Глубокие старики говорили мне, что боятся не смерти как таковой. Они боятся того, что будет перед смертью: потери слуха, памяти, близких друзей, образа жизни. Феликс сформулировал это так: «Старость — это непрерывная череда утрат».
Филип Рот в своем романе «Обычный человек» выразился куда горше: «Старость — ужасная штука. Это не борьба за выживание — это бои без правил». Везение и упорство — правильное питание, физкультура, контроль над давлением, постоянное медицинское наблюдение — зачастую позволяют нам очень долго вести вполне приемлемую жизнь. Но рано или поздно потери накапливаются, и вот мы переходим за грань, где повседневные дела становятся нам не по силам — либо физически, либо умственно.
Смерть все реже настигает нас внезапно, и большинство из нас проводит существенную часть жизни в состоянии слишком беспомощном, чтобы жить независимо.
О том, что это неизбежно, мы вспоминать не любим.
В результате почти никто не готов к дряхлости. Мы никак не соберемся сесть и как следует обдумать, как мы будем жить, когда не сможем обходиться без посторонней помощи, — а потом думать уже поздно.
Когда Феликс оказался на этом рубеже, первым за грань переступил не он. Это была Белла. Я несколько лет наблюдал, как ей становится все сложнее и сложнее. Феликс же и в девяносто с лишним сохранял поразительную форму. Никаких осложнений со здоровьем у него не было, он по-прежнему регулярно занимался на тренажерах. Продолжал учить заезжих студентов геронтологии и заседать в медицинском комитете «Орчард-Коув». Даже машину водил по-прежнему. А Белла угасала. Она окончательно потеряла зрение. Очень плохо слышала. Ее память заметно ослабела. За обедом Феликс был вынужден постоянно напоминать ей, что я сижу напротив.
Атул Гаванде
Они с Феликсом сокрушались об утратах — но не забывали и об удовольствиях, которые у них остались. Белла каждый раз не могла вспомнить меня и других не слишком близких знакомых, но радовалась компании и беседе и не упускала случая пообщаться. Более того, у них с Феликсом не прекращался их собственный, не предназначенный для посторонних диалог, который они вели десятилетиями.
Забота о Белле стала для Феликса великой целью, а Белла жила ради того, чтобы быть рядом с ним. Они находили утешение в физическом присутствии друг друга. Он одевал ее, купал, кормил. Когда они гуляли, то держались за руки. Обнимались перед сном и так и засыпали. Феликс говорил, что для них это были самые драгоценные мгновения. Он чувствовал, что сейчас они понимают и любят друг друга сильнее, чем за все без малого 70 лет брака.
Белла должна остаться дома, с ним
Но однажды произошел случай, который показал, как хрупка и ненадежна их жизнь. Белла простудилась, в среднем ухе у нее скопилась жидкость. От этого лопнули барабанные перепонки, и Белла окончательно потеряла слух. Этого оказалось достаточно, чтобы порвалась связывавшая супругов нить. Белла давно уже была совсем слепа, память ее подводила — и теперь, когда ее настигла глухота, Феликс больше не мог общаться с ней.
Он пытался чертить ей буквы на ладони, но она его не понимала. Самые простые вещи — например, одеться — стали для нее сущим кошмаром. Без зрения и слуха она утратила все ориентиры, не знала даже, какое сейчас время суток. Она ничего не понимала, временами у нее начинался бред или перевозбуждение. Феликс больше не мог ухаживать за ней. Он совсем обессилел от эмоционального напряжения и недосыпа.
Феликс не знал, что делать, но, оказывается, для таких случаев была предусмотрена особая система. Служащие «Орчард-Коув» предложили перевести Беллу в отделение сестринского ухода, на другой этаж. Феликсу претила сама эта мысль. Нет, сказал он. Белла должна остаться дома, с ним.
Служащие настаивали, но тут Феликс и Белла получили отсрочку. Через две с половиной недели мучений правая барабанная перепонка у Беллы частично заросла, и хотя слух в левом ухе она потеряла окончательно, правое ухо снова стало слышать. Супруги опять смогли общаться, пусть и с трудом.
