— Дети не видят разницы между национальностями, замечать ее учат взрослые. Это так?
Анастасия Рубцова
— Не то, чтобы дети вообще не видели разницы. Если ребенок различает цвета, он замечает, что у одного малыша, например, светлая кожа, у другого — потемнее. Но он к этой разнице получает то объяснение, которое ему предлагают взрослые. Я не говорю сейчас только о родителях, давайте брать шире — тех, кто в глазах ребенка обладает авторитетом.
Если родители и важные фигуры достаточно терпимы, то и для ребенка разница тоже не будет эмоционально окрашенной. Он в принципе готов принять любую трактовку, ему нужна ясная и непротиворечивая картина мира. Ему все равно, «добрая» она или «злая», и он не может оценить, «правильная» она или нет. Ребенок просто ее берет, потому что жить с какой-то системой координат удобнее.
Не надо демонизировать мам и пап, думая, что дети полностью перенимают их взгляды. Другие взрослые тоже имеют значение, особенно если ребенок, наблюдая, видит, что стратегия, например, дяди Миши, который говорит гадости про людей из другой страны, вполне успешная, никто дядю Мишу не одергивает и все его боятся.
«Он может отмечать другие праздники»
— В обществе мы сталкиваемся с бытовым национализмом. Как научить детей терпимости к людям других национальностей и культур?
— Я бы разводила понятия национальности и культуры. Может показаться, что это неважно, но на самом деле как раз наоборот. Потому что разница в национальностях начинает считываться детьми — да и взрослыми, — только в том случае, если есть разница культур.
Там, где я родилась, на Урале, было очень много татар, но ни у кого не возникало даже идеи, что татарские дети «чужие». Именно потому, что культурных отличий нет: у них те же самые праздники, та же система ценностей, одежда такая же, речь, они тоже мечтают о приставке, или, не знаю, о кукле «Лол». Могут носить на шее полумесяц, а не крестик, но подчеркнутой религиозности у уральских татар нет.
Сложности возникают там, где сталкиваются разные культуры. Например, у детей из какой-то ортодоксальной семьи так же, как из семьи людей тяжело пьющих, гораздо больше шансов казаться чужаками. Потому что другим детям кажется, что здесь какая-то другая реальность, другая система координат.
Не надо говорить детям, что все одинаковы, просто потому, что это неправда. Жизнь любит разнообразие.
Ребенок может быть носителем других обычаев, он даже может агрессивно отзываться о наших обычаях. Нас это порой раздражает, но мы вполне способны с этим раздражением справляться внутри себя, потому что нас большинство, мы сильнее. А сильному нападать на слабого не очень хорошо, дети эту мысль без труда усваивают. Здесь, конечно, важно, чтобы дети ощущали себя этим большинством, когда не каждый сам за себя, а есть некоторое сообщество.
Но все равно бывает трудно объяснить, что вот этого самого ребенка другой национальности правильнее вовлекать внутрь системы, даже если ему сложно и если нам сложно с ним. Включать его в разные общие дела, давать проявлять инициативу. Не потому, что так лучше ему. От этого снижается градус напряжения.
— А если человек не захочет включаться?
— Чаще всего люди хотят быть видимыми и принятыми, им некомфортно ощущать себя чужаками. Поэтому, когда мы встречаем в адекватной форме протянутую руку, мы практически всегда с благодарностью откликаемся. Никому не нравится быть невидимкой. Одно из тяжелейших детских переживаний — когда тебя не видят и играть с тобой не хотят.
— Как защитить детей от одноклассников, которые используют язык вражды, когда даже слово «нерусский» — уже его часть.
— Вероятно, я сейчас буду рассуждать как идеалист, но неплохо бы расширять кругозор детей и взрослых тоже. Потому что, когда у нас в голове существует противопоставление «русский — нерусский» даже на уровне языка, это очень бедная и убогая картинка. Это не предмет возмущения, не то что «так говорить нельзя». Это в принципе неверное противопоставление.
Россия, при всей огромной территории, не такая большая страна в масштабах земного шара. Есть целая палитра интереснейших культур: мусульманский мир, со своей музыкой, искусством, кухней, миры маленьких европейских государств, каждое со своими традициями и обычаями. Есть малые народы России, о которых создан целый цикл мультиков «Гора Самоцветов». Обычно детям самим интересно обогащать свои представления — это их возрастная потребность. Не всегда, к сожалению, она совпадает с потребностью взрослых, которые их учат.
Опять же, мы часто реагируем не столько на разницу национальностей, сколько на разницу в уровне образования, в социальном круге. И тут слово «нерусский» может приобретать смысл «неговорящий, необразованный». Но, опять же, для учителей не новость, что караван идет со скоростью самого медленного верблюда: если у нас есть кто-то неговорящий, все заинтересованы в том, чтобы сделать его говорящим. И слышимым. И активно думающим.
