Строить дом — дело серьёзное и ответственное, сколько всего нужно учесть и просчитать, а тут часовня в честь святителя Луки, исповедника и врача. Да не где-нибудь, а в самом центре нашего, пускай и небольшого, но всё-таки городка.
Мы с моим старым приятелем, а заодно и сантехником, сидим на лавочке что у меня перед подъездом и решаем как станем проводить отопление в новую часовенку. И так увлеклись, что не заметили, как на лавочку рядом с нами опустилась незнакомая женщина неопределённого возраста.
Почему неопределённого? Потому что у людей пьющих невозможно определить возраст, даже приблизительно. Женщина дохнула в мою сторону запахом свежевыпитой водки и произнесла со слезинкой в голосе:
— Скоро уже тётю Галю выносить будут.
Мы, не обращая на неё внимания, продолжаем высчитывать необходимое количество радиаторов отопления на внутренний объём часовни. Женщина снова:
— Жалко тётю Галю, хороший она была человек.
— Рома, а что если вместо биметалла мы возьмём чугунину?
— И картошки всегда наварит, а если есть, то и селёдочкой угостит.
— Батюшка, я и сам за чугун. Ну что биметалл, там полезный объём горячей воды всего 350 миллилитров, а сейчас появились новые чугунные радиаторы, небольшие, аккуратные, и объёмом аж на 850.
— Ну и что, что она пьющая? А кто не пьёт? Зато у тёти Гали всегда можно было переночевать. И на похмел, если оставалось, никогда не жалела. Пойди сейчас найди ещё такого доброго человека. Одинокая она, никого после неё не осталось.
Краем уха я разобрал слова про «доброго человека», привычно перекрестился и сказал:
— Помоги Бог доброй тёте Гале. Раз никого нет, вот вы за неё и молитесь.
— Бог, а что ваш Бог? — Собеседница снова обдала меня густым водочным ароматом. — Он есть и будет, а нашей тёти Гали больше нет.
Потом, уже после разговора, я позвонил старосте и поинтересовался, не заказывал ли кто поминовения по новопреставленной Галине?
— Это ты про алкоголичку из твоего дома? А кто будет по ней заказывать, она же одинокая. Вчера её дружки к нам приходили, просили на гроб помочь.
— И ты дала им денег?!
— Ага, как же, что же, я не знаю эту публику? Пришлось самой ехать покупать, иначе пропьют. А отпеть нет, никто не просил. Да они, наверное, о таком и не слыхали.
Я ещё тогда подумал, рядом со мной, буквально, в соседнем подъезде много лет жил человек, а умер, и я даже не могу представить, как она выглядела. Ну, как? Наверное, как и все опустившиеся личности. Но и такой она старалась делать другим что-то доброе, хотя бы для своих же товарищей по несчастью.
Жил человек, жалел людей. Умер, и куда он теперь с этой своей жалостью? Его-то кто-нибудь пожалеет?
Мне один батюшка рассказывал в начале 90-х, он тогда ещё учился в семинарии при Троице-Сергиевой лавре.
— В свой город я приехал совсем поздно, последней электричкой. Что автобусы в такой час не ходили, это понятно, но на привокзальной площади я не встретил ни одной машины такси. Пришлось добираться до дому пешком, а это значило идти почти пять километров по заметённым снегом улицам ночного города.
Иду, а ветер, холодно, электричество тогда экономили, потому фонари тускло в полнакала светились только по центральному проспекту. Навстречу никого, думаю, ну хоть какая-нибудь машинёнка в мою сторону, ну хоть самая завалящая. Проголосую, не может быть, чтобы не пожалели.
Вдруг сзади меня догоняет большая чёрная машина, джип. Они тогда ещё только-только стали у нас появляться. И все знали, что на таких машинах большей частью разъезжают бандиты. Потому законопослушные водители на отечественных «жигулях», стараясь не связываться с разбойниками, спешили уйти в сторону и уступить дорогу.
Эх, вот бы сейчас эти люди посадили бы меня к себе в машину, и подбросили до дома.
— Господи, Ты же видишь, мне холодно и страшно, яви такое чудо, помоги!
