её удалении. Это вызвало настоящий скандал и прямое сопротивление со стороны старшей Васильевой. 7 января 1824 г. Преподобный вынужден был писать в Тобольск и просить архиепископа вмешаться. С другой стороны к обвинениям Васильевых присоединили свой голос родственники Устиньи, направив своё доношение на отца Зосиму в тобольскую консисторию. В этой ситуации вскоре после возвращения Васильевых, в ноябре или в самом начале декабря 1823 г. Преподобный написал “два прошения почти одинакового содержания” — тобольскому Преосвященному и в Святейший Синод. В них он просил либо уволить его от должности попечителя и позволить вернуться в пустыню, либо удалить из обители “возмущающих спокойствие оной и препятствующих завести образ жизни по общежительным правилам Василия Великого”^⁷⁶.

В январе 1824 г.^⁷⁷ в Туринский монастырь прибыла следственная комиссия, которая в соответствии с указом Святейшего Синода должна была исследовать “дело Туринского монастыря”. Обратим внимание, что это дело в Синоде началось в результате ноябрьского прошения преподобного Зосимы, тем самым именно он оказывался инициатором всего этого разбирательства, а не Васильевы. Следственная комиссия состояла из трёх человек, и все они были представителями белого духовенства. Главой её был ключарь тобольского кафедрального собора и член тобольской духовной консистории протоиерей Пётр Фелицын, а членами — тюменский протоиерей и туринский благочинный. Все насельницы обители, кроме преподобного Зосимы, его племянниц и обеих Васильевых, были приведены к присяге и допрошены. Также к следствию был привлечён старец Василиск, который переселился в монастырь из-за сильных морозов. В связи с ним против отца Зосимы было выдвинуто обвинение, что он держит в обители беспаспортного старика, то есть, возможно, укрывает беглого крестьянина, и хотя документы старца Василиска оказались в порядке, его присутствие в монастыре, как мы увидим, всё равно было поставлено в вину его ученику. В конце разбирательства был допрошен сам отец Зосима, который должен был отвечать на обвинения, выдвинутые Васильевыми.

Следствие и допрос сестёр вёл протоиерей Пётр Фелицын, который собственноручно записывал их показания. Глава комиссии с самого начала проявил своё расположение к Васильевым. Он провёл в их келье “почти целый день”, прежде чем начать допрос сестёр. Преподобный Зосима в это же время был удалён из монастыря, чтобы он не мог повлиять на ход следствия. К концу дня племянницы старца выяснили, что ни одна из допрошенных сестёр не была ознакомлена со своими показаниями. Когда же сёстры потребовали у протоиерея Петра ознакомиться с материалами следствия, он уклончиво пообещал предоставить им такую возможность на следующий день, но ночью неожиданно уехал в Тобольск. Заподозрив неладное, сёстры и преподобный Зосима накануне вечером подали ему письменные прошения, в которых повторяли свои показания, данные на допросе. Однако они не были учтены при рассмотрении дела как “не заслуживающие вероятия”, поскольку были написаны и подписаны в числе прочих сестёр племянницами старца и противоречили результатам уже состоявшегося следствия^⁷⁸.

Вывод следственной комиссии, доложенный в феврале 1824 г. тобольскому Преосвященному и затем отразившийся в решениях Святейшего Синода, в основных своих пунктах сводился к следующему. Отец Зосима, “попечитель Верховский” нарушил указ Святейшего Синода, так как жил не вне, а внутри монастыря с другим мужчиной — Василиском; он “предосудительно обращался с сёстрами”, делая им “неприличные наставления с прямым невежеством в чистоте Христианского учения” (имеется в виду практика откровения помыслов); он не допускал сестёр к избранию игуменьи, читал им в церкви старообрядческие книги (очевидно, имеются в виду наставления самого старца), служил без священника молебны, позволял ходить к двум молодым девушкам (имеются в виду племянницы старца) холостому мужчине для обучения их живописи и даже позволил одной девице из вверенной ему обители (имеется в виду Евдокия Романова) обручиться с монастырским причётником; наконец, старец был признан виновным в том, что без согласия сестёр (очевидно, письменного) распоряжался суммами обители и положил их в банк на своё имя. Заявление преподобного Зосимы о том, что он не согласен ограничиться только формальными обязанностями, предоставленными ему Синодом, и быть “строителем одних зданий”, а также что он не может согласиться с избранием игуменьи, было истолковано как его “стремление к самовластию” и вмешательство во внутреннее управление монастыря^⁷⁹.

Как видим, консисторское следствие вынесло свой вердикт совсем не в пользу старца. Именно старец был признан виновником “неустройства монастыря”. Более того, он оказался ещё и ложным доносителем на Васильевых, поскольку “показаниями сестр монастыря, отобранными под присягою, Васильева во всём взведённом на неё” была оправдана. Это имело крайне неблагоприятные последствия для старца и для верных ему духовных дочерей, поскольку все последующие их просьбы об организации под его руководством общежития наталкивались на неизменный отказ Синода, обоснованный результатами следствия 1824 г.^⁸⁰. Поэтому и основанное отцом Зосимой общежитие под Москвой смогло получить какой-то официальный статус только в 1841 г., уже после смерти старца.

Чем же руководствовались консисторские следователи, заняв такую непримиримую и далёкую от объективности позицию? Прежде всего нужно принять во внимание, что члены консистории с самого начала могли быть оскорблены тем, что Синод отклонил их предложение о назначении в Туринский монастырь игуменьи и освободил его от хозяйственных отчётов консистории, которая тем самым фактически утратила над ним какую-либо власть. У них наверняка не находило понимания то, что весь монастырь вверен попечителю-мирянину. То, что старец — монах, но при этом формально не подчиняется духовному начальству и пользуется всеми правами привилегированного дворянского положения, вызывало у них ещё большее недоумение и даже подозрение. Без сомнения, давала себя знать сословная неприязнь белого духовенства к незаслуженно — как оно считало — почитаемым монахам, тем более, — по меткому определению современного исследователя, — к “пришлым монахам”, которых ещё в Кузнецке называли “предтечами антихриста”. Непонятные приходским священникам обычаи, введённые преподобным Зосимой в общежитии, прежде всего откровение помыслов, трактовались как покушение на духовничество, как вызов духовному сословию и даже как хула на церковные таинства. Подобные обвинения со стороны белых священников в адрес старцев в “неуважении церковных таинств” будут звучать и позже, и в других местах, в том числе в сёлах вокруг Оптиной пустыни^⁸¹.

На этом фоне двойственный статус отца Зосимы (отставного поручика, но при этом монаха) только усиливал все эти подозрения и накапливавшееся раздражение. Старец действительно мог представляться злоумышленником, который скрывается под личиной попечителя. Именно так писал о нём (хотя и не называя его по имени) в 1825 г. в своём рапорте благочинный монастырей епархии, когда отказывал в разрешении следовать за старцем верным ему сёстрам: “Какой-нибудь волк, одевшись овечьими одеждами, заманивает их, бедных, на страну далече для своей добычи”^⁸². Возможно даже, что протоиерей Пётр Фелицын искренне заподозрил старца в хлыстовстве и старался показаниями сестёр изобличить его в этом^⁸³. Наконец, не будем сбрасывать со счетов влияние Васильевых, которые активно “изобличали” старца, и их высокопоставленных родственников: протоиерей кафедрального собора, каким был отец Пётр, безусловно был знаком с губернским прокурором, за поддержкой к которому обращалась советница Васильева, и вхож в его дом. Впрочем, их донос на старца представляется нам не первой, а последней каплей, переполнившей чашу терпения членов тобольской консистории и окончательно сформировавшей их мнение о преподобном Зосиме и о происходящем в Туринском монастыре. Как круги по воде от брошенного Васильевыми камня, конфликт расходился всё шире и вовлекал в свою орбиту не только сестёр обители, а затем их родственников (как в случае с девицей Устиньей), но привёл в движение епархиальную администрацию и её интересы. Недаром, когда монахиня Рахиль, осознав, что она сделала, захочет всё исправить, — она встретит в Тобольске серьёзное сопротивление. Отказ старца согласиться на избрание игуменьи означал, что он не желает пойти на компромисс (а фактически подчиниться) и признал конфликт уже не с одними Васильевыми, но и с духовной консисторией свершившимся фактом^⁸⁴.

Члены консистории имели возможность существенным образом влиять на позицию епархиального архиерея, и в деле Туринского монастыря они сполна использовали эту возможность. Архиепископ оказывался как бы пассивным участником уже свершившегося суда над преподобным Зосимой. Он сам признал это, сказав старцу в 1825 г.: “Жаль мне, старец, что прежде не знал тебя короче, но я не сделал тебе никакого зла, а только следственное дело, представленное мне следователями, переслал в Святейший Синод”^⁸⁵. Заключение следственной комиссии, как мы сказали, легло в основу рапорта, направленного от имени архиепископа Амвросия в Синод. Синодское решение также было детерминировано исследованием тобольской консистории. Оно признавало преподобного “виновником неустройства монастыря” и указывало, что он своими действиями, “хотя и нельзя признать их умышленными”, дал повод “другим соблазнительно мнить о себе”. Поэтому Синод постановлял удалить отца Зосиму от управления монастырём, в обители избрать начальницу, чтобы она управляла ею “на общих правилах”, а сёстрам, которые пожелали бы следовать за старцем, внушить, что он, “не будучи служителем церкви”, не может быть их духовным отцом^⁸⁶. Нужно признать решение Синода довольно мягким. Охарактеризовав действия старца как неумышленные, члены Синода отвели от него самые тяжёлые обвинения. Мы же можем только гадать, кого синодалы более имели в виду под “другими”, соблазнившимися о старце, — сестёр монастыря или членов тобольской консистории… Вместе с тем, заявив, что “попечитель Верховский” не является “служителем церкви”, члены Синода вставали на формальную точку зрения. Они не хотели более поддерживать санкционированную ими самими двойственность положения старца и его общины.

13 января 1825 г. император Александр I утвердил решение Святейшего Синода. Его резолюция гласила: “Верховского удалить”. Однако само решение Синода последовало ещё 3 ноября 1824 г. Как только сообщение о принятом решении (но без изложения его содержания) было получено в Тобольске, в Туринск выехала комиссия, которая должна была, “дабы предохранить обитель от убытков”, сделать опись её имущества и принять его от попечителя. В комиссию входили архимандрит Амвросий из Тюмени и два туринских белых священника. Консисторское предписание было выдержано в исключительно жёстких выражениях и имело своей целью разорвать всякую связь между старцем и его ученицами. Так, попечителю предписывалось, сдав монастырь и все вещи и документы, в нём находящиеся, под страхом высылки в отдалённый мужской монастырь удалиться из обители, не входить в неё, ни тайно, ни явно не общаться с сёстрами и не писать никаких просьб в Синод (последнее было явным превышением полномочий консистории). Сёстрам же, оставшимся верными старцу, приказывалось не иметь в кельях ни бумаги, ни чернил, также не писать никаких прошений, не общаться ни со старцем, ни с родственниками, ни вообще с кем-либо за пределами монастыря. Верные старцу сёстры были отстранены от выборов начальницы обители, что автоматически делало почти единственным кандидатом на эту должность монахиню Августу (Васильеву), которая и была назначена^⁸⁷.