— «У нас в классе есть нерусский мальчик». Как правильно реагировать родителям на эти слова?
— Нет никакой единственно правильной реакции. Очень многое зависит от того, какая система ценностей в семье. Сами по себе эти слова могут значить что угодно или не значить вообще ничего. Есть семьи, в которых тема «русский–нерусский» никак не резонирует, в России таких семей много, мы все-таки наследники эпохи дружбы народов: армянин, калмык, киргиз — какая разница? Не дерется мальчик, и слава Богу. Есть семьи, в которых эта тема почему-то более болезненная, и там сразу начинают спрашивать: а какой национальности мальчик, а как он себя ведет? А как к нему в классе относятся?
Я бы, с одной стороны, запретов избегала и в пафос не впадала, не говорила бы «не смей его называть нерусским, это обидное слово». Полезно ребенку рассказать, что другим человеком это слово может ощущаться как обидное. С другой стороны, я бы как родитель старалась не говорить унизительные вещи в адрес мальчиков и девочек других национальностей. Потому что так мы увеличиваем напряжение и поляризацию внутри системы, и это в конечном счете рикошетом возвращается и вредит нашему ребенку.
«Травля — болезнь системы»
— Что делать, если в классе ребенка травят из-за того, что он другой национальности или культурной принадлежности?
— Когда в классе начинается травля, нужно что-то делать обязательно, в какой бы входной точке вы не оказались — учитель вы, родитель ребенка, которого травят, или родитель того ребенка, который в стороночке стоит. Не надо ждать, пока дети «сами разберутся» — дети плохо, к сожалению, контролируют импульсы, а иногда не контролируют их вообще никак. Это не потому, что дети жестоки, а потому, что у них просто еще не созрела кора больших полушарий. И потому что самоконтроль нужно специально тренировать.
В случае с травлей то, что хочется сделать интуитивно, не равно тому, что делать полезно. Первый порыв — наказать того, кто проявляет агрессию, считая его «зачинщиком». Но травля — это всегда болезнь системы, поэтому эффективнее всего работать не с детьми, а со взрослыми, в первую очередь — с учителем. Опять же, у нас «работать» очень часто становится синонимом «ругать». А ругать тут никого не нужно.
Если в классе кого-то травят, значит, где-то учитель не справился в одиночку, и ему требуется поддержка.
Лучше всего, если придут и будут ему помогать люди со стороны. Очень часто учитель погружается в отрицание: «Я ни в чем не виноват, я ничего не знаю, я ничего делать не буду».
В Европе, если такая ситуация возникла, привлекают ассистента с психологическим образованием, который работает с классом. Не ахти какие сложные там методики, детей выслушивают, разруливают конфликты, объясняют, почему всемером на одного набрасываться нехорошо, и постепенно острые углы сглаживаются. Это не магия, достаточно действовать последовательно.
Если мы родители ребенка, которого травят, нужно обращаться на все этажи школьной системы — говорить с учителем, с завучем, с директором — и смотреть, какую обратную связь мы получим от системы. Не все системы идут на контакт. И если мы видим, что ничего не получается, то не стоит бороться с ветряными мельницами — это энергозатратно и бессмысленно. Проще бывает перевести ребенка в другое место.
— А если история повторится в новой школе?
— Это миф, что, если ребенка травят, его будут травить везде. Травля не приговор. Сейчас в России практически в любом городе можно найти достаточно комфортный мультинациональный класс, где одновременно будет и китаец, и азербайджанка, и дагестанец. И все уживаются.
Травля вредит всем. Исследования показывают, что дети, которые наблюдают насилие — это верно и для насилия в семье, и для насилия в обществе, — иногда даже сильнее травмированы, чем те, над кем это насилие совершалось. Каждый интуитивно понимает, что завтра он может оказаться жертвой. У каждого в такой системе есть огромный страх показать слабость, потому что на слабого кинутся. Есть страх перед поиском каких-то творческих решений, потому что, если ты ищешь творческие решения, ты «другой», «не такой», а это опасно. Вообще очень много тревоги в таких системах.
Если уж кого-то обижают в классе, решать такие истории следует с участием каких-то авторитетных взрослых. Нужны внешние фигуры. Все советы про «а ты им скажи!», «дай им сдачи», «веди себя так, чтобы они к тебе не приставали» бесполезны, ребенок уже не справился в одиночку, и ресурсов, чтобы справиться, у него просто нет. Как у младшего ребенка в семье нет ресурсов, чтобы заставить себя слушать. Но если младший придет за ручку со старшим — тогда начнется другой разговор. Не потому, что тот погрозит кулаком, а потому, что у старшего больше аргументов, он лучше владеет речевым аппаратом и является носителем полезного опыта.