Большая машина подъехала к перекрёстку и встала под светофором, мигающим постоянным жёлтым светом. Машина стоит и показывает, что поворачивает в сторону, противоположную той, которая нужна мне. До перекрёстка оставалось пройти ещё метров пятьдесят. И те, кто находился в машине, могли бы уже раз десять свернуть в нужное им направление, но почему-то всё ещё оставались на месте.
Мне стало не по себе, почему они не уезжают, чего ждут? Или кого? Уж не меня ли? Поравнявшись с автомобилем, я хотел пройти дальше, и тут услышал, как опустилось стекло. Из машины высунулась голова и произнесла:
— Эй, пацан, иди сюда.
— Простите, это вы мне?
— А кому же ещё? Садись давай, вот сюда назад.
— Но поворотник вашей машины показывает, что вы хотите свернуть налево, а мне нужно как раз направо.
— Не волнуйся, куда тебе нужно, туда мы сейчас и поедем.
Даже если бы я и хотел от них убежать, вряд ли бы это у меня получилось. Кругом лежали горы наметённого снега, так что отступать было некуда.
Впереди сидели двое, я устроился сзади, закрыл дверцу джипа и мы поехали. Через несколько минут я почувствовал, что сижу на чём-то очень неудобном, и решил это что-то отодвинуть в сторону. Но оно задело ещё какую-то железяку и предательски звякнуло.
— Слышь, пацан, мы тебя не предупредили. У нас там сзади три «Калашникова», ты это, не пугайся, — и ребята весело заржали.
Не пугайся, легко сказать, а каково это ночью в компании с незнакомыми людьми, да ещё и верхом на автомате, мчаться по пустынным улицам ночного города!
— Мы хоть и бандиты, но этой ночью мы добрые. Тебе повезло, вчера днём мы у одного лоха машинку «отжали», и в благодарность Богу решили, в эту ночь будем делать только добрые дела.
Они действительно в целости и сохранности доставили меня домой, а прощаясь, предупредили:
— Будь здоров, пацан, и наш тебе бесплатный совет, старайся так поздно по городу не ходить. И с нами больше не встречаться. Не каждый день нам так везёт.
Где-то в те же годы начинался и мой путь к Богу. Я слушал того священника и понимал, что если разбойники не чураются добрых дел, то и мне, христианину, Сам Бог велел творить добрые дела. Только не так это просто. Вот кто хочет, пусть попробует и потом скажет, просто это или нет.
Ходил я тогда по улицам и всё думал, какое бы доброе дело сделать? Ну точно как тот сказочный герой из фильма «Морозко»:
— Люди, какое вам доброе дело сделать?
Но ничего доброго в голову не приходило. А то, что приходило, казалось каким-то жалким и смешным. И вот однажды, возвращаюсь вечером с работы и вижу на столбе объявление. Я человек любопытный, если что-то там висит на столбе, обязательно подойду и прочитаю, за что много лет получаю от матушки. Та не одобряет моего любопытства и постоянно в такой ситуации произносит свою любимую фразу:
— Не читай заборов! Ты разве не знаешь, кто и что на них пишет?
Но в тот вечер я шёл в одиночку, потому мне никто не помешал. На половинке бумажного листа из тетрадки в клеточку дрожащим почерком пожилого человека было написано примерно следующее:
«Миленькие, я, старая, потеряла кошелёк. А в нём вся моя пенсия. Как же мне теперь месяц прожить? Если кто найдёт, Христом Богом прошу, верните мне его по адресу…».
Прочитав объявление, я чуть не задохнулся от нахлынувших на меня радостных чувств. Вот, это именно то, что надо. Настоящее дело, спасти человека от голода, помочь ему заплатить за квартиру. Понятно, что никакого кошелька искать я не собирался. Ищи его теперь, свищи. Я поступил по-другому. Узнал, какая на то время пенсия считалась средней, поговорил с женой, а она у меня человек не жадный. Взял необходимую сумму и отправился по указанному в объявлении адресу.
Про домофоны тогда ещё никто не знал, я беспрепятственно поднялся на третий этаж и позвонил. Дверь, как я и ожидал, мне открыла бабушка.
— Чего тебе, милок?
— Скажите, это вы потеряли кошелёк?
— Да, — бабушка обрадовалась, — неужто нашёлся?!
— Ну, почти нашёлся. Вот возьмите, это ваши деньги.
— Мои деньги? — бабушка внимательно смотрит на купюры, — нет, это не мои деньги. Мои бумажки были не такие.
