«Мне 42 года, и у меня ощущение, что мне выдали билет в один конец»
Кристина Хребтова, 46 лет, Нижний Тагил
«Нашла на кровати выписку со словом “лейкоз”»
— Как и у многих других, болезнь у меня нашли случайно. Я много и сложно работала, стресс был длительный, порядка года. И у меня появилось чувство, что организм разваливается. Десять шагов пройдешь — начинается потливость, одышка, сердцебиение. Прямо бултыхалось сердце, я подумала, что с ним проблемы.
Терапевт выписала направление на анализы. И после результатов предложила: «В больницу не хотите лечь?» Я подумала: «А что бы мне не лечь в больницу? Готовить не надо, посуду мыть тоже — шикарный вариант. Полежу, книжки почитаю, отдохну».
В больнице меня пригласили в ординаторскую и сообщили о гемоглобине в 58 единиц. С такими анализами по стенке ползают, а я на работу ходила и впахивала по 12 часов.
Затем врач сказал: «Вам нужно ехать в Екатеринбург. Собирайте чемоданы, заказывайте на завтра машину и отправляйтесь».
Утром я нашла на кровати выписку со словом «лейкоз». Лично мне об этом никто не решился сообщить. Мне [тогда было] 42 года, и у меня ощущение, что мне выдали билет в один конец.
«Обожаю пересаживать мозги»
Мне повезло — я попала в областной центр, где заведующая гематологическим отделением сама болела раком и вылечилась. Отношение к пациентам в этом отделении человеческое, трепетное. Никто ни словом, ни жестом ни разу не обидел и не дал понять, что вот нас тут много, а врачей и медперсонала мало. Поддерживали все, начиная от врачей и заканчивая санитарками, которые нам и постели меняли, стригли нас, веселили. Чувствовалось, что ты нужен в этой жизни. Есть за что побороться.
Диагноз мне поставили в декабре 2017 года. А вышла я из больницы после пересадки костного мозга в июне 2018-го. Донором стал младший брат — это большое везение, что мы оказались генетическими близнецами. Наша мама во время пересадки со мной лежала, ухаживала. При мне она не плакала, а сейчас лечит сердце.
Мужу я ничего не говорила, врала, что анемия. Думала, что берегу его. Он узнал случайно через полтора месяца. Я после первой химии лежала дома, лысая, страшная. Он пришел, встал на колени у кровати и тихо произнес: «Ты же не умрешь?» Я ответила: «Как я могу тебя оставить?» Врала — не верила, что выживу.
Дочь тогда училась на втором курсе. Она и зять узнали о диагнозе раньше меня. И дети стали первыми точками опоры на пути к выздоровлению. Зять — медик. Очень благодарна им за поддержку, которую получила в первые часы этого ужаса: «Забудь о мифах. Сейчас все лечится. Ну, в крайнем случае мозг пересадим». Я смеялась и выла, даже боясь представить эту процедуру. «Обожаю пересаживать мозги», — моя фраза из переписки в первый час после известия о диагнозе «рак крови».
Первые две химии я перенесла спокойно, просто много спала. А вот третья была высокодозной, намного тяжелее. Все говорят, что надо «бороться с болезнью». Тут важно понять, что только команда способна ее одолеть. Когда и пациент, и врач, и близкие, а лучше и знакомые и не очень люди — все по одну сторону баррикад. Каждый берет какую-то часть работы, и всем легче. В одиночку шансы малы.
«Хочется анекдот и гифку с цветочком»
Я не боролась на самом деле — я просто сказала себе: «Это твоя жизнь, и другой сейчас нет. Живи ее и живи максимально в кайф». Я смотрела свои обожаемые исторические сериалы, читала и слушала книги. Наслаждалась тем, чем могла насладиться на этом этапе. Когда на высокодозной терапии пропала способность соображать, смотрела документалки о рифовых рыбках в Красном море. Пробовала вышивать, рисовать мандалы.
Часто во время химии люди занимаются тем, на что в обычной жизни не хватает времени. Учатся быть наедине с собой, находить смыслы, занятия. А если сидеть и плакать в углу, то просто загнешься.
Невозможно все время думать о страшном и грустном. Хочется анекдот и гифку с цветочком.