Поначалу эта вторая комиссия действовала в духе полученных ею предписаний. Преподобный Зосима был немедленно удалён из монастыря, что вызвало крайнее смятение среди сестёр обители. Этот момент всеобщей скорби и плача переломил внутреннее состояние монахини Рахили. Она отвела в пустующую келью старшую племянницу старца монахиню Веру и стала говорить ей, что терзается “ужасным отчаянием, раскаянием поздним и бесполезным”, она просила прощения у старца и просила его научить её, что можно сделать. Во время их разговора в келью вошёл архимандрит, глава комиссии, и Рахиль, скрыв своё смятение, быстро вышла из комнаты. В это время племянницам старца было позволено выехать из монастыря и поселиться в городе. Во время их отъезда монахиня Рахиль упала в обморок. Вскоре она слегла в горячке и попросила архимандрита Амвросия устроить её встречу с отцом Зосимой. Старец приехал в обитель. Она просила у него прощения, он дал ей его, но настаивал, чтобы она “перед всеми” открыла “свои несправедливости” и тем самым хотя бы немного послужила успокоению обители. Монахиня Рахиль ссылалась на свою мать, говоря, что та “непреклонна к примирению”, но старец возразил, сказав знаменательные слова, вскрывающие истинные отношения между матерью и дочерью: “Я знаю твою мать, она совершенная раба твоей воли”. В ближайшие за тем дни старца ещё раз пригласили в монастырь, и младшая Васильева прочитала ему своё письмо к архиепископу Амвросию, в котором брала на себя всю вину и просила хоть как-то “вознаградить обиды”, нанесённые ею отцу Зосиме. Некоторые выражения этого письма старец нашёл даже слишком резкими, но по просьбе монахини Рахили оно было отослано без изменений. Вскоре она принесла публичное покаяние и перед сёстрами обители. Тем временем смягчилось и обращение со старцем и верными ему сёстрами первого члена комиссии, тюменского архимандрита. Во многом это объяснялось впечатлением, которое произвела на него встреча с преподобным Василиском. Архимандрит Амвросий уговорил отца Зосиму во избежание дальнейших кривотолков на время переселиться в Тюмень, куда Преподобный прибыл с племянницами, Анисьей Конюховой и ещё двумя сёстрами в конце ноября 1824 г.^⁸⁸.

Ещё когда старец находился в Туринске, между ним и монахиней Рахилью возобновилась переписка. Её письма этих месяцев — это письма человека, находящегося на грани отчаяния и, как пишет она сама, сумасшествия. В любом месте, и в келье, и в церкви её охватывала неизбывная тоска; покаявшись перед сёстрами, она всё равно не могла выносить их общество, они казались ей “своевольными и ветреными”^⁸⁹. Одно из этих писем дошло до нас в оригинале:

Письмо 6^⁹⁰

<ноябрь 1824 г.>

Сiе особенно пишу потому, что никто не долженъ знать сего, кроме заветнаго отца погибшей души моей;

ахъ, если бъ зналъ и виделъ ты, истинной отецъ мой глубину души моей в сiе время, то более бы рыдалъ о ней, нежели аврамi<й>^⁹¹ о марїи, совершенное безнадеждiе когда нибуд умилостивить раздраженнаго бога привело въ совершенное унынiе и разслабленiе меня окаянную, я не смею даже найменовать бога: такъ отчаиваюсь, а леностiю и нераденiемъ еще // более раздражаю его; никогда не найти мне выраженiй доволных<ъ> къ описанiю моего положенiя, но хотя несколько объясню; сама я много-окаянная беру стрелы вра<нрзб.> и влагаю въ сердце свое; гибну й люблю свою погибель; ни любви къ богу, ни страха геенны не ймею, когда вхожу въ храмъ божїй, то земля кажется стонетъ и развергается подо мною, но не пожираетъ меня; сухи глаза мои, они никогда не орошаются слезами раскаянiя; помыслы <нрзб.> и ужасныя, но украшенныя врагомъ для погибели моей ни на минуту // не покидаютъ меня, я стою на краю пропасти и можетъ быть, когда ты, отецъ истинный! подобный богу милосердiемъ, можетъ быть, говорю, когда получишь письмо cїе, я уже погибну; хотя въ глубине души своей я уже погибла, но по крайней мере еще никому не известно; горе, горе, горе души моей! если теперь застанетъ меня часъ смертный; зная ангельскую душу твою, не думаю, чтобъ безъ слезъ прочиталъ ты, заветной отецъ мой, сiе письмо несчастной

рахили.

Ещё во время работы комиссии Васильевы получили письмо от своего родственника-прокурора, который требовал, чтобы они не делали никаких письменных заявлений, и просил младшую срочно приехать к нему в Тобольск. Можно быть уверенными, что известие о покаянии монахини Рахили и состоявшемся было примирении матери и дочери со старцем вызвало раздражение в тех кругах тобольской администрации, светской и духовной, которые были вовлечены в это дело. В конце ноября 1824 г. Рахиль отправилась в Тобольск, надеясь лично защитить отца Зосиму. Однако её ждало горькое разочарование. На обратном пути заехав в Тюмень, она рассказала старцу, что вызвала своим появлением и покаянными речами крайнее раздражение как у своих родственников, так и у протоиерея Петра Фелицына и даже у Преосвященного, который уже отослал в Синод донесение следователей. “Когда я делала всем неприятности, все помогали мне <…> а теперь не только никто не оказывал помощи, но ещё настаивали и убеждали меня подать вновь прошение”, — говорила она. Вскоре после её отъезда в Туринск старец сам начал готовиться к поездке в Тобольск^⁹².

Но прежде епархиальной столицы ему снова пришлось появиться в Туринске. 29 декабря 1824 г. скончался старец Василиск, и его верный ученик поспешил на погребение своего любимого наставника, которое было им совершено 4 января 1825 г. В эти дни, очевидно, желая обезоружить своих родственников в Тобольске и консисторию, Васильевы и преподобный Зосима составили два мировых прошения — в Синод и тобольскому Преосвященному, в которых объявляли о достигнутом ими примирении, отсутствии взаимных претензий и просили “наше дело предать вечному забвению”. Однако это заявление не имело никакого влияния на дальнейшее развитие дела как в консистории, так и в Синоде. Рапорт Преосвященного был уже отправлен в Петербург, и он только ждал синодского решения, в Синоде же канцеляристы считали, что подобные “прошения не требуют никакого рассмотрения”. Заехав на несколько дней в Тюмень, преподобный Зосима с четырьмя сёстрами (Анисью Конюхову он оставил в Туринске утешать верных ему духовных чад) в середине января 1825 г. прибыл в Тобольск^⁹³.

19 января 1825 г. состоялась его встреча с архиепископом Амвросием, которая не принесла изменений в положении преподобного Зосимы и его малого стада. Как мы сказали выше, Преосвященный оказался пассивным участником консисторского процесса и теперь изменить ничего не мог или не хотел. Отец Зосима и его сёстры должны были ждать в Тобольске указа из Святейшего Синода. Между тем события продолжали развиваться неблагоприятно для них. 14 февраля после краткой болезни скончался архиепископ Амвросий. 5 марта умер первый член тобольской консистории архимандрит Филарет. Всё тобольское духовное правление с этого момента и до 30 сентября 1825 г., когда в Тобольск был назначен новый Преосвященный, находилось в руках протоиерея Петра Фелицына, который воспользовался этим, чтобы обрушить на старца новую волну притеснений. В городе снова заговорили о скором заточении Преподобного в Соловецкий монастырь. Однако это было уже выше сил консистории, тем более что синодский указ с высочайшей резолюцией, полученный в Тобольске в начале марта, предусматривал только удаление попечителя из Туринского монастыря.

Тогда консистория поставила себе целью во что бы то ни стало разлучить Преподобного и его учениц (за исключением разве что племянниц старца). В этом отец Пётр снова объединился со старшей Васильевой, занимавшей тогда, как мы знаем, должность начальницы Туринского монастыря и, очевидно, всерьёз опасавшейся, что монастырь опустеет, если всем верным старцу сёстрам позволят следовать за ним. В своём стремлении удержать сестёр она прибегала к самым разным аргументам. Например, писала в консисторию, что “не может решиться на выпуск из монастыря сестёр”, так как те, “одетые порядочно на сумму монастырскую <…> верно, унесут оное одеяние с собою, не заслуживши надлежаще оного”^⁹⁴. Также туринский городничий по её просьбе устроил обыск в келье Анисьи Конюховой и отобрал хранившиеся у неё вещи, иконы, книги преподобного Зосимы и передал начальнице его лошадей, оставленных в обители. Затем опять же по просьбе монахини Августы он поставил у монастыря охрану из казаков, чтобы ни одна из сестёр не могла выйти из обители. Все эти действия были более чем незаконны, но должны были запугать приверженных старцу сестёр, уверить их, что у них нет никакой надежды последовать за ним.

Протоиерей Пётр Фелицын со своей стороны, пользуясь тем, что Преподобный находился в его руках (поскольку консистория должна была выдать ему документы об освобождении от обязанностей попечителя и о возможности свободного следования в российские губернии), затребовал у старца документы сестёр, всё ещё находившиеся у него как попечителя. Это было незаконное требование, ведь ни одна из них не была пострижена и не прикреплена консисторским указом к духовному ведомству, но отец Зосима вынужден был подчиниться. Члены епархиального духовного правления как будто действительно воспринимали его как волка в овечьей шкуре, крадущего души сестёр. Так смотрел на дело даже смягчивший своё отношение к старцу тюменский архимандрит Амвросий. Впрочем, одновременно они всеми средствами желали утвердить общепринятые правила устройства женских обителей, педантично и даже с некоторым ожесточением стараясь исполнить тот пункт синодского указа, в котором предлагалось “расположить” духовных дочерей старца “к монастырской жизни по общим правилам”.