Потом она посмотрела мне в глаза и сказала:
— Ты меня обманываешь, это твои деньги. А мне чужого не надо, я в жизни чужого ничего не брала. И у тебя не возьму.
Она протянула мне мои деньги, а я, не зная как поступить, стал пятиться назад по лестнице. Я отступаю, а та упорно продолжает идти вслед за мной. Наконец, я повернулся и побежал. И как же я удивился, когда спустившись на первый этаж, услышал, что моя бабушка тоже бежит. Правда она была уже старенькая, и угнаться за мной не могла. Потому, запыхавшись, остановилась на этаж выше, и закричала:
— Пойми, мне не нужна твоя жалость! Я хочу, чтобы тот человек, что нашёл мои деньги, чтобы он их мне вернул. Пожалуйста, забери это назад.
— Нет, сейчас не возьму. Вам на что-то целый месяц жить надо. Решите вернуть, приносите в храм.
Она всё-таки вернула мне мои деньги через много лет, когда я уже стал священником. Подошла после службы с конвертом в руках и напомнила о себе.
Первый неудачный опыт не поколебал моей решимости продолжить творить добрые дела. Только теперь я понимал, что не нужно приставать к людям со своей помощью, ещё далеко не каждый согласится её принять. Даже от священника.
Как-то в аварии погибла одна моя знакомая. Муж, считая себя виноватым, в отчаянии решил покончить с собой, но не вышло, зато получилось на целый год улечься на больничную койку.
Помню, зима. Приходит на панихиду их девочка, помолиться о маме. Почти ровесница моей дочери. Холодно, а на ней такое серенькое лёгкое осеннее пальтишко. Мы с ней немного общались. Встречая её в посёлке, я всегда расспрашивал об отце, и так, вообще, о жизни. Потому и тогда поинтересовался:
— Почему ты так легко одета?
— А у меня нет тёплой одежды. Мама собиралась купить, но не успела.
Я представил на её месте моего собственного ребёнка, и стало так больно. От этой боли даже слёзы на глазах навернулись. Так иногда бывает. И ничего не могу с собою поделать, болит и всё тут. Пошёл в алтарь и стал рыться в сумке, в карманах. Достал все свои заначки и снова подошёл к девушке. Я уже не помню, сколько там было, но на зимнее пальто, пускай и скромное, ей должно было хватить.
— Возьми, и обязательно купи себе что-нибудь тёплое.
Это была суббота, а на следующий день, в воскресенье, ко мне подошла её бабушка и сказала:
— Никогда, слышите, никогда больше так не делайте. Мы не нищие и мы не нуждаемся в ваших деньгах!
Я не знаю, что она обо мне тогда подумала, но спасибо, что не пыталась вернуть мне эти деньги назад.
А эпопея с добрыми делами продолжалась. Как-то, ещё задолго до священства, поехал на рынок купить картошки. Уже возвращаясь с тяжёлой сеткой в руках, подхожу к автобусной остановке и наблюдаю такую картину. Из автобуса выходит пожилая женщина, скорее всего, какая-нибудь дачница, с их неизменным дачным атрибутом — большущей сумкой на колёсиках. Тётенька уже было сошла, но в последний момент оступилась и, почувствовав резкую боль в ноге, громко вскрикнула.
Люди, находившиеся в тот момент на остановке, заботливо усадили женщину на лавочку, подкатили к коленям сумку, сели в автобус и разъехались по своим делам.
А я остался, потому, что мне в очередной раз повезло проявить милосердие и христианскую любовь. И уж этот человек точно не откажется от моей помощи. Одно мешало, моя тяжелая авоська с картошкой. На остановке её не оставишь, утащат. Брать с собой, а как же тётка с её немаленькой поклажей, хоть и на колёсиках? Тут меня неожиданно выручил знакомый. Он как раз мимо на своей «Волге» проезжал, увидел и остановился. Мол, садись до дому подброшу. Я обрадовался, вот оно, Господь, всегда рядом с тем, кто помогает ближнему!
Мой знакомый, человек добрый, конечно же, согласился помочь. Общими усилиями мы усадили плачущую дачницу-москвичку к нему в машину и отвезли в приёмный покой городской больнички.
