И вот, снова пришла Великая Пятница. Мы выходим на улицу, спускаемся в метро, чтобы приехать в храм на богослужение. И тут мы видим, что даже Москва – столица православной Руси – живет, по большому счету, своей обычной жизнью. Спешат на работу люди, работают магазины.
Да и в самом храме людей обычно не так много – совсем не как на Пасху. Мы слышим слова о том, как Господь идет на вольное страдание, оставленный всеми, и лишь немногие – самые верные – не боятся пройти с Ним вместе Его последний путь. И так легко подумать, что эти немногие – это и есть мы. Нет, мы не из тех, кто приходит в храм лишь на Пасху и за крещенской водой. Мы здесь, мы стоим на этой скорбной молитве, и пусть нас немного, но мы верны до конца.
Однако прежде чем поддаться такому, казалось бы, доброму и благочестивому чувству, зададим себе вопрос, который задала мне моя дочь, когда ей было лет пять. Почему был распят Христос? Как случилось, что Человек, не делавший никому зла, помогавший людям, учивший о добре и красоте, был убит, и убит не исподтишка ножом в спину, а как преступник, брошенный всеми, под одобрительные крики толпы? Может быть, найдя ответ на этот вопрос, мы увидим те нити, которые связывают нашу жизнь с этими страшными днями.
Иероним Босх, «Несение креста»
Ответ на этот вопрос дает сам Спаситель в притче о злых виноградарях. «Виноградари, увидев сына, сказали друг другу: это наследник; пойдем, убьем его и завладеем наследством его» (Мф. 21:38). После грехопадения человек стал воспринимать мир, или хотя бы малую часть этого мира, которой он может пользоваться, – природу, семью, своих подчиненных, – не как Божий мир, принятый в свои руки на время, чтобы в свое время вернуть его Богу возделанным и преображенным. Нет, он стал воспринимать его как свой мир, которым можно и нужно владеть и пользоваться, и жить в этом мире он стал по своим законам. Красота мира увяла, он стал местом, где стало страшно рождаться и страшно умирать. Но, даже находясь в состоянии войны всех со всеми, живя по законам распада и разложения, мир продолжает жить по-своему, и Христос этому миру мешает настолько, что становится очевидным, что для Него места нет, и быть не может.
«Повинен смерти»: Он должен быть убит, и в этом смысле все мы – и верующие, и неверующие – причастны тому, от чего померкло небо и солнце скрыло лучи.
Фото: florinnd, orthphoto.net
Но приглядимся ближе к Евангельскому повествованию. Когда Господь выходит на служение, Его слушают, к Нему бегут с просьбами о помощи. Он принес надежду, «исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу» (Лк. 4:21). Однако постепенно растет напряжение; Его начинают ненавидеть.
Не все, конечно, лишь некоторые – но это особые люди. Они не такие, как все: они достигли почти полного совершенства в исполнении закона – Божественного закона! – и у них есть ответы на все вопросы. Они осознают свою Богоизбранность: «Отец у нас Авраам!» (Лк. 3:8). «Во грехах ты весь родился, и ты ли нас учишь?» (Ин. 9:34) – готовы они сказать всякому, кто ставит под вопрос их авторитет. Они любят почет и уважение, им нравится учить и быть в центре внимания. Они «любят предвозлежания на пиршествах и председания в синагогах» (Мф. 23:6-7), и лицемерно долго молятся (Мф. 23:14).
Что же вызывает злобу этих людей в таком, казалось бы, мирном учении Христа, Его чудесах и исцелениях?
То, что не могут принять фарисеи, – это превосходство любви над законом. Именно поэтому их так раздражают исцеления, совершенные в субботние дни. Они знают, что прощение и милость – Божественная прерогатива, люди же должны жить по закону, а по закону ничего не может и не должно быть прощено. «Кто это, который богохульствует? Кто может прощать грехи, кроме одного Бога?» (Лк. 5:21) –недоумевают они. И если они увидят человека, нарушающего закон, в их руке всегда найдется камень для того, чтобы с сознанием собственной правоты обрушить этот камень на его голову.