«Мы не травмируем детей разговорами»
— Подросток использует язык вражды и увлекается националистическими идеями. Как это пресечь? Если так произошло, мы уже что-то упустили?
— Быть подростком сложно. Это возраст, когда люди — вот так гормоны у них работают — склонны к повышенной агрессии, к тому, чтобы хвататься за полярные, крайние точки зрения. Одновременно им очень важно найти каких-то «своих» и слиться с ними, быть во всем как они. Это называется конформность.
Если подросток начинает поддерживать националистические идеи, это не значит, что его как-то не воспитывали или вложили ему в голову неправильные ценности. Не надо придавать чрезмерно большое значение тому, чему мы их учим, и сбрасывать со счетов физиологию. Есть законы, которые мы не обойдем и на которые никак не повлияем. Наоборот, то, что гормоны включаются, хорошо — просто у этого существуют неприятные побочные эффекты.
Очень часто, если подождать даже не 3–4 года, а год, и дать сыну или дочери спокойно разобраться в этих идеях, понаблюдать, что происходит в подобных сообществах, националистические настроения исчезают сами собой. Но для этого нужно родительское терпение и доверие к своему ребенку, конечно.
Я как родитель не скрывала бы, что не одобряю этих идей: «Я с тобой не согласна, но вера и убеждения — вопрос твоей свободной воли». Очень важно обозначить границы проявления агрессии: «Ты волен верить во что угодно, но в нашей семье насилие запрещено, и ты не можешь к нему призывать, пока ты в нашей семье живешь и мы тебя кормим».
Но, опять же, нам самим как родителям важно удержаться на уровне дискуссии, не соскальзывая в войну с подростком. Тем более, подростки постоянно эту войну пытаются спровоцировать.
Могу сказать, что опасно, если такая группа — единственное место, где подростка поняли и приняли, где он нашел «своих» и вцепился в них, потому что больше нигде и никому оказался не нужен. Тут мы должны попытаться подсказать еще места, контексты, группы, где ребенок отыщет «своих». Но это трудно, и мы рискуем потерпеть неудачу.
— На прошлой неделе случился теракт в Вене, еще раньше — во Франции. Как объяснить подростку, который слышит новости, что происходит? Важно ли с ним об этом говорить и почему? А как объяснить ребенку, который слышит о страшном и боится, что с ним произойдет тоже самое?
— Я считаю, что с подростками не так уж сложно. Теми же словами, которыми мы объясняем себе, можно объяснить и им. Как бы вы успокоили себя? Вы сами верите, что вы в безопасности, что завтра на вашей улице не будет теракта? Если да, то и подростка вы в этом убедите.
Да, теракт происходит внезапно и прорывает нашу привычную ткань бытия. Но они не случаются повседневно и повсеместно.
Сейчас Европа переживает исторический момент, когда столкнулись несколько культур, очень разных, некоторые из них с очень высоким агрессивным зарядом, и вместе сосуществовать не научились. В России ситуация другая, никаких новых культур в последние десятилетия к нам не врывалось.
При этом бывают семьи, в которых просто очень много тревоги и напряжения, и там эта тревога находит самые разные формы: страх терактов, страх чужих, страх того, что сглазят, уморят в больнице, чипируют и так далее. Напряжение внутри семьи тут более реально, чем внешние опасности.
— В каком возрасте можно говорить с детьми о Холокосте? Нужно ли им об этом знать и как правильно построить разговор, чтобы не травмировать?
— Давайте не будем верить в миф, что ребенка можно травмировать разговором. Спокойный разговор не травмирует. Нет смысла скрывать от ребенка, что расизм существует, что некоторые люди ненавидят и боятся представителей других национальностей. Но для детей в каждом возрасте мы будем подбирать свои мягкие, понятные формулировки.
Это похоже на спираль: в каждом новом возрасте мы усложняем картинку, добавляя в нее подробности. Я помню, что в 4 года моя дочь знала, что была Великая Отечественная война, когда разные народы убивали друг друга — поверьте, для четырехлетнего ребенка этого знания достаточно, если он сам не захочет знать больше.
В 6–7 она уже разобралась, что немцы воевали против многих других наций, в 8 лет заинтересовалась тем, кто такие евреи и за что их вдруг возненавидели. Так, постепенно, пазл складывается. И у нас, как у родителей, есть время, чтобы самим поинтересоваться, собрать информацию, переосмыслить ответы — потому что дети всегда задают непростые вопросы.