— Вы мне дайте телефон кого-нибудь из ваших близких, — говорю ей, — нужно же сообщить, где вы и что с вами произошло. А то беспокоиться станут, переживать.
Когда я вернулся в поселок, мне не терпелось немедленно отправиться на переговорный пункт и позвонить в Москву. Я уже заранее слышал, как приятный, и обязательно женский голос говорит мне:
— Спасибо вам, молодой человек! Мы вам очень благодарны за помощь, оказанную нашей маме.
А я ей отвечаю:
— Ну, что вы, что вы! Какая благодарность?! На моём месте так поступил бы каждый христианин.
Но картошка, целая авоська весом двенадцать килограммов, заставила сперва отправиться домой, а уж только после этого спешить на переговорный пункт.
Звоню и слышу в трубке недовольный мужской голос. Первое разочарование.
— Простите, я звоню по поручению Петровой Марии Ивановны. Знаете такую?
— Ну, знаю, это моя мать.
— Так вот она, к сожалению, приехав к нам в город, сходила с автобуса и, видимо, сломала ногу.
— Блин! Этого ещё только не хватало! — Молчание, потом, — А сам-то ты кто такой?
— В общем, никто, просто прохожий. Я ей до больницы помог добраться.
— И чего ты хочешь, прохожий со сто первого километра?! Бабла срубить захотел? Так ты лучше на носу себе заруби. Ничего у тебя не получится! Ты меня понял?! Ещё хоть раз позвонишь, я тебя найду и точно бошку сверну!
Домой я возвращался точно оплёванный. Меня обидели в очередной раз, когда я действительно по-настоящему помог человеку. Нет, ну что ему было трудно просто сказать «спасибо»? И всё, и повесить трубку.
Потом я расскажу об этом случае моему духовнику отцу Павлу, и он скажет:
— Обидно? Я понимаю, ты сделал доброе дело и ждал похвалы, а вместо этого тебя обругали. Ты читаешь Евангелие. Вспомни, как много доброго сделал Христос, и что в ответ? Правильно, люди Его убили. И ладно, если бы Господь не догадывался о том, что Ему грозит. Нет, Он знал что убьют, но продолжал делать.
Так что тебе ещё повезло, тебя только обругали. А на будущее имей в виду, христианство, несмотря на то, что мы постоянно говорим о смирении, всегда наступательно. Мы действуем на опережение. Пускай тот человек, что сегодня считает тебя своим врагом и относится к тебе с явным предубеждением, почувствует на себе твою бескорыстную любовь. И неважно, обругает он тебя сразу после того, как ты ему поможешь, или промолчит. Годы пройдут, может, и он поймёт, что ему или его близкому помогли просто потому, что он человек. Он не поймёт, сын поймёт, или внук. И сам станет человеком, способным на добро. Миру как воздух нужны добрые дела.
Уже десять лет как ушёл в вечность мой дорогой отец Павел, а я сам, став священником, пытаюсь продолжать его дело. Я улыбаюсь, вспоминая те мои первые неофитские, но такие искренние и наивные попытки сделать кому-нибудь что-нибудь доброе. Со временем я понял, что нам не нужно специально искать добрых дел, а просто жить этим, и раздавать добро так же естественно как есть хлеб и дышать воздухом. Делать и не задумываться о том, что ты совершаешь что-то большое и необычное. Так живут святые.
Часто вспоминаю Фёдора Петровича Гааза. Человека удивительной судьбы. Немец, католик, заработавший огромное состояние в России, потом всё это состояние спустил на русских же каторжников. Будучи доктором, он еженедельно осматривал арестованных и отправлял людей на этап. Наверно, не сразу созрело в его душе желание помогать преступникам, облегчить их участь. Когда это произошло, кто теперь скажет? Но не было в Москве такого кандального этапа, что отправлялся бы в далёкую Сибирь по знаменитой Владимирской дороге, и который бы не проводил доктор Гааз.
Он не просто их провожал, он осматривал людей, ходатайствовал за больных, искал возможность заступиться за невинных. На свои деньги заказывал для каторжан книжечки с христианскими поучениями, привозил сладости и фрукты. Каждый должен был получить из рук «святого доктора», так называли его сами кандальники, яблочко, печеньку или апельсин.
«Кто её там, в Сибири, пожалеет и подаст конфетку? Так я это сейчас сделаю».