Та жизнь, что была до болезни, отпала совсем. Когда ты полгода лежишь в одиночке, отваливается круг общения, который у тебя был до болезни. Кто-то не знает, как с тобой общаться, а кто-то не хочет, потому что боится. Остается только семья. Поначалу это очень страшно и больно — что тебя покинули почти все люди. Я была начальником отдела кадров, и круг общения [до болезни] у меня был широкий.
И даже когда ты вернулся домой после трансплантации костного мозга, тебе пока нельзя общаться с миром — у тебя нет иммунитета. Состояние новорожденного в прямом смысле. И ты снова один. Когда было совсем тяжело, когда я понимала, что без поддержки и опоры совсем погибну, в личку всем писала: «Мне нужна поддержка, напишите хоть что-то, я же живая еще!» И те, кто откликнулся, остались моими друзьями. Остальных я не виню — когда человеку страшно куда-то идти, он не обязан это делать ни для кого. И теперь я знаю цену своему окружению, это тоже большой плюс.
«Кристина, ты разговариваешь, как пятилетний ребенок»
После выписки я год лежала, очень тяжело и сложно было. Нервную систему уничтожила химиотерапия, и многие вещи я воспринимала болезненно. Я себя жалела, и морально было тяжелее, чем физически. Чувствовала себя как человек, вернувшийся с войны: тебе стыдно от того, сколько людей погибло, а ты остался жив. Долго и сложно избавлялась от чувства вины за то, что жива.
Тяжело было выбираться из состояния, когда тебе будто мозги сожгли и ты начинаешь деградировать (нейронные связи, нервная система страдают от химиотерапии, гормонов, иммуносупрессии).
Я ничего, кроме дамских сериалов, уже не смотрела, мозг после трех абзацев текста забывал, что было в первом. Мама по телефону сказала: «Кристина, ты разговариваешь, как пятилетний ребенок». Всегда считала себя умной, а тут такое! И что можно сделать?
Решила пойти в институт на подготовительные курсы: общество, биология, русский. И поступила на бюджет на психолога! А вот то, что в институте еще пять лет надо учиться, стало для меня почему-то неожиданным и малоприятным сюрпризом. Потом поняла, что разучилась планировать жизнь дольше, чем на пару дней.
«От фразы “Все будет хорошо” меня подкидывало»
Не было человека, который точно мог бы понять мои переживания, чувства, с которым не стыдно плакать и быть слабым, быть собой настоящей. Меня через месяц от фразы «Все будет хорошо» просто подкидывало. Тогда я не знала, будет ли хорошо и будет ли. Вообще не знала, умру я или нет.
Лучшее, что может случиться с онкобольным, — если он сам, своими глазами увидит выжившего. Человека в ремиссии после окончания лечения, специально обученного помогать людям со схожим диагнозом — равного консультанта. Обратится к тому, кто все это на своей шкуре испытал, выжил и живет дальше. Такого человека в моем опыте не было. И когда я выздоровела, стала им сама.
Я знаю, как привести человека к принятию диагноза, как вывести его из страшных, запутанных коридоров сознания. Я не переживу за человека этот опыт, но буду рядом. Поэтому могу помочь и самим пациентам, и их родственникам.
Пока я волонтер-консультант «Фонда борьбы с лейкемией», региональный представитель Всероссийского общества онкогематологии «Содействие», куратор развития донорства костного мозга. Веду в школах «Уроки доброты» с инклюзивной командой. Мы рассказываем детям о том, что инвалиды тоже люди и с нами можно дружить. Говорим о помощи, доступной среде, человечности и поддержке. Веду обучающие курсы для родителей, работаю с мамами подростков с проблемным поведением.
Сейчас готовлю курс поддержки для закончивших лечение от онкозаболеваний. После окончания лечения моральное состояние становится хуже, появляется много жалости, тревоги, страхи рецидивов и за будущее. Особых доходов это пока не приносит, хотя хотелось бы остаться именно в этой сфере.
До сих пор любая весть о чьей-то смерти от лейкоза была и остается большой болью для меня. Совсем молоденькая девочка недавно ушла, с которой я лежала вместе. У нее осталось двое детей, четыре и шесть лет. Муж шикарный, квартиру только в ипотеку взяли. Ей донора не нашли.