Кроме того, мир для них разделен на праведных и грешных, на своих и чужих. Христос же непрестанно приводит им в пример иностранцев и иноверцев. Вспомним исцеление слуги римского сотника; в притче о милосердном самарянине Спаситель не просто приводит его в пример, но и укоряет левитов, священников – профессиональную религиозную элиту – за их безразличие. Он приводит им в пример язычников – вдову из Сарепты Сидонской и Неемана Сириянина – и они реагируют так же, как отреагировали бы мы, если бы в пример схиархимандриту или профессору духовной академии поставили мусульманина или кришнаита – «выгнали Его вон из города и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его» (Лк. 4:29). Есть на что обижаться! Еще бы – их национальное чувство оскорблено, все привычные представления о патриотизме, о религии и о праведности разрушены.
Как же объяснить это противостояние Богу со стороны людей, которые по-своему искренне стремятся к исполнению всех религиозных правил, которые знают все «можно» и «нельзя»? Почему Его так упорно пытаются подловить на слове книжники, которые всё могут обосновать всевозможными правилами и толкованиями? Каким образом Божественный закон в человеческих руках становится оружием не только человеко-, но и Богоубийства?
Мы знаем, что религия есть самое высокое, самое благородное проявление человеческого духа. Но именно здесь самые страшные грехи – жадность, гордость, тщеславие, лицемерие, жестокость, безволие, невежество – могут найти себе удобное прибежище.
«Мы забыли, как близки «религии», в каком-то смысле, соприродны ей темные бездны страха, безумия, ненависти, изуверства – всё то жуткое суеверие, которое с таким напряжением обличало, видя в нем дьявольское наваждение, раннее христианство. Забыли, иными словами, что религия – настолько от Бога, от неистребимой в человеке жажды и искания Его, насколько и от князя мира сего, оторвавшего человека от Бога и погрузившего его в страшную тьму неведения. Забыли, наконец, что не теплохладным «агностикам», а «религиозным» людям сказаны были самые страшные из когда-либо прозвучавших на земле слов: «Отец ваш диавол» (Ин. 8:44)», – писал отец Александр Шмеман в «Евхаристии».
В его дневниках есть еще более откровенная запись:
«В падшем мире самое страшное – это падшая религия. Тут набито бесами».
Итак, Страстная Пятница – это и есть день мнимой победы падшей религии над Живым Богом.
Впрочем, Cпаситель не мог бы быть предан на смерть без разрешения римских властей, и здесь возникает фигура Пилата. Пилат, в сущности, неплохой человек. Он не разрывает на груди одежду, еврейские религиозные разборки его не интересуют. Он знает, что в этом Человеке нет вины, достойной смерти (Лк. 23:4). Тем не менее, он действует, как любой функционер: он не может проявить нелояльность к своему начальству, да и вообще, главное – кабы чего не вышло. Он верит, что хорошо то, что хорошо для империи: pax romana – превыше всего. Пилат еще не знает о том, что через несколько десятилетий начнутся восстания, и Иерусалим будет разрушен. Тем более он не догадывается о том, что и Римская империя не вечна. Но он знает, что имеет дело с неспокойным народом. В конце концов, у знакомого нам слова «стабильность» – латинский корень, и Пилат знал его значение. Страх оказывается сильнее, чем совесть, и диавол снова побеждает…
…Кто мы? Где мы? День клонится к вечеру, солнце заходит за горизонт, и кажется, что оно никогда не взойдет над миром снова.
Сел старик на кровати,
Заскрипела кровать.
Было так при Пилате,
Что теперь вспоминать?…
…Крик идет петушиный
В первой утренней мгле
Через горы-долины
По широкой земле.
(Арсений Тарковский)