«У меня теперь две семьи». Мама оставила Сашу в роддоме и нашла через 35 лет
«Он добьется своего»
В доме малютки помню больших теть в белых халатах и люльку с высокой перегородкой, через которую я перелезал за игрушками, закидывал их в люльку и залезал обратно.
Где бы я ни был, меня все время искали, потому что я убегал и прятался. Еще ухаживал за девчонками. Ну как ухаживал… Медсестры им подставляли горшки — дети у нас были с особенностями интеллектуального развития. И я, видя, как девочки плюхались попой на пол, тоже брал горшки и повсюду с ними таскался, пытаясь этих девочек на них посадить.
Когда мне было лет пять, помню, пришли женщина с шикарными волосами и какой-то мальчик (как оказалось, мой будущий старший брат). Женщину звали Света.
В памяти осталось, что она долго-долго на меня смотрела, я протянул к ней руки — и она забрала меня в семью.
В этом детском доме еще был мальчик совсем без рук и ног, и на самом деле Света хотела выбрать его. Но ее убедили взять меня — настолько у меня горели глаза: «Подумай, он точно добьется своего».
Так я попал в семью Похилько, Света стала моей мамой. Она работала регентом церковного хора в Пятигорске.
Крыша и тележка из-под картошки
Дома я тоже часто убегал. Иногда забывали запирать калитку, и я прятался за шифером у забора. Мама меня везде искала, один раз даже чуть не пошла в милицию. А потом смотрит: бабушка меня ведет — я убежал на дорогу, где много машин.
Как-то вообще залез на крышу по лестнице. Соседи еще не знали, что мама взяла второго ребенка: «У тебя там непонятное существо какое-то». А я же маленький, без протезов, в одних наколенниках, и не разобрать, кто это.
Александр По
Колясок у нас не было, но были санки. Помню, мама меня возила на тележке из-под картошки.
Больше всего я боялся метро. Какая-то гигантская штука, длинные коридоры, страшные эскалаторы в несколько рядов, которые снились мне в кошмарах. Мама или брат брали меня на руки, я все видел сверху — и казалось, что я сейчас упаду и меня зажует под ступеньки.
Пока рос у мамы и бабушки, я не задумывался, что у кого-то есть кисти и ноги, а у меня нет.
Было все равно. До школы меня одевали и кормили. Я пытался что-то делать сам, но, как правило, это было неловко, неопрятно и очень медленно. Мама злилась, нервничала: «Ладно, я сама». И так все время, даже когда я повзрослел.
Если мы ссорились — а у нас характеры схожи, оба упрямые, — она спрашивала: «Ну в кого ты такой?» Мне и самому было интересно, в кого я такой. Я бы посмотрел…
«Не знаю, как он это сделал»
Учиться меня отдали в православную гимназию-пансион «Плесково», и там я должен был жить в общежитии. Мама умоляла воспитательниц, чтобы за мной следили и ухаживали: одевали, кормили. «Не переживайте, он у вас самостоятельный», — сказали они.
На следующий день я сам оделся, сам заправил кровать и стоял по стойке смирно. Вид, конечно, у меня был так себе — весь мятый, заправленная в трусы рубашка, пиджак навыворот. Кровать застелил кое-как: сначала покрывало, а сверху одеяло. Но зато сам!
Ясно, что мне пришлось проснуться за час до будильника. У нас все было очень строго: мы вставали в 6:00, после зарядки в 7:00 молились, шли в другой корпус, в 7:30 завтракали, в 8:30 уже строго сидели за партами.
В школе все дети самостоятельные, а я что, хуже? И меня это мотивировало. Казалось, что я такой же, как они, пока не стали тыкать и говорить, что я все равно не смогу бегать и играть в футбол.
В детстве я часто болел: грипп и ангина меня преследовали чуть ли не каждый месяц. В девять лет, когда в очередной раз попал в больницу, я начал рисовать — зажав ручку двумя руками.
Потом за год набралось столько работ, что в десять лет у меня была своя персональная выставка в Сергиевом Посаде на день города. В честь праздника всем детям на улице бесплатно раздавали мороженое, а я думал, что это в честь открытия моей выставки.
Живопись: Александр По
Девочки бегали за мной, и мне это льстило. Я-то думал, что они за мной как за мальчиком бегают: «Наверное, я такой симпатичный». А им надо было, чтобы я что-нибудь сделал, потому что я рисовал и мастерил поделки. Но пацаны все равно завидовали. Они вообще не понимали, что девочки во мне находят.
После уроков каждый день по несколько часов у меня были кружки. Я как увидел спортзал, так оттуда больше и не вылезал: волейбол, пионербол, баскетбол, теннис, плавание, легкая атлетика…
В 10 лет нашелся спонсор, он выделил мне деньги на современные протезы. Я их сломал буквально через два месяца. Я был слишком активным, а они были очень неудобные и тяжелые.