Ценности мои поменялись, конечно. Хочется насладиться каждым мгновением и быть полезной.
Я пью жизнь большими глотками, она такая вкусная. Мало кто из людей, не проходивших по краю, способен чувствовать так ярко, мне кажется. Я очень благодарна этому опыту. Ни в коем случае не хочу его повторить, но это ощущение жизни, которое он мне дал, ни с чем не сравнимо. Хочется быть не наполовину полным или наполовину пустым, а совершенно полным стаканом, из которого льются через край счастье и радость.
«Мне озвучивают диагноз, я спускаюсь по лестнице, я плачу»
Анастасия, 42 года, Москва
«Никто не хотел попасть в отдельную палату»
— Со мной в палате лежала 20-летняя девушка. У нее был рак четвертой стадии, она умирала у меня на глазах. Потом ее перевели в отдельную палату. Никто не хотел попасть в отдельную палату — туда клали тех, кто умирает. Эта девушка каждую ночь звала маму. И я каждую ночь вставала и разговаривала с ней, поддерживала, как могла и как умела.
Однажды ко мне приехали друзья, повезли меня на шашлыки. Я вернулась вечером и первое, что увидела — на ее кровати нет белья. Санитарка моет полы и плачет. И я начала плакать вместе с ней.
Это одно из самых сильных моих воспоминаний о 2009 годе. И о том времени, что я провела в больнице.
У меня вдруг начали увеличиваться лимфоузлы, шея стала, как у быка. Разбухли узлы в области средостения, появился сильный кашель.
Узлы начали давить в области шейного нерва, начались сильные головные боли, тяжело было заснуть. Я спала сидя, обложившись подушками, чтобы не кашлять и не шевелиться. Чувствовала себя хрупкой вазой, которая в любой момент может сломаться.
Несколько месяцев врачи разбирались, что со мной, оказалось — лимфома Ходжкина. Мне предварительно говорили, что это может быть рак, и я себя подготовила к страшному. Но все равно было ощущение кино, я до сих пор помню, как кадр со стороны: мне озвучивают диагноз, я спускаюсь по лестнице, я плачу. Иду до метро, плачу, успокаиваюсь и снова плачу. Хотя мне сразу сказали, что лимфома Ходжкина сейчас хорошо лечится.
«На первую капельницу приехала с ведром»
На работе мне дали больничный и обнадежили: «Ни о чем не переживай, когда выздоровеешь, возвращайся, мы тебя ждем». И я начала лечиться. Справлялась без психолога. Во время первой химиотерапии сама кого-то поддерживала, успокаивала соседей по палате. Врачи временами шутили: «Настя — сама как психолог, все к ней обращайтесь».
О химиотерапии у меня были общие представления, мне было непонятно и страшно, что какая-то химия будет в меня вливаться. На первую капельницу я приехала с ведром — думала, меня будет тошнить. Но в моменте ничего не чувствовала.
Потом, конечно, выпали все волосы, мне выписали много лекарств. У меня был мешок из-под обуви, который я полностью заполнила этими лекарствами. Я очень сильно поправилась, у меня началась одышка. Болело то одно, то второе, то пятое, то десятое. Мне было тяжело подняться на третий этаж — я задыхалась. Пару раз переносили химию, потому что у меня падали лейкоциты, нужно было их наращивать.
Несколько раз между химиями меня привозили на скорой в больницу, откапывали, потому что были адские боли в ногах. После каждой химии я боялась засыпать, потому что сильно болели суставы. Непростой был период, очень страшно и очень больно было порой. Но умереть ты всегда успеешь, а попытаться бороться стоит.
«Ты сама виновата, что у тебя онкология»
У меня не было такого, как в кино рисуют: я буду бороться ради того, чтобы увидеть Париж. Я это делала ради себя, прежде всего. Мне было грустно от того, что в моей жизни не случилось большой настоящей любви, семьи, детей. Но моей главной мотивацией была я сама: «Я хочу жить, и я не сдаюсь». Я придумывала, конечно, себе разные истории: сейчас вылечусь и буду помогать другим людям. Я буду больше уделять времени тому, чего действительно хочу.
Конечно, мне тогда хотелось, чтобы кто-то из близких был рядом, обнимал и говорил, что все будет хорошо.