В этой ситуации преподобный Зосима прибег к помощи светских властей, обратившись к только что прибывшему в Тобольск новому губернатору Д. Н. Бантыш-Каменскому. Похоже, только он мог пресечь беззакония духовных (да и нижестоящих светских, таких как туринский городничий) властей. Губернаторский запрос произвёл магическое действие. Консистория начала возвращать документы сестёр. В начале октября в канцелярию губернатора была прислана первая партия из одиннадцати паспортов, 21 октября увольнение получила Анисья Конюхова (при этом с неё была взята подписка “отнюдь не следовать” за “бывшим попечителем Верховским”), а в ноябре 1825 г. вид “на свободное следование в российские губернии” был выдан и преподобному Зосиме. У него тоже была отобрана подписка с обязательством не заезжать в Туринск и не брать с собой никого из сестёр обители, кроме племянниц. Формально старец выполнил это требование, поскольку уехал из Сибири один, а сёстры последовали за ним позже. При этом для того, чтобы сёстрам в декабре вернули вещи Преподобного и его лошадей, потребовалось второе вмешательство губернатора^⁹⁵.

Во всё время скорбного пребывания преподобного Зосимы в Тобольске монахиня Рахиль продолжала ему писать, а он отвечал на её письма. Весной она вновь описывала своё плачевное внутреннее состояние, но кроме того, упоминала одну важную деталь, связанную с делом Туринской обители. Мы помним, что во время следствия 1824 г. показания сестёр были фальсифицированы. Рахиль упоминает об этой “ошибке” следователей и рассказывает, что они с матерью просили своего родственника в Тобольске её исправить, но не нашли понимания с его стороны:

“Итак, после всего… чувствования твои ко мне все те же”.
Седьмое письмо монахини Рахили преподобному Зосиме. 1825 г.

Письмо 7^⁹⁶

+ маiя 18^го дня <1825 г.>^⁹⁷.

возлюбленный о Христе!

и честнеишiй отецъ Зосима!

Итакъ, после всего того, что ты претерпелъ отъ меня, чувствованiя твои ко мне все те же?… сего слишкомъ много для человека! Это уже значитъ подражать въ незлобiи искупителю мiра….. и твоя святыня еще дорожитъ моею откровенностiю и хочетъ даже ею утешатся? но, увы, сего никогда не будетъ! я не могу ничего вверить бумаге, но если еще // удостоюсь увидется съ тобою въ семъ мiре, то — сколь ни тяжко сiе — ничего не скрою отъ заветнаго отца моего; ахъ, какъ возрыдаешь ты о погибели души моей, для которой затворены навсегда двери милосердия божїя, не потому чтобъ богъ для одной меня былъ немилосердымъ, но для того, что для покаянiя и примиренiя съ богомъ и совестiю нужно возгнушатся й оставить то, что раздражаетъ б<о>га; а я напротивъ обожаю свою погибель! часто рыдаю до безпамятства вспомнивъ, что и я некогда работала сладкому владыке и надеялась успокоится вечно — но теперь, // увы, какая ужасная перемена! кажется каждой шагъ мой дышетъ преступленiемъ…… отче! отче! любезнеишiй о<т>че! я уже не та, что была прежде, которая рыдала о малеишемъ грехе и спешила очистить его постомъ и молитвою; я ныне съ усыпленною совестiю и закрытыми глазами иду прямо къ пропасти!…. и — можетъ быть уже въ нее поверглась. — ахъ, если что несчаснее моего положенiя?… несчасная раба свирепой непреодолимой…………!!! четыре месеца безпрестанныхъ внутренныхъ^⁹⁸ боренiй ужасно повредили мое здоровье и даже разсудокъ, слезы ныне редко уже льются изъ глазъ моихъ; отче святый! можешь ли отгадать мое положенiе? // въ окончанiе скажу тебе предъ самимъ богомъ, что я ни малейшаго влiянiя не имею на сестръ и мне ли мучимой темъ внутренно думать о чемъ ни буть въ монастыре, я живу какъ совершенно чуждая и рукодельемъ занимаюсь весьма мало, маминька, видя болезнь мою, совершенно отъ всего меня избавила; въ разсужденiи же ошибки въ ответе священникамъ сестръ^⁹⁹ мы просили о<т>ца матери ее поправить, но онъ видно сего не зделалъ, богъ, видящiй скверну души моей, зритъ и справедливость сего объясненїя; мысленно припадая къ святымъ стопамъ твоимъ й прося незабвенiя въ молитвахъ маменьки и всехъ сестръ умоляю хотя пожалеть (не раздражая б<о>га молитвой обо мне) о погибающей

рахили.

любезнымъ о христе сестрамъ все мы кланяемся^¹⁰⁰. —

В октябре или ноябре в письме к старцу в Тобольск, а затем в конце декабря 1825 г. (или в самом начале 1826 г.) в послании в Москву Рахиль начала размышлять о возможности и самой последовать за старцем. В этом она видела единственную возможность выбраться из пропасти отчаяния, в которой находилась, но также и возможность лично оправдать старца при возможных будущих разбирательствах. Он готова была заявить, что “по презорству и гордости своей я не могла снести твоих праведных обличений и восстала против тебя совсем напрасно”^¹⁰¹. Но ещё более ценно в этих письмах монахини Рахили, написанных после разрыва, а затем примирения со старцем, свидетельство о его посланиях, обращённых к ней, но не дошедших до нас. Мы видим, как старец старается поддержать и вывести из отчаяния свою упавшую духовную дочь. Он вовсе не отрекается от неё, но даже называет “самоближайшею себе по завету”, вспоминая вечные, нерушимые узы, их связывающие. Старец уверяет её в неизменности своих чувств к ней и просит её не прекращать исповедовать своё внутреннее состояние, понимая, очевидно, что это единственная ниточка, связывающая её с духовным руководством (см. выше письмо 7). Он желает видеть её прощённой священноначалием и сёстрами и любимой ими. Вместе с тем не забывает напомнить, что для этого нужно приложить усилия, а не тратить время в пустых сетованиях: “Душа и время — одно”, — говорит Преподобный (Рахиль сохранила для нас это ёмкое выражение старца)^¹⁰².

2 декабря 1825 г. очередное своё письмо монахиня Рахиль передала племяннице старца при её отъезде из Туринского монастыря. Этому отъезду предшествовали драматические события, последние из тех, что пришлось пережить преподобному Зосиме на сибирской земле. Выехав из Тобольска, он двинулся по туринской дороге и, остановившись в пяти верстах от города в деревне (в сам Туринск въезжать ему было нельзя), послал за племянницей Маргаритой и Анисьей Конюховой, желая проститься с ними. Когда они сидели и беседовали, в избу ворвались казаки и “с чрезвычайною дерзостию” арестовали старца и отвезли его в Туринск в арестантскую избу. Выяснилось, что начальница монастыря монахиня Августа, узнав, что старец приблизился к городу, попросила городничего “взять предосторожность”. Она решила, что отец Зосима начнёт выманивать к себе всех сестёр. Утром Преподобного отпустили, и он в тот же день уехал в Москву^¹⁰³. За этот инцидент старшая Васильева просила прощения у старца в своей приписке к письму дочери от 2 декабря. Рахиль писала:

Письмо 8^¹⁰⁴

Господи Iисусе Христе, боже нашъ, помилуй насъ, аминь.

Возлюбленный о Христе!

и честнеишiй отецъ Зосима!

Не знаю, письмо сiе достигнетъ ли до твоей святыни; ибо посылается чрезъ руки повидимому раздраженныхъ мною племянницъ твоихъ, и самъ ты, получивъ оное, будешь ли читать его? или неразвертывая попрешь его ногами, обременяя ужаснеишими проклятiями отчаянную рахиль? но нетъ! нет! сего не зделаетъ душа служителя божiя Зосимы! напротивъ кого живете<?>, <нрзб.> противъ заветной дочери! прости, возлюбленный отче, не краснея поминаю неразрушимыя узы, привязывающїя меня къ твоей святыне во времени и вечности! потому что рано // или поздно надеюсь исполнить съ помощiю божiю обеты мои предъ богомъ и тобою; сiе самое принудило меня оставить на время моего сиротства и странничества вместе со мною Марiю и Евдокiю, я упросила ихъ единственно съ темъ, что покуда я хожу путемъ божiимъ, и уважаю святость обязанностей моихъ предъ тобою то — да не покидать меня, и да споспешествуемъ другъ другу, отче, покуда все трое не повергнемся къ стопамъ твоимъ подобно блудному сыну (см. Лк 15:11–32); и такъ бренными останками угодника божiя василиска, которыя покоятся здесь и часто орошаются нашими слезами, умоляю тебя, отче святый, не отвергать отъ отеческаго лона своего Марiю и Евдокiю, они не оставили тебя навсегда. не смею умолять о сей милости — для себя (не потому чтобъ вновь восставала противъ твоей святыни, чего съ помощiю божiею никогда не будетъ) а за прежнiи свои вины, за которыя некогда прiиду умолять быть присоединеной къ наемникамъ (ср. Лк 15:19); обнаживъ предъ тобою такимъ образомъ совесть свою, прошу уведомить меня // о месте вашего пребыванiя и о прочемъ, теперь мысленно припадая къ честнымъ стопамъ твоимъ и отъ имени Марiи и Евдокiи испрашивая заочнаго благословенiя и молитвъ, съ помощiю божiею остаюсь и пребуду грешная и недостойная дочь твоя заветная наталiя и непотребная раба рахиль.

1825^го года декабря 2^го дня^¹⁰⁵.

прости меня, отче мои зосима. я тебя оскорбила^¹⁰⁶. причиною <была> любовь моя къ дочере: я боялась, что она с тобои уедетъ. ана, я знаю, какъ тебе предана, после моей смерти можетъ быть с тобой. я ее благос<лов>ляю. ты, я знаю, что мене простишъ. племянницы твои говоретъ не нужно, чтобы рахиль была с тобой, о сестрахъ тебя я веряю, что оне тебе преданы. болше писать не могу. прости, я непостыжусь<?> на страшномъ суде — остаюсь истинна тебе сестра грешная смиренная августа.

Отцу Зосиме предстояло пережить ещё немало трудностей и беспокойств. Прибыв в Москву, старец и сёстры почти год искали место для новой обители, а найдя его, тщетно пытались придать ей официальный статус: они неизменно получали отказы в организации общежития, ведь старец был дискредитирован в глазах церковных властей^¹⁰⁷. В Туринске жизнь незаметно приходила если не в нормальное, то по крайней мере в привычное, обыденное русло. В конце 1825 г. новый архиепископ Тобольский Евгений (Казанцев) утвердил монахиню Августу (Васильеву) начальницей Туринского общежития^¹⁰⁸. Вскоре этот пост заняла её дочь, которая оставалась настоятельницей обители до середины 1827 г. (см. ниже 9-е письмо монахини Рахили). Её преемницей стала казначея Зинаида. Возможно, это имя в рясофоре одной их ранних учениц старца Зосимы Зиновии Шебалиной (в мантии она носила имя Иларии и с 1839 г. была игуменьей Туринского монастыря). Впрочем, уже в первой половине 1829 г. монастырём управляла монахиня Пульхерия, вызванная архиепископом Евгением из монастыря в Енисейске^¹⁰⁹. Она и стала первой игуменьей Свято-Николаевского монастыря после того, как практика избрания настоятельниц из сестёр обители была прекращена, и консистория с июля 1829 г. перешла к общепринятой практике административного назначения игумений, в том числе из других монастырей^¹¹⁰.