В каждые руки гривенник или пятиалтынный, кому-то обувь, кому-то одежду, и всем — надежду на Божию милость.
Сперва Фёдор Петрович потратил на заключённых всё своё состояние. Будучи статским генералом, он был принимаем в домах московской знати. Все знали, придёт Гааз и станет просить пожертвования на заключённых. Потому в ожидании его прихода гости и их хозяева заранее собирали продукты и деньги, чтобы передать их сердобольному доктору.
Двадцать семь лет каждый понедельник в любую погоду отправлялся Фёдор Петрович провожать в дорогу очередной этап отверженных. Он экономил на всём, перешивал и донашивал свою старую одежду, ходил пешком, отказываясь от извозчиков.
Когда он умер, в его конторке нашли что-то около двадцати копеек денег и потому хоронили за казённый счёт. По благословению святителя Филарета Московского в последний путь доктора Гааза провожало почти всё московское православное духовенство, а за его гробом, в соответствии с полицейской справкой, шло около двадцати тысяч человек.
За несколько лет до кончины доктора Гааза Москва прощалась с великим Гоголем. Тогдашние журналисты задавались вопросом, найдётся ли ещё человек, которого так будет оплакивать Россия. Оказалось, что Гааза любили больше.
После похорон тёти Гали прошла неделя, а я уж про неё и забыл. Как забываешь о множестве мимолётных встреч, случайных разговорах ни о чём. Да и потом, я не помню эту тётю Галю, хотя мы и жили с ней в одном доме. Вот Серёгу-инвалида помню. Его лоджия выходит прямо на пешеходную дорожку. Кто бы ни шёл, обязательно мимо пройдёт, а Серёга, как непременное дополнение к своей лоджии постоянно свешивался через перила и болтал с прохожими. Частенько он с кем-нибудь распивал, а завидев меня, бурно приветствовал и поздравлял с праздником.
Сегодня лоджия постоянно закрыта, на углу никто больше не распивает и не ведёт бурных споров о достоинствах «Зенита» или «Спартака». Соседям стало спокойнее. Только и меня на этом углу больше никто не поздравляет с праздником. Теперь уже я, всякий раз проходя мимо лоджии, произношу одну и ту же фразу:
— С праздником тебя, Серёжа! И ещё, Царство тебе Небесное и вечный покой.
А тётю Галю, нет, не помню.
Подхожу к своему дому и вижу, как из окна квартиры на третьем этаже ребята-гастарбайтеры бросают вниз, прямо в палисадник чью-то старую мебель и прочий домашний скарб.
Внизу возле дома меня окликнул знакомый работник из местной хозбригады:
— Батюшка, ты там повнимательнее!
— А чем это вы тут занимаетесь?
— Да, вот, алкашка одна преставилась. Квартирка освободилась, велено очистить от хлама.
— А наследников, что же, никого не нашлось?
— Говорят, одинокая была. Потому и не приватизировала. Но я тебе скажу, хозяйка хоть и выпивала, а квартирка ничего, чистенькая.
Я догадался, ага, так это же он про тётю Галю. И подумал, вот и закономерный финал. Закончилась человеческая жизнь, и теперь в огонь отправится всё, что было с ней связано. Я увидел рассыпавшиеся фотографии, пачку старых писем, перевязанных верёвочкой. Может, ещё мамины? У меня дома тоже такая же. Поднять? Но кому интересны чужие письма? А вот душа, куда пойдёт её душа?
Говорят, будто она была неплохим человеком и делала много доброго. Так что же, неужели от этих дел ничего не останется? И тут замечаю, среди мусора валяется икона. Кричу:
— Эй, там наверху, погодите кидать!
Поднимаю икону с земли, отираю от пыли. Спаситель. И поражаюсь, какой хороший образ. Немалых денег стоит. Сохранила, не пропила. Получается, Он ей был нужен? Молилась?
— Я заберу, можно?
— Вот басурманы, икону выбросили, — посетовал мой знакомый. — Бери что хочешь, батюшка, всё одно жечь.
Я прижимаю образ к груди и поднимаюсь к себе. У меня отличное настроение, я вдруг почувствовал, что мы с этой тётей Галей не чужие друг другу. Завтра же подарю эту икону кому-нибудь из наших, пускай поминают. И ещё, нужно узнать, где её могилка, обязательно пойти и отпеть.