Кто-то из друзей меня поддерживал, кто-то из моей жизни ушел, а кто-то, наоборот, нагнетал обстановку: «Ты сама виновата, что у тебя онкология, неправильно думала и поступала». Были и такие разговоры: «Ты умрешь, просто от тебя это скрывают».
Многие пытались якобы мне помочь, говорили, что я должна прочесть разных авторов, от Луизы Хей до Синельникова. По их мнению, я должна была в себе разобраться, на какие-то духовные практики пойти. «Не задумывалась ли ты о том, что тебе надо переосознать свои мысли, свою жизнь? Ты, наверное, где-то нагрешила».
Люди, пытающиеся поддержать своих близких и знакомых, могли бы как минимум спрашивать: «Какая тебе нужна помощь?» Если человек говорит: «Мне нужен шаман или эзотерик», — тогда только предлагать, а без запроса вываливать все подряд — лишнее. Это не поддерживает, не помогает, а только нагружает дополнительными ненужными сомнениями.
Когда человек заболевает, он и сам часто начинает себе экзистенциальные вопросы задавать. У тебя и так много сил уходит на борьбу, а когда ты жестко говоришь: «Ребята, отвалите!», — возникают обиды, недопонимания: «Я тебе хочу помочь, а ты сопротивляешься». Когда я стала немного сильнее и научилась это проговаривать, отвечала людям: «Если мне нужна поддержка, то я вам скажу какая».
«До сих пор есть миф, что рак заразен»
Если честно, из моей жизни ушли некоторые близкие друзья. И это самая моя большая печаль и боль. Ты думаешь: «Господи, лучше бы я жил в иллюзорном мире и думал, что люди чудесные». Но потом пришло осознание: самые близкие люди, МОИ люди, находили нужные слова и поддержку. И я ее ощущала. Я это ценю безмерно.
Поддерживали и те, от кого я этого не ожидала. Были и те, кто исчезал либо отдалялся, а потом появлялся, как ни в чем не бывало. Естественно, я думала: дело во мне, я была излишне требовательна, хотела к себе больше внимания, может, неправильно себя вела, сильно расстраивалась. У меня нет семьи, для меня друзья — самое ценное и важное, что есть в моей жизни, потому что у меня нет другой поддержки. Сейчас я к этому отношусь философски: кто-то уходит, кто-то приходит, это нормально.
Люди боятся чужого рака, один человек говорил мне: «Я заражусь сам и заражу свою семью».
Да, у многих людей до сих пор есть миф о том, что рак заразен. Когда ты живешь и не сталкиваешься с этим вплотную, у тебя есть иллюзия, что с тобой это не произойдет. Когда рядом кто-то тяжело болеет, легче отстраниться от него и продолжать жить со своими иллюзиями.
Я к этому сейчас спокойно отношусь. Моя подруга уже после рассказывала, что тоже боялась ехать в больницу. Но преодолела себя. Я думаю, что у всех свои страхи и триггеры, которые отзываются какой-то своей болью. Я никого не осуждаю, потому что отчасти это правильная забота о себе.
Интуитивно я начала искать в интернете людей с подобным диагнозом. Переписывалась с ними, они подробно мне отвечали на конкретные вопросы. Если бы мне тогда попался равный консультант, это была бы большая находка.
Я сама после выздоровления стала равным консультантом, стараюсь поддерживать и информацией по маршрутизации, и эмоционально. Чтобы каждый больной знал, что он не один наедине со своей болезнью. Пример выжившего — самый действенный способ поддержки. Ты болен, но видишь выздоровевшего, это обнадеживает.
«Зачем вы разрешили столько женских органов удалять?»
Через несколько лет у меня снова случилась онкология — рак эндометрия. Были сильные кровотечения, на скорой из метро увезли в больницу, там сделали выскабливание. Через две недели выдали заключение патологоанатома: «рак эндометрия первой стадии». Был шок: ты думаешь о рецидиве лимфомы, а у тебя другая совсем история. И это уже другие ощущения, иная гамма переживаний. Вроде бы тоже рак, у тебя есть опыт, но ты все переживаешь иначе, по-другому.