Я спросил Феликса, что он станет делать, если Белла снова потеряет слух или произойдет еще какая-нибудь катастрофа, и Феликс ответил, что не знает: «Я в ужасе думаю о том, что будет, если мне станет не под силу за ней ухаживать, — сказал он. — Стараюсь не загадывать слишком далеко вперед. Не задумываюсь, что будет через год. Это слишком печально. Планирую на следующую неделю, не дальше».
Фото: Diana Kradgača photography / flog.pravda.sk
Так ведут себя люди по всему миру — и это понятно и естественно. Однако и за это подчас приходится платить.
В конце концов катастрофа, которой Феликс так боялся, все же произошла. Они гуляли, и вдруг Белла упала.
Феликс сам не знал, как так получилось. Они вроде бы шли медленно, дорожка была ровная, он держал Беллу под руку… И все же она рухнула на землю — и сломала разом обе малоберцовые кости: это длинные тонкие внешние кости, которые идут от колена к щиколотке.
Врачи скорой вынуждены были наложить ей гипс на обе ноги выше колен. Случилось то, чего Феликс страшился больше всего. Теперь Белле требовался гораздо более трудоемкий уход, которого он сам обеспечить не мог. Беллу пришлось перевести в отделение сестринского ухода, где рядом с ней круглые сутки дежурили медсестры и сиделки.
Казалось бы, это должно было стать облегчением и для Беллы, и для Феликса, сняло с них бремя физических забот о себе. Однако на самом деле все было сложнее. С одной стороны, персонал «Орчард-Коув» состоял из профессионалов высочайшего класса. Они взяли на себя почти все функции, которые Феликс так давно исполнял с таким напряжением, — мытье, туалет, одевание и все прочие повседневные нужды глубокого инвалида.
Теперь Феликс мог заниматься чем хотел — и с Беллой, и сам по себе. Однако, как ни старались сиделки и медсестры, их присутствие лишало Феликса и Беллу присутствия духа. Некоторые относились к Белле просто как к обычной больной. Скажем, Белла любила, чтобы ей определенным образом расчесывали и укладывали волосы, но никто и не подумал поинтересоваться этим. Феликс разработал наилучший метод нарезать для Беллы еду, чтобы она могла глотать без затруднений, знал, как ей удобнее всего лежать и сидеть, как она предпочитает одеваться. Но сколько он ни старался объяснить все это сиделкам, многие из них не понимали, к чему все это.
Иногда у Феликса опускались руки, и он просто переделывал по-своему их работу, а это вызывало недоразумения и обиды. «Мы друг другу только мешаем», — сокрушался Феликс. Кроме того, его тревожило, что Белла теряется в незнакомой обстановке. Через несколько дней он решил, что ей нужно вернуться домой. Надо просто разобраться, как за ней теперь ухаживать.
Они с Беллой чувствовали, что сами контролируют свою жизнь
Их квартира располагалась всего-навсего этажом выше. Но это почему-то все меняло. Феликс и сам не мог объяснить, в чем дело. В результате ему все равно пришлось оплачивать услуги круглосуточных сиделок и медсестер. И шесть недель, которые оставались до снятия гипса, совершенно вымотали его. Но на душе у него стало легче. Они с Беллой чувствовали, что сами контролируют свою жизнь.
Белла была дома, в своей постели, Феликс не отходил от нее. Все это имело для него колоссальное значение. Потому что через четыре дня после того, как сняли гипс, через четыре дня после того, как Белла снова начала ходить, она умерла.
Они как раз собирались поесть. Белла повернулась к Феликсу и проговорила: «Что-то мне нехорошо». И обмякла в кресле. Скорая доставила ее в местную больницу. Феликс не хотел мешать врачам. Поэтому он поехал не с Беллой, а следом за каретой скорой помощи в своей машине. Белла умерла вскоре после прибытия в больницу, немного не дождавшись Феликса.
«У меня как будто оторвали руку или ногу. Такое чувство, что меня разодрали пополам», — говорил мне Феликс. Голос у него дрожал, глаза покраснели. Однако одно его утешало: Белла не страдала, она провела последние недели жизни дома, мирно и спокойно, греясь в лучах их многолетней любви, а не в отделении сестринского ухода, где чувствовала бы себя просто одной из пациенток — одинокой и растерянной.