Монахиня Рахиль продолжала жить в Никольском монастыре, но всё более укреплялась в мысли непременно последовать за преподобным Зосимой. Однако это было трудноосуществимое желание. Пока Васильевы одна за другой занимали должность настоятельницы, об этом не могло быть и речи, но и после середины 1827 г. обстоятельства не благоприятствовали осуществлению этого намерения. Монахиня Рахиль (как, видимо, и остальные сёстры) нуждалась в деньгах. Поскольку все доходы с монастырских угодий и с собранных преподобным Зосимой пожертвований консистория предписала использовать только на храмовые нужды, сёстры жить на эти средства теперь не могли, а рукоделие кормило плохо. Отец Зосима помогал ей, высылая материалы для рукоделия и, возможно, деньги. На обороте одного из писем монахини Рахили сохранились его заметки со списком покупок для неё. В августе 1827 г. Васильевы обратились к императору Николаю I с просьбой выплачивать им хотя бы половину пенсии их покойного мужа и отца, но в этом им было отказано как посвятившим себя монашеству. Очевидно, стараясь получить независимые от духовного начальства средства к существованию, они надеялись получить возможность покинуть Туринский монастырь^¹¹¹.

Другим обстоятельством, которое препятствовало надеждам Рахили и некоторых других сестёр Туринской обители воссоединиться с преподобным Зосимой, была позиция тобольской консистории, которая делала всё возможное, чтобы воспрепятствовать воссоединению старца и задержавшихся в Сибири сестёр. Как видно из последнего сохранившегося письма монахини Рахили (см. ниже), епархиальное начальство категорически не желало давать им “вечное увольнение” из обители. Сестёр отпускали в лучшем случае на срок не более года для паломничества по святым местам, да и это делали очень неохотно^¹¹². Продлить же “годичный вид”, находясь у преподобного Зосимы, было невозможно, поскольку его подмосковная обитель не имела официального статуса^¹¹³. 31 июля 1827 г. монахиня Рахиль написала старцу письмо:

Письмо 9^¹¹⁴

во имя отца и сына и святаго духа аминь.

возлюбленный о Христе!

и честнейшїй отецъ Зосима! благослови!

Вотъ уже шестой месяцъ какъ я грешная не имею отъ твоей святыни ни строки! Между темъ, какъ более нежели дважды писала къ вамъ, что значитъ ваше молчанiе? не знаю, не могу думать, чтобъ заветный отецъ мой совсемъ истребилъ меня недостойную изъ своей памяти; и такъ опять пишу къ вамъ; скажу вамъ о нашемъ положенiи, отецъ мой, что совесть долго не дала мне быть настоятельницею въ томъ монастыре, изъ котораго удаленъ наставникъ моего спасенїя и его единодушное стадо; я убедителнеише просила владыку объ отставке и получила ее; и теперь мы с маминькою совершенно свободны; архїерей теперь поручилъ управленiе монастыря зинаиде, которая была при мне казначеею, и видя что нетъ такой монахини, которою бы можно было зделать iгуменiею изъ нашихъ сестръ, решился потребовать настоятельницу изъ екатеринбургскаго монастыря; но еще неизвестно, когда она будетъ сюда; и такъ, отецъ мой! прошу васъ уведомить насъ съ маминькою, где вы обретаитесь? и все ваши единодушныя сестры? онисiя ивановна, вера и маргарита ильинишны^¹¹⁵, и прочiя? если надежда къ <и>зысканiю вамъ, невиннымъ страдалцамъ спокойнаго пристанища? о себе скажу тебе, заветной отецъ мой! что совершенно испытала, каково жить безъ наставника и путеводителя ко спасенїю, и скажу тебе только то, предъ лицемъ самаго бога! что еслибъ возможно было возвратить то золотое время, которое я провела въ пустыне^¹¹⁶ подъ твоимъ богодухновеннымъ наставленiемъ, имея веру и любовь къ тебе // о господе, то за сїе отдала бы всю жизнь свою безъ ропоту; но что жъ делать? не въ моей власти теперь уже возвратить потерянное время ко спасенiю, по крайней мере должно для умилостивленiя бога попещися о настоящемъ и будущемъ…

Маминька моя, помня любовь твою, честныи отче! и усердїе къ ней о господе, решилась умереть на рукахъ твоихъ; обо мне же известно тебе, отецъ мой, можно ли мне думать о томъ, чтобъ умереть не подъ твоимъ управленiемъ и не въ твоемъ единодушномъ стаде? читая сiи строки будь уверенъ, отецъ мой, что чистосердечно; со смиренiемъ и совершеннымъ^¹¹⁷ раскаянiемъ желаемъ пожить съ твоими сестрами; съ моей стороны ничего не прошу

Последнее, девятое письмо монахини Рахили преподобному Зосиме.
Первая страница. 1827 г.

себе отъ заветнаго отца моего, кроме прощенiя и принятiя хотя въ услуженїе къ любезнымъ о господе матерямъ: онисiи, вере, и маргарите; я ихъ не разделяю, потому что они равно для меня любезны и священны первая по завету, а последнiя по родству къ заветному отцу моему; только умоляю пощадить престарелую мою родителницу, которой слабое здоровье и древность требуютъ снисхожденiя и ласки; но и она вамъ известна, отецъ мой! что только требуетъ младенческаго утешенiя и ослабы, а более ничего; о сестрахъ же, прошу васъ, уведомите, кого можно взять съ собою? ибо желающихъ много, но надобно денги, чтобъ вести ихъ съ собою; евдокiи иванов:<на> и макаровна, кажется, не пожелаютъ къ вамъ; марiя же ни за что не оставитъ макаровну, а по доброй душе своей заслужила бы жить съ вами; а очень желаютъ ехать къ вамъ анна иван:<овна> сабурова, наст:<асья> будан:<ова> и авдотья кузминишна, только последняя весьма слаба здоровьемъ, въпрочемъ безъ двухъ, по худому здоровью маминьки и моему, намъ въ дороге и не обойтись, однако же не подумай, отецъ мой! чтобъ прiехавъ // мы стали делится съ вами въ сестрахъ или <въ> чемъ другомъ; нет! богъ видитъ, что желаю пожить съ вами въ такомъ же единодушїи и нестяжанїи какъ пошли изъ родителскаго дому; если угодно будетъ изъ приехавшихъ съ нами сестръ одну дать вамъ для послуженїя маминьке, то будемъ весьма благодарны; если же вы сочтете приличнее изъ своихъ сестръ дать кого, то мы примемъ и сїе съ равною признателностїю; а я желаю съ помощїю божїею быть нища духомъ и теломъ, и не иметь другой воли, кроме воли заветнаго отца моего, и трудится подъ управленїемъ и руководствомъ его племянницъ, что умею, и что могу. —

Умоляю васъ, отецъ мой! не замедлить ответомъ и наставить насъ, какъ намъ, и подъ какимъ предлогомъ отъ селе уехать? нынешней нашъ владыка ни за что не отпуститъ насъ навсегда изъ монастыря, ибо даже и таисїю только отпустилъ на одинъ годъ въ кiевъ, а она просилась навсегда, но онъ сказалъ, что неприлично монахине скитаться безъ монастыря, и такъ далъ только ей пашпортъ на годъ съ темъ, чтобъ по прошествiи срока немедленно возвратится сюда; и такъ, на что же намъ решится? я прошлой годъ лично просилась у него по обещанїю въ кiевъ, но онъ не отпустилъ, а прислалъ спросить указомъ сестръ, согласны ли они отпустить меня? но они все сказали, что не отпускаютъ меня, потому что я имъ нужна. — и такъ теперь нетъ иной надежды, какъ только разве архiерей уважитъ прозбу маминьки и отпуститъ только на годъ, то можно ли будетъ по прошествiи года отъ васъ уже послать прошенiе, чтобъ уволили // навсегда изъ монастыря? или просить о семъ синодъ, бога ради, наставте насъ, что намъ делать? еще скажу вамъ, что владыка все денги съ земель, проценты, и церковныя велелъ хранить на поправленїе церкви, а сестрамъ жить своими трудами, и такъ мы покудова что имели, то и держали для всехъ, а теперь Зинаида чемъ будетъ содержать сестръ? и новой настоятелнице тоже мало надежды. —

При семъ посылаю десять рублей, прошу на пять купить золотыхъ блестокъ среднихъ, фолги: только вызолоченныхъ хорошо, а на пять золота на шелку полуторнаго, такого же, какъ вы присылали въ последнїй разъ, катушечку. —

Прощайте, честнейшiй отецъ Зосима! Мысленно припадая къ честнымъ стопамъ твоимъ, испрашиваю твоего заочнаго благословенiя и молитвъ и всемъ возлюбленнымъ о господе матерямъ и сестрамъ земно кланяюсь. Остаюсь грешная и недостойная дочь твоя духовная и раба м<онахиня> рахиль.

П: П: Старушка туголукова весьма тоскуетъ о детяхъ своихъ, заботится знать, здоровы ли они? и посылаетъ имъ свое благословенїе; то же и хомутовы старики крайне плачутъ о своей дочери^¹¹⁸. —

iюля 31^го дня. 1827^го года^¹¹⁹.

любезнои друкъ о христе отецъ зосима, и я васъ покорно прошу, писать къ намъ, помолясь богу съ сестрами, и что тебе велитъ духъ святый, какъ намъ къ тебе приехать и ково взять съ собой. я желаю душевно, чтобы по смерти оставить рахиль на вашихъ рукахъ, ты попечесся о спасение. <еще> скажу вамъ, <что> александро пареновъ умеръ^¹²⁰, и мы не получали меду несколко и воску, то пришлите намъ сколка можно на дорогу денег, мы все придержали, вы зна<е>те, что я все продавала дешево. любезнымъ сестрамъ анисие, вере, маргарите и всемъ мои нискои поклонъ, прошу вашихъ молитвъ, остаюсь сестра ваша покорная августа.

Четвёртая страница девятого письма монахини Рахили
преподобному Зосиме с припиской монахини Августы. 1827 г.