[Вторая] операция была в январе. Я очень тяжело выходила из этого состояния, хотя у меня до сих пор есть поддержка и психологов, и коучей. Но явно происходят какие-то процессы, которые я сама не тяну. Когда я была моложе, было больше сил, энергии, я справлялась сама, быстро адаптировалась.
Ни разу у меня не возникло претензий к врачам.
Всем врачам и медсестрам я благодарна. А от чиновников от здравоохранения доставалось.
Вот сейчас я пытаюсь оформить инвалидность. У меня было две онкологии, я справлялась, не хотела иметь статус инвалида. Но меня ждут еще две небольших операции, мне сейчас сложно социализироваться в плане работы. Я обратилась в комиссию.
Но мало того, что мне не дали инвалидность, — они протянули время с решением. Когда я уже сама приехала, мне жестко сказали: «Вы не имеете права на инвалидность, у вас давно была онкология, почему вы только сейчас обратились? Зачем вы разрешили столько женских органов удалить? Живите и радуйтесь, но удалили все зря». Ты и так сомневаешься: «А вдруг надо было сохранить женскую репродукцию?» И тебе еще во ВТЭКе выговаривают. Так нельзя с людьми, которые проходят через тяжелые болезни.
«У меня получилось — стала режиссером»
Когда у меня случился первый рак, я работала в управляющей компании крупного холдинга. Мой руководитель лично сказал: «Настя, ты можешь со спокойной совестью идти на больничный. Ни о чем не беспокойся, мы тебя ждем». Когда я вышла на работу, не чувствовала себя инвалидом, не ощущала, что я стала какая-то не такая. Да, по мне было видно, что у меня была онкология. Я пару месяцев ходила в парике. Но это никак не мешало работе.
Через три месяца я уволилась сама. У меня случилась серьезная депрессия — умерла подруга близкая, которая меня поддерживала, когда я болела. Ее увезли в больницу прямо со свадьбы.
Потом я долго искала работу, потому что сама не совсем понимала, чего хочу. Мне было немало лет, и начинать что-то заново было довольно страшно. Но у меня изменились ценности, мне было важно попробовать [что-то новое].
И у меня получилось. Я окончила сценарные курсы. Попала впервые на съемочную площадку. Начала с позиции «второй режиссер», стала продюсером и режиссером. На работе особо не афишировала, что у меня рак. Если ты делаешь свою работу и справляешься, то все ок. Если ты каждый раз говоришь: «У меня рак, я не могу это делать, я не могу то», — наверное, это проблема. Вторую онкологию я лечила без отрыва от производства.
«Меня радуют простые вещи: посадить цветы, босиком пройтись по луже»
Больше, чем страх возвращения болезни, меня беспокоят текущие дела, а не то, что может быть. Я купила квартиру, но это коробка, в которой нужно делать ремонт. Я решила, что буду решать вопросы по мере поступления.
В целом я стала более адаптабельной. Когда случился локдаун, не паниковала. Конечно, у меня бывают стрессы очень сильные, когда мне эмоционально тяжело, когда я не справляюсь. Тут не получается, там не получается, думаешь: «Нет, больше не могу, хочу на ручки». Поплачешь, порыдаешь, потом тебе говорят: «Какая ты сильная, какая ты молодец!» Ты такая: «Ага, сильная, ну-ну. Встали и пошли дальше». Берешь себя за шкирку и потихоньку вытаскиваешь. Как-то так.
Я по-прежнему верю в дружбу, в силу искусства и в то, что окружающая красота делает нас лучше. Верю, что поддержка всегда приходит.
Не питаю иллюзий, что люди идеальные и не ошибаются. Я периодически пересматриваю свои цели и убеждения, потому что разный опыт диктует разные схемы поведения. Я по-прежнему считаю, что нужно уважительно относиться к людям, не надо врать, нужно беречь чужие границы.
В разговоры о том, что у нас плохое государство и ужасные врачи, я стараюсь не вовлекаться — это демагогия. Врачи бывают разные, государство — это мы отчасти. Очень много, согласна, есть несправедливости, но каждый должен делать то, что он может делать. Либо не занимайся демагогией, а делай что-то, либо принимай все как есть.