Старался преуспеть везде, даже в кухарке (до сих пор готовлю и очень это люблю). Ходил на кружок по вышиванию, вышивал крестиком на пяльцах, ведь все можно приспособить: зафиксировал пяльцы в щипцы, зажал двумя руками иглу (чаще цыганскую) — и вперед. Пел в хоре, играл на тромбоне. У меня обнаружился слух, я хорошо чувствовал мотивы и угадывал, какую ноту надо вытянуть на инструменте.
Но мама была против тромбона, так как ездить на занятия и дорого, и накладно — мы жили в другом городе. Поэтому она меня уговаривала ходить на творческие кружки, в том числе в иконописную мастерскую. И я стал писать иконы под присмотром священника. Одну из икон взяли на выставку в Храм Христа Спасителя, там ее и освятили. Потом она, правда, пропала.
«Больше сюда не звони»
Пиджак у меня все время был в жирных пятнах. Как и все пацаны, я не парился насчет внешности, пока не начали указывать, что я какой-то не такой. Но как бы меня ни пытались оскорбить и задеть, меня смущало больше, что я выгляжу как свинья: сальные волосы, прыщи.
Девочки обращали на меня все меньше внимания, хотя и продолжали бегать с просьбой что-то для них нарисовать. Я, как и полкласса, был влюблен в одну. Ее звали Таня Чекалова.
Я рисовал для нее и для ее подруг, в спорте пытался доказать ей, что я лучший. Помню, на легкой атлетике мы заняли второе место в области, и я тоже участвовал — был героем, получил свою первую статуэтку. Для меня было важно, что она радуется. Но потом мы поссорились и совсем перестали общаться.
Через семь лет, когда уже учился живописи в колледже, я решил ей позвонить. Мне передали номер, я просто хотел поговорить, это же моя первая любовь (она, кажется, об этом и не знала). Но она была абсолютно хладнокровна: «Саш, я очень рада, что у тебя все хорошо, больше сюда не звони».
В колледже я начал ухаживать за собой, одеваться во все модное, участвовать в разных конкурсах, петь. У меня была, я так понимаю, харизма: я мог просто прочитать художественный текст, и это смотрелось необычно и порой даже красиво.
Позже поступил работать скульптором в инклюзивный театр, меня заметили режиссеры и предложили попробовать что-то сыграть. Там же я встретил будущую жену. Ее, как и мою маму, тоже звали Света.
Кольцо на цепочке
Мы познакомились, как в «Чайке» Чехова. Мама Светы работала вместе со мной тифлосурдопереводчиком. На тот момент мы очень хорошо дружили, но я не знал, что у нее есть дочь. И вот у нас урок по сценической речи, на который пришла Света — казалось бы, обычная девушка, без особенностей здоровья, не пафосная, скромно одетая.
Но я не мог отвести от нее глаз. «Какая же она красивая», — подумал я. Сразу стал к ней подкатывать и знакомиться, на что ее мама сказала: «Если что, это моя дочь! Особо-то руки не распускай». Я был в шоке. Пару недель пытался расположить Свету к себе.
Мы стали общаться, она чаще приезжала к нам на занятия и сама захотела играть. У нас было очень много общего. Как-то незаметно даже для себя самого я переехал к ним жить. Потом мы сняли возле театра квартиру, Света подала документы на учебу. В театре я с ее мамой расписывал холл и играл в спектаклях, а Света работала администратором на входе.
Через пару месяцев мы поженились. Обручальное кольцо я носил на цепочке с крестиком.
Вместе мы прожили три года. За полгода до развода, пока тренировался в аэротрубе (я тогда занимался прыжками с парашютом), я потерял кольцо: перед входом в аэротрубу нужно снимать все металлическое. Для меня это была трагедия, некий знак.
Я, естественно, себя накрутил, и это усилило наши скандалы чуть ли не на пустом месте. Свете нужен был кто-то, кто лучше нее разбирается в музыке, если он музыкант, кто образованнее, начитаннее, а я вообще конкуренцию не воспринимаю.
Мне важны человеческое отношение и спокойствие, чтобы я приходил домой и понимал, что не нужно угождать, — ты ведь и так для нее самый лучший.
Я стал больше заниматься боксом. Это помогло не думать об околосуицидных вещах — нет, я не собирался покончить с собой, просто хотелось сделать себе так больно, чтобы не чувствовать ничего другого. Бокс выбил из меня всю эту дурь. Вообще спорт — замечательная штука.
До сих пор считаю, что Света, хоть она давно и не со мной, моя семья. Меня успокаивает, что она жива-здорова, и мне нормально так думать. Ну а потом нашлась моя другая семья — кровная.