Это последнее известное нам письмо монахини Рахили^¹²¹. Голос её звучит спокойнее, чем в других письмах, крайняя степень отчаяния отступила, у неё появилась ясная, осознанная цель: теперь она была готова сделать многое, чтобы умереть у ног старца, поскольку “совершенно испытала”, что значит жить без духовного руководства, “без наставника и путеводителя ко спасению”. Отец Зосима мог оценить глубину этого признания. До его кончины оставалось шесть лет. Но ни за это время, ни позже Рахиль в пустынь под Москвой не приехала. Мы не знаем и видимо не узнаем, что послужило тому причиной. Возможно, её пошатнувшееся здоровье сделало невозможным столь дальнее путешествие. Что туринская трагедия не прошла для неё даром, хорошо видно по её почерку. Почерк её писем 1825–1827 гг. несравним с тем ясным и чистым девичьим почерком девятилетней давности, каким она писала свои первые письма старцу в деревне Сидоровка. Об этом она вспоминала теперь как о золотом времени. Возможно, она ушла из жизни раньше, чем почил её старец. Возможно, их с матерью так и не отпустил из монастыря епископ. Возможно, они так и не смогли собрать денег на дорогу. А после 1833 г., года смерти её наставника ехать было уже некуда: кто мог быть рад ей и утешить на чужой стороне, кроме него самого? В известных сегодня источниках судьба матери и дочери Васильевых не прослеживается после декабря 1827 г., когда им было объявлено решение об отказе в выплате отцовской пенсии. Впрочем, в середине 1829 г. в рапорте тобольского архиепископа Евгения об учреждении игуменства в Свято-Николаевском Туринском монастыре мы находим глухое упоминание сестёр, почитающих себя “основательницами того монастыря и без всякого документа” называющих себя рясофорными. Кажется, это могли быть только мать и дочь Васильевы, которые, как можно заключить из этого документа, ещё были в монастыре и не хотели принимать постриг в мантию, всё ещё надеясь последовать за своим старцем^¹²².

* * *

Покидая в 1818 г. своё пустынное уединение, преподобный Зосима (Верховский) надеялся создать монашескую общину, основанную на заветах святых Отцов, на принципах духовного руководства, предполагающего всецелое послушание и откровение помыслов, и нестяжания. Эти принципы монашеской жизни были им самим испытаны, можно сказать, выстраданы за многие годы подвижничества. Последующее развитие событий показало, что на этом пути его ожидало несколько серьёзных препятствий.

Первое и, наверное, самое существенное заключалось в том, что законы духовного руководства и правила нестяжания с большим трудом усваивались его ученицами, даже теми, кто вначале проявлял исключительную ревность о монашеском пути. Показательно, что из трёх “заветных” дочерей старца только одна, вдова Анисья Конюхова прошла с ним и его общиной все этапы их тернистого пути и закончила свои дни монахиней Троице-Одигитриевой пустыни (её имя в постриге нам, к сожалению, не известно)^¹²³.

Вторым, также очень важным препятствием была позиция местной, епархиальной церковной власти, выраженная мнением духовной консистории. Речь здесь шла не о единоличной воле епархиального Преосвященного, который, как мы видели, оказывался зависим от мнения консистории, а о коллегиальном, консолидированном по данному вопросу взгляде белого духовенства и учёного монашества. Представители и той, и другой группы занимали руководящие посты в епархиальном управлении. Им казалась ненормальной, даже противоречащей христианскому учению та степень привязанности, безраздельной преданности своему руководителю, которую демонстрировали ученицы преподобного Зосимы^¹²⁴. Это неприятие, конечно, коренилось в незнакомстве как белого духовенства, так и учёного монашества с принципами духовного руководства, с теми плодами, которые оно приносит. Они не знали, что подвижник, указывающий другому путь, распутывающий хитросплетения переживаний и искушений своего ученика, действительно может становиться ближе родных по плоти и что разлука с ним воспринимается как величайшее бедствие.

Нужно признать, что собственно распад духовной семьи преподобного Зосимы направлялся как раз духовной консисторией, которая в этом конфликте оказалась самой влиятельной инстанцией и могла предрешить как мнение епископа, так и мнение Синода. Позиция же консистории в данном случае была обусловлена двумя мотивами. С одной стороны, как мы сказали, неприятием членами консистории, прежде всего белым духовенством, принципов духовного руководства, проповедуемых преподобным Зосимой. С другой стороны — наветами Васильевых, стремившихся в тот момент захватить власть в Туринском общежитии. Когда же Васильевы отказались от своего намерения, именно предубеждённость членов консистории стала оказывать решающее влияние на дальнейшее течение дела Туринского монастыря. Это влияние, выразившееся в стремлении не допускать выход из общежития сестёр, могущих последовать за старцем, сохранялось и после того, как преподобный Зосима покинул сибирские пределы. Такое неприятие духовного руководства на уровне консистории перевешивало даже позицию центральной церковной власти, которая относилась к святоотеческим принципам монашеской жизни гораздо более благосклонно и даже, как мы видели, была готова поступиться общепринятыми правилами организации монастырей, продиктованными системой государственной церковности.

Позиция Синода на этом фоне действительно оказывалась гораздо более гибкой и мудрой. Ещё предстоит выяснить, чем объяснялась такая позиция высшего церковного управления: покровительством преподобному Зосиме конкретного члена Святейшего Синода (например, святителя Филарета (Дроздова)), особой атмосферой конца Александровского царствования, традициями покровительства монашеству, заложенными ещё митрополитом Гавриилом (Петровым), или же просто более глубоким духовным опытом и более широким богословским кругозором синодских Преосвященных. Вообще начинание преподобного Зосимы находило горячую поддержку у отдельных представителей иерархии и за пределами Синода и даже у некоторых представителей учёного монашества. Вспомним в этом случае письма к Преподобному епископа Иркутского Михаила (Бурдукова), архимандрита Паисия и позднейшую оценку его наследия святителем Игнатием (Брянчаниновым)^¹²⁵. Но и при всём этом, при проявленной поначалу готовности покровительствовать начинанию преподобного Зосимы Синод был не в силах переломить сопротивление других факторов, от которых зависело будущее новой общины, — сложившейся системы управления монастырями и сопротивление епархиальной власти. Видимо, он не до конца и желал настаивать на своей позиции и переламывать это сопротивление.

Если мы предположим, что преподобный Зосима и покровительствовавшие ему члены Синода задумали своего рода общежительную реформу русского женского монашества, подобную той, что в XIV веке в отношении всего монашества задумали и осуществили святитель Алексий Московский и преподобный Сергий Радонежский, то рассмотрев результаты Туринской трагедии и степень участия в ней консистории, мы увидим, что попытка подобной реформы провалилась бы, натолкнувшись на непримиримую оппозицию епархиальных властей, белого духовенства и учёного монашества, которые всеми силами отстаивали “традиционные”, не общежительные и не святоотеческие, но характерные для синодальной системы принципы существования женских обителей.

Выход из этой ситуации был возможен опять же только на местном, епархиальном уровне. Он заключался в последовательном и всестороннем покровительстве со стороны конкретного епархиального Преосвященного обителям нового типа в пределах своей епархии. Именно так поступали и достигали успеха митрополит Гавриил (Петров), предоставивший в управление коневский монастырь первому учителю преподобного Зосимы отцу Адриану (Блинскому), и святитель Филарет (Дроздов), приютивший и сохранивший общину отца Зосимы в Московской епархии после её изгнания из Сибири^¹²⁶. Напротив, на изменение общих принципов функционирования монашества в синодальной системе рассчитывать не приходилось.

На этом фоне десятки женских общин, жизнь в которых была организована именно на общежительных святоотеческих принципах, выживших и к концу XIX века ставших монастырями и при том лучшими женскими монастырями Российской Церкви, выглядят настоящим чудом. При этом за каждым из этих монастырей стояла или могла стоять своя “Туринская трагедия”, ставившая под вопрос их существование в самом начале пути. Создавать такие общины и жить в них было настоящим подвигом, “двойным” подвигом, учитывая двойственный характер препятствий, встававших перед их насельницами.

Не менее рельефно выступает на этом фоне и подвиг старцев, подобных преподобному Зосиме. Они покидали любимое ими пустынное уединение и шли навстречу духовному порыву и жажде незамутнённой евангельской жизни своих подопечных. Им приходилось идти до конца, вдохновляя, опекая своих учениц и тогда, когда их первый порыв иссякал и даже обращался в неприязнь к старцу и проповедуемым им принципам, а после покаяния снова брать на рамена заблудившуюся овцу. В этой связи нельзя недооценить отношение преподобного Зосимы к Наталье Васильевой, монахине Рахили. Он хранил её письма вместе с письмами верных сестёр, сам писал к ней письма поддержки и утешения. Девять её писем, сохранённых старцем, свидетельствуют о том, насколько дорога была ему её душа и её откровение. Примечательно, что эти письма так же бережно были сохранены и самым последним преемником преподобного Зосимы по окормлению сестёр его обители преподобномучеником Игнатием (Лебедевым; †1938), под руководство которого насельницы Троице-Одигитриевой пустыни пришли в конце 1920-х гг. Он сам и его духовная семья тоже пережили, правда не с такими, как в случае с преподобным Зосимой, трагическими последствиями, отдаление и разрыв с ними одной из духовных сестёр, монахини Олимпиады^¹²⁷. Отец Игнатий, как и отец Зосима, знал, сколь ценны крупицы чистого откровения и чистой духовной преданности даже в письмах оступившихся духовных детей.

Судьбы монахини Рахили и монахини Олимпиады стали назиданием, уроком для их сестёр и для всех будущих послушников. Именно так думал о Рахили уже один из корреспондентов отца Зосимы, архимандрит Паисий. Он писал старцу в сентябре 1828 г., что Господь силен укрепить в подвиге его духовных дочерей,

“ежели только сохранят доверие к вам и открывать будут вам совесть свою, то есть не только дела и слова, но и мысли. С живущими бо в таковом устроении враг уже не борется иным чем, а только одним, чтоб обезверить к старцу и не открыть мыслей; а успевши в этом, успеет отторгнуть от сообщества вашего, успеет и низложить и в важные преступления, как одну из числа последовательниц ваших и низложил уже ныне горко кающуюся и просящую молитв ваших”^¹²⁸.

1Выражение И. К. Смолича: Смолич И. К. История Русской Церкви. 1700–1917. Ч. 1–2. М., 1996. Ч. 1. С. 21.

2Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря Нижегородской губернии Ардатовского уезда с жизнеописанием основателей ее: преподобного Серафима и схимонахини Александры, урожденной А. С. Мельгуновой. Составил архимандрит Серафим (Чичагов). СПб., 1903. С. 550–564 и сл.

3Цит. по: Беседа святителя Филарета, митрополита Московского, по освящении храма Пресвятой Троицы в Троице-Одигитриевом общежитии // Преподобный старец Зосима Верховский. Творения / Сост., предисл., подготовка текстов и коммент. Т. М. Судник. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2006 (далее — Творения). С. 538.

4В 2004 г. прославлен в лике преподобных.

5Житиё монаха и пустынножителя Василиска, писанное учеником его Зосимою Верховским // Творения. С. 101.

6Конюхов И. С. О монахах // Творения. С. 527–533; Монахиня Зосима (Верховская). Женская Зосимова пустынь. Исторический очерк. М., 2008 (далее — Зосимова пустынь). С. 60–61, 151–152.