Я все меньше стремлюсь к бурной деятельности, меня все больше радуют простые вещи: посадить цветы, босиком пройтись по луже, красиво сервировать стол. Я стала сотрудничать с «Фондом борьбы с лейкемией», мне важно быть полезной и помогать другим людям. Мне нравится учить подростков и детей — открывать для них новый мир кино, придумывать истории и воплощать их, но главное видеть, как они меняются и вдохновляются. Мне кайфово от этого. Я хочу организовать свой клуб эмоциональной поддержки для творческих людей, у которых наступают кризисы или эмоциональное выгорание. Чтобы работа была в удовольствие и приносила радость, при этом не разрушая человека.
«Купил себе футболку “Страха нет”»
Кирилл Конюшков, 32 года, Москва
«Прямо на скорой отвезли в онкологическое отделение»
— Я сам из Донбасса. Когда-то у нас в городе были химический и металлургический комбинаты, я и не думал, что мне куда-то придется ехать на заработки. Но пришлось.
Приехал в 2018 году в Москву, устроился на работу, вел нормальный образ жизни: спортом занимался, не курил, не пил. Однажды на ровном месте случилась лихорадка ночная и кости сильно ломило. Потом во время пробежки как будто поясницу двумя руками крепко обхватили, тупая боль часа три не проходила. Как оказалось позже, селезенку у меня раздуло, поэтому и болело. Зрение упало на один глаз, десны стали кровоточить.
Я пошел в больницу, сдал анализы. И меня прямо на скорой отвезли в онкологическое отделение, взяли пункцию костного мозга и поставили диагноз «хронический миелоидный лейкоз».
А у меня в Москве ни родных, ни близких, никого. И вообще, никого из кровных родственников в живых нет, только сестра.
И я не гражданин России. Поэтому анализы мне пришлось сдавать за свои деньги.
Когда в больнице лежал, мне на первый месяц выдали пачку иматиниба, это противолейкозное лекарство, и сказали: «Извините, мы вас больше трех дней держать не можем». Я вышел и не знал, куда мне идти и что делать. Возвращаться в Донбасс смысла нет, решил остаться в Москве.
«Я такой молодой и так болею — как же так?»
Услышав диагноз, я растерялся сначала. Не поверил. Потом начался сильный гнев. А затем я впал в депрессию. Мне не давал покоя вопрос: «Я такой молодой и так тяжело болею — как же так?» И я чувствовал себя несостоятельным, что ли, это мучительное для мужчины ощущение. У меня на Родине осталась дочь, я в разводе, но мы с женой сохранили хорошие отношения. И я думал о них: как я теперь буду им помогать?
Депрессия у меня была тяжелая — я целыми днями лежал, мне было все равно, что где происходит, все дни слились в один. Стояла глубокая осень, солнца не было, что не прибавляло настроения. А потом заснул с бутылкой виски, она пролилась в кровати, я просыпаюсь и думаю: «Что же я делаю?» И постепенно образ жизни поменялся — я начал готовить есть, за собой следить, спортом заниматься, книги читать.
Болел я, можно сказать, на работе. Работа у меня не связана с физическими нагрузками — я администратор в хостеле. Пока у меня организм адаптировался под препараты, я из комнаты не выходил (я и живу в хостеле). Напарник — молодец, принял удар на себя, пока мне первые полтора месяца очень трудно было.
Организм привыкал к препарату — у меня ноги крутило, живот болел, слабость дикая была. Этот препарат при нашем лейкозе — основной. Нам не нужно ни химиотерапию проходить, ни трансплантацию костного мозга делать, но мы пьем лекарства пожизненно.
К иматинибу у меня резистентность выработалась, и мне пришлось перейти на более мощный и более дорогой препарат. Эти лекарства в России выдают бесплатно, но у меня не было гражданства.
Я не умер, потому что мне крупно повезло: я нашел группы онкобольных в соцсетях, обратился с просьбой о помощи, и мне на семь месяцев лекарства в посылках прислали.
Такая взаимовыручка — обычное дело для всех, кто столкнулся с диагнозом «рак». Я это позже уже понял.
Потом мне врачи с Родины помогали, с Донбасса, давали бесплатно лекарства. Я так понимаю, делились теми препаратами, что им из России присылали как гуманитарную помощь. Мне, честно говоря, везло — я ни разу не оставался без лечения. Сейчас у меня есть российский паспорт, но до сих пор нет прописки, этот вопрос надо решать. Тогда и лекарства можно будет получать на общих основаниях.