«С тобой хочет поговорить мама»
Когда жизнь вроде бы налаживалась, вдруг прилетело сообщение: «Меня зовут Оля. Я твоя сестра. С тобой хочет поговорить мама». Кто, что? Мы созвонились. Мама — в слезы. В это трудно поверить, но и ее звали Света — Калашникова.
Мама больше просила прощения и спрашивала, простил ли я. Но мне было не за что прощать людей, которых я не знаю. Надо узнать, тогда посмотрим.
Найти меня было несложно — меня тогда много показывали по ТВ, я рассказывал, что родители от меня отказались, где я живу, откуда я. Ошибиться нереально. Без кистей и без ног до колена, с такой историей — это точно я. Да мы и похожи: что-то есть от родного брата, что-то от сестры.
Мама родила меня в 17, и ей сказали, что я не выживу: «Пишите отказную. Смысл брать мертвого ребенка?» Отец не был готов, семья отца тоже, а маме никто не смог бы помочь — у нее у самой в семье были большие проблемы.
Родители пригласили меня к себе в Армавир. Я ехал с чувством любопытства.
Наша встреча была необычной. Тебе в плечо плачет метр с кепкой женщина, а рядом стоит отец — огромный, в меру упитанный, спортивный мужчина, потомственный казак.
Свой следующий день рождения я отмечал с кровной семьей. За всю свою жизнь не видел столько родственников!
Они приехали из разных городов, и я даже не очень понимал, что я тут делаю. Меня не было 35 лет!
У меня есть родные сестра и брат, племянники. Кровная мама занимается торговлей, очень молодо выглядит. Папа на все руки мастер: плотник, построил два дома, и печку сложить может, и готовит очень вкусно — я понял, в кого у меня это. Он целенаправленный, молчаливый (я болтливый в маму, скорее всего), но умеет договариваться с людьми, и я тоже хорошо нахожу со всеми общий язык.
До сих пор не знаю, как относиться к тому, что у меня теперь две семьи. Это как жить на разных планетах. Я привыкаю. Пока меня даже смущает, если кровная мама говорит, что меня любит. Тебя обнимают, целуют в лобик, а ты из-под лобика смотришь: «Всё? Я могу идти спать?» Все же непривычно, особенно когда ты этого почти не получал от приемной мамы.
Теперь, когда что-то рассказываю про маму, учусь уточнять, что за мама — приемная или кровная. Мне важно, чтобы никто не обиделся.
Приемная, кстати, была рада, что нашлись родственники. Сейчас ей уже за 70, и она очень беспокоилась, что со мной будет, если ее не станет. Такой она человек, ей всех надо пристроить. Она строгая и порой в чем-то жесткая, но справедливая, упрямая. Несмотря на то, что была музыкантом, играла на фортепиано, баяне, домре и пела, она могла и крышу починить, и кран поменять, и доску прибить. Так что она нам была вместо отца.
Быть полезным
Со временем понимаю, что должен быть благодарен. Во-первых, кровная мама дала мне жизнь. Во-вторых… Да, отказаться от ребенка — это ответственность мамы, ее боль и ее переживания. Но для меня это опыт, как не поступать. Теперь я знаю, что делать, если что-то подобное случилось бы в моей семье.
И если бы не приемная мама, я сейчас не был бы тем, кто я есть. У меня было бы другое воспитание, другие достижения, а может быть, и ничего бы не было.
Сейчас у меня много проектов, и я порой не знаю, за что хвататься. Занимаюсь благотворительностью, в основном сотрудничаю с фондами. Как тренер инклюзивной команды «Люди In» помогаю социализироваться людям с инвалидностью, учу их коммуницировать со здоровыми, я ментор по пониманию инвалидности. Хотелось бы открывать больше мастер-классов, чтобы такие люди, как я, могли реализовать себя.
Занимаюсь предметной съемкой, делаю скульптурный шоколад под брендом Golden Lion Chocolate — «Золотой лев». Мечтаю открыть свое кафе с тематикой исторических мотивов XIX века, где люди могли бы заказывать шоколадки и получать интересную информацию об истории шоколада и не только.
Мой смысл жизни — приносить пользу и этой жизни радоваться. Я стремлюсь быть добрым, а чтобы быть добрым, надо что-то для этого делать. Доброта — она как любовь: ничего не делая, ты идешь в противоположную сторону.
По поводу своей инвалидности не заморачиваюсь. Я человек с инвалидностью, но прежде всего человек, а потом все остальное. Если ты человек с большой буквы и развит как личность, то все равно, что у тебя есть, а чего нет. И каким человеком быть, решать только тебе.
Фото: Жанна Фашаян