7Жизнь и подвиги Петра Алексеевича Мичурина в пустынях Сибири // Творения. С. 207–220; Зосимова пустынь. С. 60–63, 151–152.

8Ср. различение “жития в послушании” и “жития под советом” у самого преподобного Зосимы: Поучение о послушании в Бозе почившего отца нашего схимонаха и пустынножителя Зосимы Верховского предавшимся ему по Бозе в духовное окормление сёстрам общежительной Троицкой Одигитриевой пустыни, устроенной им самим // Творения. С. 330.

9О последовательности событий 1818 г. см. Беглов А. “Вечностию неразрушимое содружество”. Страницы русского старчества XIX века: преподобный Зосима (Верховский) и его духовная семья в 1818–1825 гг. // Альфа и Омега. 2001. № 3(29). С. 205–240.

10Житиё и подвиги в Бозе почившего блаженной памяти старца схимонаха Зосимы, его изречения и извлечения из его сочинений. В 2-х частях. М., 1889 (далее — Житиё и подвиги…). Ч. 1. С. 104–105; Житиё монаха и пустынножителя Василиска, писанное учеником его Зосимою Верховским. С. 151–152; Зосимова пустынь. С. 64.

11Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 105–106.

123-е письмо епископа Иркутского Михаила // Творения. С. 451. Ср. также упоминание золотошвейных работ, которые выполняла Наталья: Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 139. В составе архива Троице-Одигитриевой Зосимовой пустыни до нас дошло несколько фрагментов вышивки, которые скорее всего были сделаны Н. Васильевой. Одна из них представляет собой начатую, но не законченную миниатюрную примерную копию картины Рафаэля “Мадонна в кресле. Мария с младенцем и Иоанном Крестителем”.

13Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 105–107; Беглов А. “Вечностию неразрушимое содружество”. С. 205–240; 1-е письмо епископа Иркутского Михаила // Творения. С. 449–450; Зосимова пустынь. С. 64–66.

14Письма, которые мы приводим в этой статье, публикуются впервые по автографам. Они являлись частью архива Троице-Одигитриевой Зосимовой пустыни, опубликованного в: Беглов А. “Вечностию неразрушимое содружество”. С. 205–240; Творения. С. 419–426, 442–473. О судьбе этого архива см.: Творения. С. 442. Сегодня оригиналы писем, также как и другие сохранившиеся документы этого архива, переданы в возрождённую Троице-Одигитриеву Зосимову пустынь. Мы выражаем сердечную признательность современному историографу пустыни монахине Зосиме (Верховской) за предоставленную возможность использовать эти письма в настоящей статье.

Тексты писем воспроизводятся с сохранением особенностей грамматики и графики оригиналов, написание предлогов и частиц, которые тогда часто писались слитно, приведено в соответствие с современными нормами, к современным нормам приближена и расстановка знаков препинания, сокращения под титлами раскрыты в квадратных скобках, реконструкции публикатора помещены в угловые скобки. Адреса цитат из Священного Писания (даны курсивом) восполнены нами. Знаком “//” обозначен конец страницы.

15Бумага синяя, чернила коричневые, формат 4°, на левом поле в верхней части листа просматривается филигрань “грибок”(?). На обороте надпись преподобномученика Игнатия (Лебедева) синим карандашом: письма с<естры> Наталiи Вас<ильевой>. Таким образом, это первое письмо служило обложкой для остальных писем.

16В конце июля преподобный Зосима написал письмо епископу Иркутскому Михаилу (Бурдукову) (см. Творения. С. 449), в котором, как мы предположили (см. Беглов А. “Вечностию неразрушимое содружество”. С. 239–240), говорил о приходе под его руководство Натальи Васильевой. Из этого мы исходим при указанной датировке этого письма, основное содержание которого — благодарность за согласие принять автора в число своих учениц.

17Бумага синяя, чернила чёрные, формат 4°, сложенный пополам, по верхнему краю в середине разворота просматривается нижняя часть филиграни АТД, под ней — 16.

18Мы относим это письмо к 1818 г., поскольку 1) особенности почерка, бумаги и графики (сквозное проведение написания ї вм. i, союза й вм. и, отсутствие сокращений под титлами), а также содержание и манера выражения сближают его с 1-м письмом; 2) автор именует себя дочерью духовной, а не заветной, как часто будет делать в последующих письмах; это даёт основания считать, что письмо это написано до заключения “завета” (см. ниже), то есть до февраля 1819 г. Старец Зосима был пострижен в честь преподобного Зосимы Соловецкого, память которого празднуется 17 апреля и 8 августа. Поскольку, как мы полагаем, Н. Васильева пришла под руководство старца в июне-июле 1818 г., это письмо могло быть написано только по случаю августовских именин отца Зосимы.

19Первая публикация и более подробная характеристика документов: Беглов А. “Вечностию неразрушимое содружество”. С. 205 и сл. См. также: Творения. С. 443–448; Зосимова пустынь. С. 66–69.

202-е письмо преподобного Зосимы архиепископу Тобольскому Амвросию // Творения. С. 476–478. Те же принципы истинной монашеской жизни подробно излагаются преподобным Зосимой в первых двух словах его “Поучения о послушании…” (Там же. С. 234–259). Здесь же см. приводимые им цитаты из писаний святых Отцов: Там же. С. 251 (Иоанн Карпафийский), 255–256 (Иоанн Лествичник), 257 (Каллист и Игнатий Ксанфопулы), 258 (Василий Великий). Ср. также предписание обязательного духовного руководства в 17-й и 18-й статье Выписки из составленного старцем Зосимой Устава Туринского женского монастыря (Там же. С. 515).

21Дата строительства келейного корпуса уточняется по письму матери и дочери Васильевых от 15 августа 1827 г., в котором годом смерти их мужа и отца назван 1819 г.: Письмо Васильевых Императору Николаю Павловичу // Творения. С. 522. Ср. иную датировку, которой мы придерживались ранее: Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 107; Беглов А. “Вечностию неразрушимое содружество”. С. 239–240. Данные жизнеописания в этом случае заслуживают меньшего доверия, так как его автор не был непосредственным свидетелем описываемых событий.

22Выпискa из составленного старцем Зосимой Устава Туринского женского монастыря. Статья 32-я // Творения. С. 516–517. Курсив в цитате наш. — А. Б.

23Письмо рясофорной монахини Августы (Анастасии Васильевой) // Творения. С. 467.

24Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 107–108; 3-е и 4-е письма епископа Иркутского Михаила // Творения. С. 451–453.

25См. подписи под 1-м письмом сестёр // Творения. С. 458. Ср. Конюхов И. С. О монахах. С. 530; Зосимова пустынь. С. 157–158. Прим. 135.

264-е письмо епископа Иркутского Михаила // Творения. С. 453.

27Конюхов И. С. О монахах. С. 533.

28Формально монастырь числился в числе заштатных, при нём значились иеромонах-строитель, один послушник и один вдовый священник, при этом за монастырём сохранялись очень небольшие угодья: две дубравы, сенокосный луг, рыбные ловли и 30 десятин пахотной земли. См.: Доклад Святейшего Синода об обращении Туринского мужского Николаевского монастыря в женское общежитие // Творения. С. 486; Зосимова пустынь. С. 153. Прим. 102.

29Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 111–113; 4-е письмо епископа Иркутского Михаила, 1-е и 2-е письмо сестёр // Творения. С. 453, 457–460; Зосимова пустынь. С. 70–71.

30То есть его насельницам не предполагалось выплачивать даже положенного по штатам денежного содержания.

31Доклад Святейшего Синода об обращении Туринского мужского Николаевского монастыря в женское общежитие. С. 487–488; Зосимова пустынь. С. 70–71.

321-е письмо сестёр // Творения. С. 458; 2-е письмо преподобного Зосимы архиепископу Тобольскому Амвросию // Там же. С. 477; Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 112–113.

33Ср. пересказ мнения Тобольского архиепископа в Докладе Святейшего Синода об обращении Туринского мужского Николаевского монастыря в женское общежитие. С. 487.

34Положение старца — не священника даже в мужском монастыре было очень шатким, поскольку консисторские власти в первой половине XIX в. неизменно подразумевали под старцами только монахов-священников, выполнявших функции духовников для братии и для сосланных в монастырь за преступления против веры. См. подробнее: Беглов А. Л. Святоотеческое сознание русского старчества: (XIX – начало XX века) // Русская патрология: Материалы академической конференции. Сергиев Посад, 2009. С. 354.

352-е письмо преподобного Зосимы архиепископу Тобольскому Амвросию. С. 476–477. Курсив в цитате наш. — А. Б.

36Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 117. Курсив в цитате наш. — А. Б.

37Там же. С. 117–118.

382-е, 3-е, 4-е письма сестёр // Творения. С. 457–461.

39Бумага синяя, чернила чёрные, местами выцветшие, без филиграней, на просвет видны сгустки бумаги, формат 4°, сложенный пополам.

40Год определяется на основании упоминания 2-го письма сестёр и тождества подписи Н. Васильевой под публикуемым текстом и названным письмом сестёр (см.: Творения. С. 459–460). Следовательно, уточняется датировка последнего: апрель 1822 г., возможно — также 17 апреля, то есть весенний день Ангела преподобного Зосимы; в тот год он приходился на понедельник 3-й седмицы по Пасхе.

41Ср.: “Мы просим и заклинаем Самой Матерью Божиею, чтоб не совершалась ни единая наша воля, яжа зла есть и непотребна, стена и предградие Самому Создателю”. — 2-е письмо сестёр. С. 459.

42Об истории текста “Поучения” и его бытовании в XIX веке см. предисловие к его первой научной публикации: Творения. С. 221–228. Сам текст: Поучение о послушании в Бозе почившаго отца нашего схимонаха и пустынножителя Зосимы Верховского предавшимся ему по Бозе в духовное окормление сёстрам общежительной Троицкой Одигитриевой пустыни, устроенной им самим // Там же. С. 229–374. См. также о литературном наследии преподобного Зосимы: Зосимова пустынь. С. 99–117.

43Беглов А. “Вечностию неразрушимое содружество”. С. 208, 238. Ср.: Творения. С. 226.

44За исключением разве что слова 22-го “К престарелым побуждение к подвигам иноческим”, под адресатом которого угадывается А. Н. Васильева, мать Натальи. См.: Поучение о послушании… С. 306–307.

45Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 133. Ср. слово 42-е “К не хотящему слушати написанного поучения” и слово 43-е “К спящим на чтении поучения”. — Поучение о послушании… С. 354–365.

46Помимо этих трёх нужно упомянуть и 23-е слово, где старец обращается к слушателям как к своим любимицам. См.: Поучение о послушании… С. 307.

47Поучение о послушании… С. 373. Курсив в цитате наш. — А. Б.