«Перестал себя жалеть»
Мне поставили самую серьезную фазу болезни — бластный криз. Это практически все, конец. С таким живут от трех до шести месяцев. Позже один профессор сказал, что, скорей всего, ошиблись в оценке фазы. А я уже начитался интернета, приготовился к худшему.
Но состояние со временем нормализовалось, энергия появилась. И я усилием воли избавлялся от плохих мыслей, заставлял себя думать о хорошем. Перестал себя жалеть, песни грустные слушать, выпивать. Кажется, это и называется «взять себя в руки». Появилось, проявилось желание жить.
И много, знаете, новых интересов возникло: хотелось и там, и там себя попробовать. Раньше я книги не особо читал, а сейчас читать люблю, мне все интересно. На экстрим потянуло — хочется и мотоцикл спортивный купить, и с парашютом прыгнуть, и на самолете привязанным полетать. И есть просто желание попутешествовать. В общем, встать на ноги, жить и не тужить.
За это время у меня появилось много знакомых, искренних и добрых, на которых можно положиться. В основном это люди, тоже пережившие болезнь.
Горе, стрессы сплачивают людей. У кого-то лимфома, у кого-то лейкоз — уже неважно, у кого что, мы все с одной грядки, можно сказать. И я заметил, что люди более зрелыми после болезни становятся. У меня до этого круг общения состоял из не особо взрослых осознанных людей, пацанов 25-27 лет. Это были такие сорвиголовы, живущие одним днем. А сейчас моя тусовка — зрелые люди, с каждым из них что-то новое для себя открываешь.
Со стигматизацией из-за рака я лично не сталкивался. Когда на работе о болезни узнали, не увольняли, не пытались выдавить. Наоборот, начальник мой — мировой мужик, он даже лично в госпиталь приезжал и мой костный мозг транспортировал из больницы в клинику Рогачева для постановки диагноза. И денег еще добавил. Но это редкая история, как я понимаю.
И страха нет, я даже себе футболку недавно купил «Страха нет».
«Я понял, что смогу поддерживать людей»
Я постепенно о многих вещах стал задумываться, которые раньше мне в голову не приходили. Для меня сейчас главная ценность — это мое время, которое я направляю на становление себя, скажем так. Для того, чтобы потом другая моя ценность — шестилетняя дочка — жила хорошо. Я стал размышлять о духовных вещах, о Боге. К какой-то религии я не примкнул, но уверен теперь, что есть особая энергия, сильный поток. Я не знаю, Бог это или нет, почему он мужского рода, может, это вовсе и не Бог. Но что-то однозначно есть в этом всем. Раньше не было таких мыслей.
Хочется со временем в творчестве себя проявить и помогать людям. Неважно, самому зарабатывать и помогать деньгами, или помогать зарабатывать, или кого-то воодушевлять. Поэтому я и стал равным консультантом. Я понял, что, скорее всего, смогу поддерживать людей с диагнозом «лейкоз».
Пока у меня была всего лишь пара консультаций. Мне попался парнишка-одногодок, мы с ним нашли общий язык, поболтали по-товарищески. Основной его запрос был — узнать, как я сам переношу болезнь. И он воодушевился.
А у второй пациентки был дикий животный страх перед раком. Хотя у нее была начальная фаза болезни, на 90% она пойдет на поправку и все у нее будет хорошо. Но я ее буквально каждый день встряхивал, подбадривал: «У меня все было хорошо, и у тебя тоже будет хорошо». Она мне звонила так часто, как ощущала потребность, иногда — каждый день. Я ее не отталкивал, всегда разговаривал, потом она перестала названивать, наверное, справилась со страхом.
Хочется всем ребятам, которые только столкнулись с диагнозом, пожелать скорейшей ремиссии.
Хочется, чтобы каждый себя спросил не «за что?», а «для чего?».
Чтобы каждый нашел сил и терпения в борьбе с болезнью, принял ее. Говорят, на психосоматическом уровне болезни крови связаны с отсутствием радости в жизни, я желаю каждому радости. И веры в себя.
Фото: из личного архива героев