«Бежала и надеялась, что не увижу погибших»
Мадина Токаева:
— В 2004 году я перешла в 10-й класс. Мне было на тот момент, если я не ошибаюсь, 15 лет. В тот год мы стояли на линейке уже со старшеклассниками, ближе к одному из выходов, я всю жизнь мечтала об этом.
Когда начался захват, а во двор школы вбежали люди с оружием, я была близко от выхода, могла убежать, как мои многие сверстники. Повезло не всем, но многие спаслись. А я вообще не соображала, не понимала, что происходит. Одноклассник тянул меня за собой, мол побежали, а я его руку отпустила и осталась.
Когда прозвучала автоматная очередь, все стали разбегаться в разные стороны. Началась паника. Я забежала в котельную. Там было невероятное количество людей, она была заполнена. Мне негде было приткнуться, спрятаться. Зашел бородатый мужчина с гранатой в руках и сказал, что если мы сейчас не выйдем, он выдернет чеку и бросит гранату. И я вышла.
Нам сказали идти в спортзал. И там уже было много людей, детей. Возле спортзала была насыпь из песка, и мы через разбитые террористами окна лезли по этой насыпи.
Было тяжело, мучительно от того, что я не понимала, почему, за что, что происходит. Думала, что меня дома отругают за то, что не вернулась вовремя. Казалось, что никто [о теракте] не знает…
В первый день нас заставляли держать руки «зайчиком» (сидя лицом к стене, подняв и сложив руки за голову. — Примеч. ред.). Это было очень долго, тяжело из-за жары. Руки опускать не разрешали.
Заложники в спортзале школы №1 в Беслане. Скриншот: НТВ / Reuters
На второй день казалось, что нам никто не поможет. Казалось, что это длится бесконечно, лично мне хотелось какого-то финиша, какого-то конца. Я думала, вот бы умереть, потому что это было невыносимо. Время тянулось. У меня были галлюцинации, я вообще воды не пила, боялась. Сказали в первый день, что вода отравлена. Поначалу мы могли отпроситься в туалет, нас могли отпустить. Но я боялась и этого тоже, потому что, когда выходила, видела страшные картины.
На второй день под вечер мне казалось, что это все во сне. Казалось, что соседи лезут на крышу нас спасать, я говорила это своим сестрам и подругам, а они спрашивали: «Ты что? Что с головой?»
На третий день был штурм. Первый взрыв был неожиданным, пронизывающим. Меня очень сильно оглушило, болели уши. Когда я открыла глаза, передо мной был туман, я понимала, что горела крыша — на меня сверху капало и обжигало как пластмасса. Я этой пластмассой коленку прижгла, когда, видимо, на колени встала. И эта пластмасса закапсулировалась под кожей.
Потом прогремел второй взрыв и я побежала. И про себя думала, Господи, хоть бы я не видела трупов. И пыталась не смотреть. Такое ощущение было, может, это были галлюцинации, будто свет падал тропинкой. И я по этой тропинке добежала до выхода.
На улице шел обстрел, я видела, что передо мной лежали дети. И они все падали, падали и падали. И все никак не могла понять из-за чего.
Скорее всего, контузия была. Я понимала, что дети… бегут и падают, не добегают. У ворот были двое или трое мужчин, которые меня зазывали, мол, беги сюда. И я добежала до них, через дворы, через заборы.
Долгое время я носила с собой воду — полуторалитровую бутылку. Мне казалось, что все может повториться. Поначалу в школу не хотела ходить. Родители сначала заверили, что туда меня они больше не отдадут. Но время прошло и в школу пойти пришлось. Целый год я у школьных ворот разворачивалась и уходила, не могла себя перебороть и зайти туда. Была паника. Одноклассница спускалась и уговаривала пойти, а я говорила «отстань» и убегала.
В 11-й класс я уехала в Питер, там было уже полегче, не было страшно, потому что казалось, что в большом городе такого случиться не может.
На место трагедии люди до сих пор приносят воду. Фото: Полина Дуганова
У меня много одноклассников погибло. Очень много. В Беслане мы живем маленьким городом, почти все друг друга знают. Я понимаю масштаб этой трагедии. Считай, целое поколение детей погибло. И это правда страшно. Тем более у меня сейчас есть малыш, ему всего лишь годик. Я даже не представляю… Это очень страшно, когда ты растишь ребенка, а потом непонятно, по каким причинам его у тебя забирают.
У меня были страхи, я боялась темноты… почти всего боялась. До сих пор боюсь скоплений людей, закрытых пространств. Внутри какое-то чувство тревоги. Вроде бы все спокойно. Почему я переживаю? Я взрослый человек, и я боюсь этого всего и даже не знаю, как буду объяснять своему ребенку, что мама боится.
Сейчас мне легче говорить о пережитом. Я считаю, что время притупляет боль, потому что в первое время я помнила запахи мочи, крови. Теперь это не так ярко. Все забывается. С одной стороны, это хорошо, что человек не помнит все эти негативные моменты, а с другой стороны, это моя жизнь или ее часть.
Когда мой сын подрастет, я ему обо всем расскажу. Об этом нельзя забывать.
«Многие заложники стали потом врачами»
Мальвина Цховребова:
— На момент захвата мне было 13 лет. В тот день все было как обычно, я со своей двоюродной сестрой собиралась в школу. Ничего не предвещало беды.
У школы мы выстроились в линейку. К нам в класс пришла новенькая девочка, и классная руководительница хотела, чтобы мы с ней познакомились. В процессе разговора с ней и начался этот хаос.