48В московский период своей жизни преподобный Зосима вряд ли стал бы именовать себя попечителем, поскольку формально не имел этого статуса после 13 января 1825 г. (см.: Определение Святейшего Синода от 2 мая 1827 года по прошению сестёр Верховских об основании общины в Московской Епархии под ведением старца Зосимы Верховского // Творения. С. 521), однако мог оставить это именование в слове, которое было написано ранее.

49Сам старец говорит об этом в обсуждаемом заключительном слове так: “О богоизбранные сёстры! Се, зрите, колико с помощию Божиею представих вам указаний о истинном, богоподражательном, смиренномудром послушании и о противном, самомнительном непокорстве”. — Поучение о послушании… С. 373.

50Слово 24-е “О тщательном житии и откровении совести”. — Там же. С. 310.

51Слово 34-е “О преуспевших и могущих вся терпети”. — Там же. С. 332–333.

52Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 113.

53Там же. С. 113–114, 131–135; Выписка из составленного старцем Зосимой Устава Туринского женского монастыря. С. 514–517; Зосимова пустынь. С. 71–72, 153–154. Прим. 106.

54Бумага белая плотная, чернила коричневые, формат 4°, сложенный пополам.

55Полный текст этого стиха: О, кто даст голове моей воду и глазам моим — источник слез! я плакал бы день и ночь о пораженных дщери народа моего.

56Въ сходство преданiя святыхъ отецъ — выражение, которое неоднократно встречается в поучениях и письмах преподобного Зосимы.

57Эти слова — отсылка к главной мысли “завета” между старцем Зосимой и его первыми духовными дочерьми.

58Правый нижний угол листа оборван.

59Письмо представляет собой “книжку” из двух листов формата 4°, сложенных пополам, и двух листов формата 8°, пришитым сзади к первым шёлковыми бежевыми нитками. Бумага синяя, листы формата 8° более тёмного оттенка, чернила коричневые, на развороте первого листа в 4° по верхнему краю просматривается низ буквенной филиграни МОТ(?), ниже — 22, на первом листе в 8° в правом верхнем углу — часть филиграни “пегас”(?) или “грифон”(?).

60Советник М. Г. Васильев был, как мы знаем, благотворителем общины старца на раннем этапе её существования.

61Слово 36-е “О безмолвии и удалении от братства и общежития”. — Поучение о послушании… С. 334–335.

62Слово 16-е “О еже не изнемогати в служении для приходящих”. — Там же. С. 285–286. Ср. более поздний ответ преподобного Зосимы на аналогичную просьбу другой сестры: “И змея, когда она лежит в своей берлоге, не кусается. Но как змеиный яд, так и человеческие страсти <…> растут в безмолвии келейном. Немедленно проси прощения у обиженных сестёр <…>”. — Зосимова пустынь. С. 247.

63Речь шла о возвращении монастырю земельных угодий, из-за которых у старца-попечителя возник спор с туринскими светскими властями, а также об определении к монастырю работников, которые могли бы присматривать и выполнять необходимые работы по земельным угодьям, рыбным ловлям и заготовке дров, и о назначении им положенных денежных окладов. См.: Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 116–118; Творения. С. 488–492 (официальные документы о хозяйственных нуждах Туринского монастыря); Зосимова пустынь. С. 72–73.

64Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 118–125; Зосимова пустынь. С. 22, 24–25 (о брате Илье), 73.

65Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 126–127; Зосимова пустынь. С. 153. Прим. 104.

66См. описание внутреннего распорядка жизни обители: Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 131–135; Зосимова пустынь. С. 74–76.

671-е и 2-е письма преподобного Зосимы архиепископу Тобольскому Амвросию // Творения. С. 477–478; Зосимова пустынь. С. 76, 154. Прим. 109. Ср.: Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 136.

68Слово 32-е “О безгодном и вредном содружестве”. — Поучение о послушании… С. 327.

69Письмо рясофорной монахини Августы (Анастасии Васильевой) // Творения. С. 466; 1-е письмо преподобного Зосимы архиепископу Тобольскому Амвросию // Там же. С. 475–476; Зосимова пустынь. С. 76, 154–155. Прим. 110 (сведения к положительной характеристике дьячка И. Кучумова). Возможно, письмо А. Васильевой было написано позже упомянутого послания преподобного Зосимы. Тогда мы можем сделать вывод, что Евдокия в ожидании решения Преосвященного продолжала жить в монастыре, но пыталась как-то отделиться от сестёр и “жить своим уставом”.

70Слово 45-е “О оставлении иночества, духовного отца и братства”. — Поучение о послушании… С. 371–373.

71Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 136–138. Это первое доношение Васильевых мы знаем только в пересказе жизнеописателя старца. Его оригинал нам неизвестен. Ранее мы полагали, что сохранившееся Письмо рясофорной монахини Августы (Анастасии Васильевой) (Творения. С. 465–467) и было тем самым первым тайным посланием, которое обнаружили сёстры обители. Однако три обстоятельства заставляют нас отказаться от такого взгляда: 1) содержание письма монахини Августы и послания, которое пересказано в жизнеописании, совпадает далеко не во всём; 2) первое доношение Васильевых на преподобного Зосиму не могло быть подписано монашеским именем старшей Васильевой, так как постриг был совершён после его составления; 3) нет веских оснований ставить под сомнение сообщение жизнеописания о том, что старец отправил оригинал первого доношения в тобольскую консисторию, а в этом случае неясно, как он мог оказаться в архиве Зосимовой пустыни, где собственно и хранилось письмо монахини Августы.

72Письмо рясофорной монахини Августы (Анастасии Васильевой). С. 465–467. Как мы сказали выше, в составе архива Троице-Одигитриевой Зосимовой пустыни до нас дошёл автограф этого письма. Не вполне ясно, черновик это или чистовой вариант и как он попал в руки старца. Его могла передать ему или его племянницам только Наталья Васильева после своего покаяния. Если этот автограф представляет собой чистовой вариант письма, то, следовательно оно не было отослано.

73Письмо Васильевых министру народного просвещения А. С. Шишкову // Творения. С. 492–495. В том, что это письмо было адресовано именно министру народного просвещения, нет ничего удивительного. Только 15 мая 1824 г. было ликвидировано “двойное министерство”, ведавшее с 1817 г. как “делами духовными всех вероисповеданий в России”, так и делами народного просвещения. В этом контексте министр просвещения мог восприниматься все ещё как “начальник” духовного ведомства.

74Прошение Варвары и Матроны Верховских обер-прокурору Святейшего Синода князю П. С. Мещерскому. 6 декабря 1826 г. // Творения. С. 505; Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 139–140, 149, 158 (угроза заточения); Зосимова пустынь. С. 156–157. Прим. 124 (о протоиерее Петре Фелицыне). В пользу того, что “автором” обвинения в хлыстовстве был кто-то из членов консистории (возможно, глава следственной комиссии протоиерей Пётр Фелицын), а не Васильевы, говорит, по нашему мнению, несколько обстоятельств. Это обвинение слишком изощрённо: оно стремится дискредитировать самое существо старческого руководства — тесную связь духовного отца и послушника. Человек, выдвинувший его, в деталях знал процедуру консисторского судопроизводства и систему наказаний. Наиболее убедительно оно звучало только в устах непосредственных учениц старца, а их показания как раз и были сфальсифицированы (как мы увидим ниже) членами комиссии. Как мы сказали, оно не встречается в доношениях самих Васильевых, а угроза заключения появляется в их устах только после возвращения из Тобольска, где они скорее всего обсуждали своё дело с членами консистории.

75Письмо рясофорной монахини Августы (Анастасии Васильевой). С. 466. Что, очевидно, в целом соответствовало действительности, поскольку старец примерно в это же время говорит о 21-й сестре, “отдавшейся в моё руководство”. — 3-е письмо преподобного Зосимы архиепископу Тобольскому Амвросию // Творения. С. 478.

76Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 138–140; 2-е и 3-е письма преподобного Зосимы архиепископу Тобольскому Амвросию. С. 478–480; 5-е письмо епископа Иркутского Михаила преподобному Зосиме // Творения. С. 453–454; Зосимова пустынь. С. 155. Прим. 114 (родственники Устиньи).

77В своём письме от 7 января старец ещё не упоминал о работе комиссии, между тем 27 февраля результаты её работы уже были доложены архиепископу Тобольскому Амвросию, а Васильевы в своём июльском письме говорят о шести месяцах, прошедших с момента окончания следствия. См.: 3-е письмо преподобного Зосимы архиепископу Тобольскому Амвросию // Преподобный старец Зосима Верховский. Творения / Сост., предисл., подготовка текстов и коммент. Т. М. Судник. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2006 (далее — Творения). С. 478–480; Письмо Васильевых Министру народного просвещения А. С. Шишкову // Творения. С. 494; Монахиня Зосима (Верховская). Женская Зосимова пустынь. Исторический очерк. М., 2008 (далее — Зосимова пустынь). С. 77.

78Житиё и подвиги в Бозе почившего блаженной памяти старца схимонаха Зосимы, его изречения и извлечения из его сочинений. В 2-х частях. М., 1889 (далее — Житиё и подвиги…). Ч. 1. С. 140–144; Определение Святейшего Синода от 2 мая 1827 г. по прошению сестёр Верховских об основании общины в Московской Епархии под ведением старца Зосимы Верховского // Творения. С. 519; Зосимова пустынь. С. 77, 156–157. Прим. 124.

79Донесение князя П. С. Мещерского Императору Александру Павловичу // Творения. С. 496–497; Записка обер-прокурору Синода князю П. С. Мещерскому начальника отделения Чичагова о прошении сестёр Верховских // Творения. С. 500–501; Определение Святейшего Синода от 2 мая 1827 г. С. 518–522.

80Определение Святейшего Синода от 2 мая 1827 г. С. 518–522.

81См. Беглов А. Л. Святоотеческое сознание русского старчества: (XIX – начало XX века) // Русская патрология: Материалы академической конференции. Сергиев Посад, 2009. С. 352–361.

82Зосимова пустынь. С. 84.

83Как отметила монахиня Зосима (Верховская), протоиерей Пётр Фелицын не был бездушным бюрократом. Он был яркой личностью и известным проповедником. Он стал особенно известен своими проповедями во время войны 1812 г. См.: Зосимова пустынь. С. 156–157. Прим. 124.

84Доклад Святейшего Синода об обращении Туринского мужского Николаевского монастыря в женское общежитие // Творения. С. 486–487; Зосимова пустынь. С. 77, 81–84, 156–157. Прим. 124.

85Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 165.

86Определение Святейшего Синода от 2 мая 1827 г. С. 519–520.

87Донесение князя П. С. Мещерского Императору Александру Павловичу. С. 496–497; Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 146–149; Зосимова пустынь. С. 84.

88Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 150–158.

