«У меня трое детей, а я защищал детоубийцу». Незрячий адвокат — о правосудии, смертной казни и прощении
Роман Рыжко родился незрячим. С 12 лет мечтал быть адвокатом, потому что защитник спас его отца от тюрьмы. За 30 лет юридической практики защищал и жертв домашнего насилия, и оступившихся подростков, и убийц, которым грозила смертная казнь. В Международный день слепых Роман Рыжко рассказал «Правмиру» о правосудии и судебных ошибках, Боге и прощении, любви и троих детях, которых воспитывает сам.
Роман Рыжко работает в Ленинске-Кузнецком — шахтерском городе с населением в 100 000 человек. Но сегодня он приехал в Кемерово, чтобы выступить в областном суде с апелляцией — обвинение требует продлить срок содержания под стражей его подзащитному. Адвокат же считает, что предварительное следствие ведется неэффективно и его затягивают. Большего сообщить нельзя, чтобы не нарушить ключевой принцип — не навреди. Как в медицине.
Мы встречаемся в холле. Роман Ярославович спускается по лестнице, опираясь на коллегу. Он незрячий с рождения, но не привык пользоваться тростью. Адвоката обычно сопровождает помощник, его школьный друг, но он уехал по делам. Будем дожидаться его вместе.
— Позвольте, я пожму вашу руку, — обращается ко мне Роман Рыжко. — Очень рад. Может, поговорим на улице? Я почти весь день провел здесь, хочется подышать свежим воздухом.
Мой собеседник признается, что еще плохо знает новое здание суда, его построили недавно, поэтому чувствует себя здесь неуверенно. Поэтому он не отпускает мою ладонь, а я напоминаю ему о ступеньках и поворотах.
Роман Рыжко доверяет людям и не стесняется просить их помощи — иначе нельзя, когда темнота вокруг. Сам он не отказывает людям в защите. В том числе и тем, кто не может в полной мере оплатить его работу.
— Я работаю со всеми. С рабочими, матерями-одиночками, людьми с инвалидностью… Всем нужен защитник. Но не каждый в состоянии оплатить его услуги. Поэтому я не отказываюсь от так называемых дел по назначению, — говорит адвокат.
Мечтал защищать невиновных
Перед процессами Роман Рыжко делает пометки шрифтом Брайля в ходе заседаний и просит помощника читать ему вслух уголовные дела. Свою речь он чаще всего держит в памяти. Я слышала, как коллеги восхищались его выступлениями.
— Вы с детства хотели быть адвокатом. Почему?
— Когда мне было 12 лет, моего отца хотели посадить в тюрьму. Он был шахтером, честным и порядочным человеком. Но однажды ему пришлось защищать честь моей матери, ее обидел наш сосед, а папа его ударил. Все бы закончилось колонией, если бы не адвокат — Иван Петрович Сапрыгин. Благодаря ему отца освободили, а я понял, что хочу защищать людей — невиновных и тех, для которых избрали слишком строгое наказание, не соизмеримое с их деяниями.
Тогда я учился в специальной школе для слепых и слабовидящих детей. Нам часто рассказывали о незрячих людях, которые многого в жизни добились. Среди нас ведь есть музыканты, массажисты, педагоги… Как я обрадовался, когда я узнал, что в нашем городе работает незрячий адвокат, Виктор Петрович Бочаров. Мы, кстати, успели поработать вместе и подружились.
— Вам приходилось защищать людей, которых вы считали невиновными?
— Можно сказать и так. Был в моей практике случай, когда удалось 20-летнюю мать полуторагодовалого ребенка спасти от колонии. Она действительно ударила ножом своего мужа, но потому что защищалась — он ее избивал.
В тот день она вместе с супругом пришла в гости к двоюродной сестре. Ему утром нужно было идти на работу, поэтому она попросила его не пить. Он согласился, но его это разозлило. И по дороге домой он набросился на нее и начал избивать — до крови. Двое случайных прохожих ее спасли. Она снова побежала к сестре, только вошла в дом — увидела, как муж по крыльцу за ней поднимается со сжатыми кулаками.
Испугалась. Не дожидаясь, пока он снова ударит, схватила нож и нанесла удар. Попала в сердце. Он умер на месте. Следователи обвинили ее в умышленном убийстве. Дело передали в суд.
Я заявил ходатайство о переквалификации обвинения с убийства на превышение пределов необходимой обороны. Прокурор меня не поддержал и потребовал шесть лет лишения свободы. Судья тоже отказалась от переквалификации и назначила наказание в четыре года с отсрочкой — пока ребенку моей подзащитной не исполнится три года, она могла находиться на свободе. Потом бы ее взяли под стражу и отправили в колонию.
У меня было шесть месяцев, чтобы этого не допустить. Я написал кассационную жалобу (сейчас она называется апелляционной — это происходило еще в советское время). Областной суд переквалифицировал на убийство при превышении необходимой обороны и назначил наказание с отсрочкой приговора на полтора года — если подзащитная за это время не совершила бы ничего дурного, то осталась бы на свободе. Вскоре она еще и попала под амнистию.
Когда тебя ведут на расстрел, ты беззащитен
— Отказывались ли вы кого-то защищать?
— Нет, никогда. Я как адвокат не имею на это права. Каждого нужно защищать. Неважно, какое он совершил преступление. Хотя иногда мне было очень тяжело отстаивать в суде права тех, кто совершал чудовищные поступки.