Мы посмотрели назад и увидели, что террористы забежали [на территорию школы] и начали нас окружать. Моя сестра могла бы, наверное, сбежать, но она искала меня. Когда нашла, школу уже захватили.
Террористы в захваченной ими школе №1 в Беслане. Скриншот: НТВ / Reuters
Люди искали, где спрятаться. Все начали забегать в школу и в спортзал. Мы закрылись в одном из классов, с нами были порядка 20 человек. Минут через 10–15 террористы открыли двери и стали нас выгонять. Всех собрали в спортзале, примерно 1000–1100 человек.
Нас рассадили, мальчиков-старшеклассников и мужчин заставили развешивать взрывные устройства по всему периметру, везде: от одного баскетбольного кольца до другого. Кажется, было террористов 8–9, они дежурили, иногда сменяли друг друга.
Они нам угрожали, кричали на нас, заставляли сидеть в определенном положении, подняв руки вверх. Дети кричали, плакали, уставали, опускали руки. Они, увидев опущенные руки, пускали автоматные очереди. От автоматной очереди мы еще больше начинали волноваться. Все было как в аду. Угрожали расстрелять 20 человек, если найдут телефон, 50 — если кто-то из заложников позвонит и так далее.
3 сентября мы ждали конца. Я помню, как мы сидели с сестрой, а над нашими головами висело огромное взрывное устройство. Диане [сестре Мальвины] стало плохо, и я хотела потихонечку вывести ее в туалет, чтобы намочить ее лицо водой. Пить не разрешали, но намочить лицо было можно. Иногда, это зависело от их настроения. Я стала отодвигать Диану в сторону выхода из спортзала, чтобы выйти в туалет. Это заняло, наверное, полчаса, потому что зал был битком забит людьми, пройти было просто невозможно. Когда мы уже были у выхода, Диана попросила террориста на минуту выпустить ее. Тот направил на нее автомат и сказал, что если она не сядет, он выстрелит. Диана села.
Взрывное устройство. Скриншот: НТВ / Reuters
Спустя 20 минут прогремел взрыв. Помню, как нас волной подкинуло. Когда открыла глаза, вокруг была темнота, сыпался потолок, черный дым. Диана схватила меня за руку и сказала не двигаться. После второго взрыва посыпались окна, появился свет, мы увидели, как убегали дети. Под ногами у нас были тела погибших. Мы через людей шагали к окнам. Диана подняла меня на окно и потом вытолкала меня оттуда, потому что сама я этого сделать не могла. Пока мы бежали, нам в спины стреляли. Нам просто повезло. Из ранений — только осколочные в живот и руку.
Мы думали только о том, что спаслись, сбежали. Не осознавали, что с нами произошло. Думаю, будучи взрослым человеком, я бы не перенесла этого. Ребенок же фантазирует… я так и делала, прокручивала в голове сценарии побега.
После теракта начались походы к психологам, лечение, реабилитация. Узнавали, что одноклассников нет в живых. У меня шесть одноклассников погибли — мы потеряли трех девочек и трех мальчиков. Плакали, тосковали по ним. Но по мере взросления намного тяжелее это вспоминать — ты понимаешь масштаб катастрофы, в которой мы тогда оказались. Мне казалось, что это страшный сон, что надо просто проснуться.
Наверное, лет через 10–12 начались панические атаки, страх оставаться дома одной, умереть. Я лечилась, проходила реабилитацию. Не совсем понимала тогда, что со мной происходит, но я слегла: не могла работать, ходить. Это продолжалось года полтора.
Мы друг другу помогаем до сих пор. Все заложники, комитет «Матери Беслана», все нас поддерживают. С помощью друг друга, наверное, как-то справились. Наши жизни делятся на «до теракта» и «после». У всех заложников это так.
Тяжело осознать, что нет друзей в живых, что тебе удалось спастись, а им нет. Моей подруги нет, с которой мы всегда вдвоем были. И нет ответа на вопрос, почему так.
Будто бы все происходило вчера, быстро время летит. Хочется, чтобы эта трагедия, боль всей республики, всего нашего маленького народа, моя лично, никогда не была забыта. Я совершенно не ощущаю, что прошло 20 лет, потому что легче не становится. Мы с сестрой стараемся не говорить об этом, редко обсуждаем теракт. Мы с ней последние теракты болезненно переживали, потому что знаем, каково это. Теракт — это очень страшно.
Я окончила Северо-Осетинский медицинский университет, фармацевтический факультет. Работала в аптеке, в Москве устроилась в фармацевтическую компанию медицинским представителем. Сейчас работаю на этой должности в другой фармацевтической компании. Многие [заложники] пошли в медицину, наверное, потому что хотели помогать людям. На тот момент, когда я сидела в спортзале, я не могла никому помочь. Хотела, но не могла. И в будущем каждый день я хотела помогать людям, быть полезной.
Приближение первого сентября с возрастом ощущается все больше, физически и душевно. Тоска. Вспоминаешь эти дни. То есть 1, 2, 3 сентября, да и вообще сентябрь мы воспоминаем теракт во всех подробностях, думаем о том, а что если бы мы не выжили.
Фото: Reuters / Stringer
Я часто захожу в школу. Одна, когда здесь никого нет, могу пройтись, посидеть, повспоминать и уйти. Я думаю, это мой долг. Хочу посмотреть на свою подругу, с ней поговорить, с ее фотографией, с одноклассниками тоже. Мне кажется, что они видят меня, что я прихожу, помню. Я уверена, что так оно и есть. И от этого мне легче.
Если мы забудем, если мы не будем вспоминать, забудут все. Это зависит и от нас, от бывших заложников.