89Приложение к письму Варвары и Матроны Верховских: копии трёх покаянных писем Рахили (Натальи Васильевой) // Творения. С. 507–508.

90Бумага белая, чернила коричневые, формат 16, сложенный пополам, на 4 й странице след от красного сургуча и надпись рукой монахини Рахили: отцу Зосиме, изнутри разворота просматривается часть буквенной филиграни-вензеля П (или Г), ниже — 1821.

91Конец слова оборван. Преподобный Авраамий (IV в.) привёл в пустыню свою грешную племянницу Марию, также впоследствии канонизированную.

92Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 158–160.

934-е письмо преподобного Зосимы и Васильевых архиепископу Тобольскому Амвросию // Творения. С. 480–482; Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 160–165; Зосимова пустынь. С. 78–81, 156. Прим. 121.

94Зосимова пустынь. С. 84.

955-е письмо преподобного Зосимы архиепископу Тобольскому Амвросию // Творения. С. 482–483 (здесь же резолюция Преосвященного от 19 января 1825 г.); 6-е письмо епископа Иркутского Михаила преподобному Зосиме // Творения. С. 455–456; Определение Святейшего Синода от 2 мая 1827 г. С. 520; Житие и подвиги… Ч. 1. С. 165–169; Зосимова пустынь. С. 81–85; Смолич И. К. История Русской Церкви. 1700–1917. Ч. 1–2. М., 1996. Ч. 1. С. 761 (дата назначения нового епископа в Тобольск).

96Бумага бледно-синяя, чернила коричневые, формат 8, сложенный пополам, по верхнему краю просматривается верхняя часть буквенной филиграни ТФ.

97Это и следующее письма написаны на одном типе бумаги, что указывает на близкое время их написания. Это, а также содержание письма и обстоятельства, в нём упоминаемые, указывают на 1825 г. как на единственно возможную дату.

98Слово внутренныхъ вписано над строкой.

99То есть в ответе сестёр священникам-следователям. Речь идёт об искажении или фальсификации показаний сестёр Туринского монастыря во время следствия 1824 г.

100Приписка по левому полю страницы сверху вниз. Имеются в виду племянницы старца, находившиеся вместе с ним в Тобольске.

101Приложение к письму Варвары и Матроны Верховских… С. 511. Ср.: “<Таковый> Не может ни с братиею мирно побеседовать, ни Богу помолитися дерзает, ни книг к обличению его послушати хощет, ни советов и поучений отца своего терпети может; но выну и беспрестанно на все скорбит, со всеми крамолится и вся дни своя провождает со смущением, негодованием и роптанием. К тому же увлекается диаволом в различные прихоти, сладострастие и греховные вожделения. При сем же надмевает его своенравием, непокорством и презорством, и гордынею, и за все сие в награду и воздаяние, яко содружественному и послушнику своему, усвоивает оному вкупе с собою вечное мучение”. — Слово 40-е “О непокоривом и развращающем инех, да не предаются в повиновение”. — Поучение о послушании в Бозе почившаго отца нашего схимонаха и пустынножителя Зосимы Верховского предавшимся ему по Бозе в духовное окормление сёстрам общежительной Троицкой Одигитриевой пустыни, устроенной им самим // Творения. С. 349. Ср. также слово 39-е “О презорстве и гордыне”. — Поучение о послушании… С. 341–348.

102Приложение к письму Варвары и Матроны Верховских… С. 508–510.

103Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 169–172.

104Бумага синяя, чернила чёрные, формат в полдесть, сложенная пополам, вдоль сгиба просматривается буквенная филигрань ТФ, ниже — 18. На четвёртой странице вверху и внизу — следы красного сургуча. Здесь же рукой монахини Рахили (Васильевой) надпись: Честнеишему отцу Зосиме покорнеише прошу вручить не распечатывая. А также — пометки двумя разными почерками (один — преподобного Зосимы) хозяйственного содержания.

105Далее следует приписка рукой матери. Орфография оригинала сохранена, нами восполнены знаки препинания.

106Речь идёт о задержании преподобного Зосимы под Туринском.

107Письмо Варвары и Матроны Верховских Императрице Марии Феодоровне // Творения. С. 497–499; Записка обер-прокурору Синода князю П. С. Мещерскому начальника отделения Чичагова о прошении сестёр Верховских. С. 500–501; Письмо Императору Николаю Павловичу Варвары и Матроны Верховских // Творения. С. 502–503; Прошение Варвары и Матроны Верховских обер-прокурору Святейшего Синода князю П. С. Мещерскому // Творения. С. 504–507; Письмо преподобного Зосимы князю П. С. Мещерскому // Творения. С. 511–514; Определение Святейшего Синода от 2 мая 1827 г. С. 518–522; Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 173–183; Зосимова пустынь. С. 86–89, 249–251 (о трудностях оформления обители), 262–264 (об обстоятельствах оформления общежития в 1841 г.).

108Приложение к письму Варвары и Матроны Верховских… С. 511. В позднейшем 1890 г. описании Туринского монастыря первыми настоятельницами названы Александра и Рахиль. (См.: Зосимова пустынь. С. 158. Прим. 136.) Однако не вполне ясно, какой период в истории обители имеется в виду. Если 1825–1829 гг., то приходится заподозрить ошибку и вместо Александра читать Августа; если о периоде после учреждения игуменства, то ошибка становится явной: первой игуменьей была Пульхерия (см. ниже).

109До возникновения Туринского общежития это был единственный женский монастырь в Тобольской епархии. Ближайшим к Туринску женским монастырём был Ново-Тихвинский в Екатеринбурге, откуда в 1822 г., а потом и в 1827 г. тобольская консистория и собиралась пригласить игуменью в Свято-Николаевский монастырь. См. Доклад Святейшего Синода об обращении Туринского мужского Николаевского монастыря в женское общежитие. С. 487; 9 е письмо монахини Рахили (см. ниже).

110Отношение из Святейшего Синода Императору Николаю Павловичу “Об учреждении игуменства в Туринском женском монастыре” // Творения. С. 524–526; 1-е письмо сестёр // Творения. С. 458 (подпись Зиновии Шебалиной); Зосимова пустынь. С. 153. Прим. 104. Как следует из 9-го письма монахини Рахили, вопрос о назначении игуменьи в Туринский монастырь со стороны обсуждался архиепископом Евгением уже в середине 1827 г.

111Письмо Васильевых Императору Николаю Павловичу. 15 августа 1827 г. // Творения. С. 523; Письмо архиепископу Тобольскому Евгению князя П. С. Мещерского // Творения. С. 523–524; 9-е письмо монахини Рахили (см. ниже).

112В принципе, “паломнический вид” мог быть и вечным. Именно “для поклонения святым мощам” отпустили из Туринска Анисью Конюхову. См.: Зосимова пустынь. С. 85.

113Ср. многочисленные сложности, связанные с юридическим статусом Кириака Ползунова — крестьянина Тобольской губернии, последовавшего в Москву за преподобным Зосимой и его братством. См.: Письмо архимандрита Паисия преподобному Зосиме // Творения. С. 471–473; Зосимова пустынь. С. 249.

114Бумага белая, чернила коричневые бледные, формат в полдесть, сложенная пополам, изнутри листа вдоль сгиба просматривается буквенная филигрань ГП, ниже — 2.

115То есть Анисья Ивановна Конюхова и племянницы старца монахини Вера и Маргарита.

116В деревне Сидоровка.

117Слово совершеннымъ вписано над строкой.

118Две дочери старушки Туголуковой, Стефанида и Агриппина, были ученицами старца с 1824 г. и последовали за ним в Москву. Они стали насельницами основанной им Троице-Одигитриевой пустыни и приняли монашеский постриг в 1857 г. Также насельницей пустыни стала Мария Хомутова. См.: Письмо сестры Стефаниды // Творения. С. 469–470; Зосимова пустынь. С. 247–248 (о сёстрах-сибирячках), 293, 393. Прим. 92.

119Дата вписана рукой монахини Рахили (Васильевой) по левому полю письма сверху вниз. Далее, продолжая письмо дочери, следует приписка матери.

120Речь идёт о крестьянине деревни Сидоровка Александре Паренове, почитателе старца Зосимы. Именно он в 1818 г. предоставил свой участок для устройства первой кельи Анисьи Конюховой, с которой началось общежитие преподобного Зосимы. См. Конюхов И. С. О монахах // Творения. С. 530; Зосимова пустынь. С. 64.

121Позднее него написано только прошение Васильевых императору о возобновлении выплаты пенсии, но в нём мы не найдём свидетельств о внутренней жизни автора и Туринской обители.

122Письмо князю П. С. Мещерскому архиепископа Тобольского Евгения // Творения. С. 524; Отношение из Святейшего Синода Императору Николаю Павловичу “Об учреждении игуменства в Туринском женском монастыре”. С. 525.

123В мае 1840 г. монахиня Маргарита (Верховская) писала своей сестре, что “Анисья Ивановна безмолвствует совершенным безмолвием <…> И покойна кажется и мирна <…>”. — Зосимова пустынь. С. 260.

124Ср.: Письма сестёр сибирского и московского периода // Творения. С. 457–470; Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 148–149. Ср. описание его собственных чувств к своему старцу, преподобному Василиску: Житиё монаха и пустынножителя Василиска, писанное учеником его Зосимою Верховским // Творения. С. 150.

125Беглов А. “Вечностию неразрушимое содружество”. Страницы русского старчества XIX века: преподобный Зосима (Верховский) и его духовная семья в 1818–1825 гг. // Альфа и Омега. 2001. № 3(29). С. 205–240; Письма епископа Иркутского Михаила // Творения. С. 449–456; Письмо архимандрита Паисия преподобному Зосиме. С. 471–473; Зосимова пустынь. С. 60, 151. Прим. 88.

126Беседа святителя Филарета, митрополита Московского, по освящении храма Пресвятой Троицы в Троице-Одигитриевом общежитии // Творения. С. 536–539; Письма святителя Филарета, митрополита Московского, к настоятельнице Троице-Одигитриевской Зосимовой пустыни игумении Вере (Верховской) // Творения. С. 540–545; Житиё и подвиги… Ч. 1. С. 193–200; Зосимова пустынь. С. 30–40, 217–223, 262–274.

127Монахиня Игнатия. Старчество в годы гонений. Преподобномученик Игнатий (Лебедев) и его духовная семья. М., 2001. С. 139–140, 143, 146, 150, 152, 172, 174, 179–182, 185, 187, 210; Зосимова пустынь. С. 489–492.

128Письмо архимандрита Паисия преподобному Зосиме. С. 472.

Поскольку вы здесь...

У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей.

Сейчас ваша помощь нужна как никогда.

ПОМОЧЬ

Перейти на главную страницу журнала «Альфа и Омега»

Подпишитесь на Правмир

Перейти в Дзен Google Новости