В то время еще не было моратория на смертную казнь. Мой подзащитный сначала нанес гражданской жене 22 удара топором, а потом увез в лес и задушил ее шестилетнего ребенка. Тогда я работал в коллегии адвокатов и отказаться от дела не мог. Но моя душа разрывалась надвое. С одной стороны — адвокатский долг, с другой — человеческие чувства. Я защищал детоубийцу.
Мне приходилось строить защиту на том, что доверитель признал вину. Главное тогда было уберечь его от смертной казни. Тогда еще мораторий не объявили.
— Вы против смертной казни?
— Да, потому что зло порождает зло. Когда тебя ведут на расстрел, ты в этот момент, в общем-то, беззащитен. И человек, который нажмет курок, как бы не виноват — он выполняет свою работу. Но, тем не менее, ему жить с этим.
Я за то, чтобы дать преступнику возможность подумать, прочувствовать последствия содеянного. Пусть это будет даже пожизненное заключение. У каждого должно быть право на раскаяние.
Тем более, я православный — верю в Бога, хожу в храм, пою на службе. Бог должен судить, кому жить, а кому — умирать.
Хотя, конечно, я тоже эмоционален. Когда слышишь о страшных преступлениях, думаешь: вот я бы… Накатывает. Когда в Саратове убили девочку, люди же чуть не растерзали подозреваемого. Их можно понять.
— Выходит, дело об убийстве ребенка и его матери было самым мучительным?
— Нет, труднее мне было защищать одну бабушку. Вместе со своей дочерью они пили водку, ей хотелось спать, а ее пятимесячная внучка кричала. Она взяла ее на руки и ударила головой о косяк. К счастью, девочка выжила.
Когда мне это дело передали, у меня только старший сын родился. Поэтому я его видел на месте того малыша. Но сжал зубы и стал ее защищать.
Все-таки ее не посадили. Мама после того случая потеряла рассудок, за ней и ее ребенком некому было ухаживать. Бабушка после того случая опомнилась и перестала пить.
— Как вы считаете, тюрьма может кого-то исправить?
— Она, скорее, калечит. Но бывают исключения.
С моим папой в шахте работал один мужчина, и я даже знал его, когда был ребенком. В молодости он связался с компанией — сначала был разбой, а потом кража со склада. Попал в колонию — совершил там убийство. Мы, правда, не знаем, что там случилось. Отбыл серьезный срок.
И когда этот человек вышел из колонии, то жизнь его изменилась. Он женился, работал.
Дружки хотели, чтобы он снова с ними разбойничал. Приходили, угрожали ножом. Он не отступился, но и на них не донес.
Как папа рассказывал потом, он уверовал в Бога. Это и помогло ему избавиться от темного прошлого. И нельзя было и подумать, что он когда-то сидел в тюрьме. Он не сквернословил, не пользовался жаргоном. Работал в шахте, содержал семью и достойно жил.
Но это редкий случай. После отбывания наказания людям очень трудно вернуться к нормальной жизни.
Спас троих из десяти? Все не напрасно
У Романа Ярославовича трое детей. Старшему сыну, Глебу, 21 год, он уже студент. Среднему, Льву, 18, а дочери Злате — 16 лет, они с братом еще учатся в школе и живут с отцом. С женой Роман Рыжко расстался — так сложилась жизнь.
Роман Рыжко с сыном. Фото: ok.ru
— Как вы познакомились с женой?
— В храме. Мы вместе пели. Когда ей было 18 лет, а мне — 34 года, я начал ухаживать за ней. Спустя год сделал ей предложение. За те восемь лет, что мы прожили вместе, у нас родилось трое детей. И мы были счастливы.
Потом жизнь сложилась так, что она встретила другого человека и полюбила его. И честно мне в этом призналась. Я пытался ее убедить в том, что нам нужно сохранить семью.
— Вы ее простили?
— Надо прощать. Я многое пережил и знаю, что любой человек может ошибиться. Но мне не удалось ее вернуть. Мы развелись, она вышла замуж за этого молодого человека. Сейчас у них трое детей.
Но все не так плохо. У меня появилось три друга. Мы ведь с этими мальчишками общаемся. И живем в одном многоквартирном доме — я купил там жилье, чтобы быть ближе к детям. Со временем они сами переехали ко мне, и я этому очень рад.
— Ваши дети — подростки. С ними, говорят, нелегко…
— Бывает, поругаемся с Левой. Он одно говорит, я — другое, и каждый стоит на своем. Потом подойду, обниму его: «Сын, прости меня, может, я не прав». А он отвечает: «Ой, пап, да забей», — как они сейчас говорят (смеется). Злата мне доверяет. То, что я от нее порой слышу, не всякая девочка расскажет отцу. Я этим дорожу.
Дети мне помогают по дому. Злата лучше всех супы варит, а какой Глеб готовит плов! Но я тоже не отстаю: мою посуду и всегда нарезаю овощи на салат. Правда, к плите не подхожу — оставляю ее зрячим людям, а то мало ли что. Хотя я ведь одно время жил один — научился заваривать чай и варить пельмени, не обжигаясь. В общем, справлялся! Но и соседей не стеснялся о помощи попросить, когда что-то не получалось.
— Вы жалели о чем-то в своей жизни? Например, что стали адвокатом, а не кем-то другим…
— Никогда! У меня бывало, что все валилось из рук. Ничего не получалось, и я был в отчаянии. Но ни разу не думал, что лучше бы я стал баянистом, массажистом или певцом. Нет.
Даже если я прекращу адвокатскую деятельность, все равно не буду жалеть о ней. Если ты помог даже трем из десяти, то уже что-то изменил! Все уже не напрасно.