Сергей Худиев
Я не про Поклонскую — и не про мироточение. Довольно им воздали дани. Я о другом явлении, которое в этой связи еще раз заявило о себе в сетях — об иронии.
Я сам человек склонный к несколько мрачной и язвительной иронии; я даже полагал это достоинством — какое-то время назад. Изящно пнув неприятеля, можно собрать много лайков и перепостов. Но потом я как-то послушал лекцию по ораторскому искусству, где утверждалось, что иронией надо пользоваться крайне осторожно — и только перед дружелюбной аудиторией. Да и перед дружелюбной лучше не злоупотреблять. Привычка иронизировать меня не оставила (как вы могли заметить), но я все более склонен считать ее дурной. Да, люди, и так разделяющие вашу точку зрения, могут вам поаплодировать. Но на оппонентов — или нейтралов — это действует обычно отталкивающе.
Тут возникает эффект, о котором мне уже доводилось говорить: одни и те же явления совершенно по-разному выглядят изнутри и снаружи. Это особенно верно в отношении гнева — то, что мне самому может казаться праведным негодованием, другие могут видеть как неистовую злобу. Это же происходит и с иронией. То, что мне — и моему узкому кругу — может казаться блистательным остроумием, из-за пределов этого круга может казаться злобным глумлением.
Люди, которые говорили «прореки, Христос, кто ударил Тебя», тоже от души веселились. Как и те, кто предлагал Ему сойти с Креста.
Я не провожу никаких прямых аналогий — но мы все знаем, что бывает такой злобный, глумливый смех. Вернее, снаружи, когда что-то мешает вам присоединиться к веселью, он кажется злобным и глумливым. Изнутри круга веселящихся он выглядит иначе — он искрится неподдельной радостью.
Разумеется, всегда можно сказать, что там негодяи злобно глумились над Спасителем мира, а мы, хорошие люди, весело смеемся над дураками и злодеями. Проблема в том, что люди, которые смеялись над Христом, тоже были уверены, что имеют дело со злодеем. Затевал мятеж, хотел сделать Себя Царем — но, благодаря благоразумию первосвященников и фарисеев и профессионализму Прокуратора, был обезврежен и по-глупому попался. По крайне мере, они в это верили.
Собственно, язвительная ирония отличается от гнева одним дополнительным элементом. Гнев провозглашает оппонента дураком и злодеем; ирония добавляет, что меня это радует. Я испытываю по этому поводу положительные эмоции, заливаюсь веселым смехом. Ирония иногда оправдывает себя тем, что выступает как средство от страха — нам грозит страшный злодей, а мы ухахатываемся, мол, напугал ежей до дрожи. Но ситуации, когда люди действительно напуганы и действительно подбадривают себя таким образом, редки. Никто из сетевых острословов не сидит в окопе, на который ползут «тигры». Гораздо чаще смех направлен не на борьбу со страхом — а на символическое уничтожение оппонента. Ты — ничтожество, и нас это веселит.
Это простодушный хохот античных богов над нескладным Гефестом. Веселый смех толпы над ярмарочными уродцами. Фотографии с некрасивыми или очень полными девушками, которые должны этими своими физическими недостатками развеселить посетителей странички.
При этом жертвы такого веселья могут быть в чем-то виноваты или нет, быть на самом деле глупы и некрасивы или не быть — это не важно для сути явления. Злоба, обращенная на грешного человека, не перестает быть злобой. Разумеется, изнутри злоба выглядит благородным негодованием, циничное глумление — изысканным острословием. Но снаружи она выглядит именно злобой.
В переживаемой нами ситуации вопросы о том, является ли Наталья Поклонская мудрой женщиной и достоверны ли сообщения о чуде, уже не имеют отношения к делу. Поток пошлых острот, обыгрывающих двойное значение слова «бюст», существует сам по себе и сообщает нам гораздо больше о тех, кто в него вовлечен — чем о Поклонской. Когда я читаю, как видный борец за права и достоинство призывает провести принудительную психиатрическую экспертизу Натальи, а аудитория взрывается остроумнейшими комментариями, я вынужден вступаться уже не за депутата — а за некие общие представления о порядочности, человечности и приличиях.
В психических расстройствах — когда они действительно имеют место — нет ничего забавного. Это тяжкое человеческое страдание. Нет в них и ничего позорного: болезнь — это несчастье, а не преступление.
Объявлять оппонента душевнобольным и ухахатываться над этим — ничуть не лучше, чем объявлять (ложно) оппонента калекой и страшно веселиться по этому поводу.
Не говоря уже о том, что призывать на оппонента карательную психиатрию в духе СССР — значит выказывать глубокое презрение к свободе и законности.
Это — я подчеркну еще раз — не имеет отношения к достоинствам или недостаткам оппонента. Злобная ирония исходит изнутри, из сердца человеческого. Изливается ли она потом на прекрасного человека, полного достоинств, или на человека не столь прекрасного — ничего не меняет в ее качестве. Мы, христиане, не можем запретить другим ей предаваться; но мы, по крайней мере, можем не вовлекаться в этот поток сами. Свое решительное несогласие всегда можно выразить, не унижая ничьего достоинства. Собственного в том числе.