Трудно ли православному человеку сохранить веру в другой стране — там, где Православие не только не является господствующей религией, но вообще мало кому знакомо? С какими проблемами сталкивается священнослужитель Русской Православной Церкви, служащий за пределами России? В чем особенности приходской жизни за рубежом? Об этом мы беседуем с Архиепископом Наро-Фоминским Юстинианом, Управляющим Патриаршими приходами в США, который уже три года несет свое служение в Америке.
— Недавно в одном из наших епархиальных изданий был проведен опрос на тему: «Уезжать из России — грех?». Дискуссия получилась довольно бурная. Мы задали такой вопрос нашим собеседникам не из праздного любопытства, а потому, что социологические исследования показывают: треть жителей крупных российских городов хотят или даже планируют уехать. А как бы Вы ответили на этот вопрос, Владыка,— грех ли уезжать из России?
— Для советской поры было обычным явлением показывать язвы капиталистического мира. Это делалось так навязчиво, что, когда Советский Союз перестал существовать, то исчезло и освещение жизни за рубежом, которое показывало бы не только, как там хорошо, как там трудятся высокопроизводительно, какие пенсии получают. Перестали говорить и о тех отрицательных моментах,которые, бесспорно, существуют в западном мире. Бывают какие-то репортажи из жизни русской эмиграции. Каждый вспомнит такие вот лубочные картинки: храмики с русскими куполочками на непривычном для нас фоне, девочки в косыночках, мальчики в косоворотках идут причащаться… Но ведь это — крайне небольшой процент от всех людей, которые выехали из России, Украины и которые при этом сохранили себя, свой язык, свою веру!
Нужно понимать, что на первых порах, оказавшись за рубежом, люди не живут, а выживают очень сильным напряжением всех своих сил. Очень часто, пребывая в этой трудной борьбе, взрослые теряют своих детей, которые остаются без внимания. Дети быстро забывают русский язык, быстро подпадают под чуждое влияние. Иногда, что очень трагично, подсаживаются на наркотики и алкоголь. И получается так, что взрослые вот-вот чего-то достигли, а подросшие дети стали уже законченными инвалидами, и на них тогда уходят все силы, все внимание семьи и все средства, которые удалось заработать.
Многие, собираясь на Запад, считают, что они там обязательно сумеют себя реализовать, что они будто бы там нужны, что им будет предоставлен режим благоприятствования, а это совсем не так. И начинается все с большого шока — шока культурного, шока от того, что нужно привыкать к новому законодательству, к новым производственным отношениям, и не всякий способен это вынести. И вот об этом — без злости и чувства обличения, но все же необходимо рассказывать нашим людям.
Плюс западный мир по своему менталитету все-таки очень отличается от нашего, российского, по сути дела, воспитанного Православной Церковью. Даже те люди, которые не задумываются, откуда у нас те или иные взгляды на жизнь, прибыв на Запад, видят большую разницу, и причина различий, конечно же, в том, что мы — православные. Для нас богатство не является признаком благословения Божия, как в некоторых протестантских сообществах или в кругах, исповедующих иудаизм. Для них благословение Божие — твой успех в этой жизни, поэтому стремление к богатству вызывает только поощрение. И мысли нет о том, что, может быть, я силен, богат в этой жизни, но это совсем не значит, что я ближе от этого стал Богу. Есть множество моментов, которые отличаются в менталитете людей из России и людей Запада.
Но вопрос ваш звучит так: грех ли уезжать из России? Вообще, понятие греха важно для тех людей, кто понимает, что такое грех. А грех перед Кем? — перед Богом в первую очередь. Верующий православный человек должен осознавать: даже в России трудно сохранять свое Православие, хотя здесь большинство населения крещены и воцерковлены в той или иной степени. А ты едешь туда, где православных меньшинство и где вообще ты будешь первое время принадлежать к числу людей, которые заняты только выживанием, и тут уж не до вопросов веры. Поэтому православному, верующему, сознательно относящемуся к своей духовной жизни христианину я бы сказал: может быть, это не грех, но это большой риск. Риск для тебя, христианина, что ты не сумеешь в другой стране сохранить свою душу верующей и что не сумеешь передать веру своим детям. Там это будет намного тяжелее сделать. Поэтому надо все взвесить, исходя из иерархии ценностей: а что для тебя как христианина в этой жизни важно? Ради чего ты живешь, христианин?
Наблюдая, как трудно живут люди, прибывшие сейчас в Соединенные Штаты Америки, как они пытаются найти себя в той жизни, как много работают, я очень часто повторяю, что, если бы с такой энергичностью, с таким напряжением сил они работали у себя на Родине, проявили такую же ответственность и исполнительность, им не нужно было бы никуда уезжать из России.
— А разве не бывает так, что человек именно благодаря этим трудностям приходит в храм в Америке?
— Приходят люди в храм, и их достаточно много. Но я повторяю, что процентное соотношение людей, которые пришли в храм, и не пришедших — убийственное. Православных храмов там мало, чтобы добраться до них, нужно иногда ехать часа полтора-два, а то и больше. Не у всех, особенно в первое время, есть транспорт, а без машины в Америке не обойтись. Когда подходит воскресный день, хочется просто отоспаться, отдохнуть, а не в храм ехать. Поэтому уповать на то, что трудности заставят идти в Церковь… Я не хотел бы подвергать людей таким испытаниям в надежде на то, что они благодаря этому придут к Богу.
Кроме того, я вижу много моментов, 
которые останавливают наших людей на пути в Церковь. Это, видимо, отголоски, оскомина прежней, советской заорганизованности нашей жизни. Поэтому, когда наши люди приезжают в Америку, они в первую очередь хотят раствориться, отсидеться. Уже потом, через несколько лет, да и то редко, начинается движение к самоорганизации, к созданию каких-то сообществ. Церковная жизнь в Америке для большинства наших людей незнакома. За десятилетия советской власти наши люди отвыкли от понимания, что церковная жизнь должна быть приходской, общинной, что они должны быть привязаны духовно к одному храму, что в этом храме они сообщают свои имена, адреса, ежемесячно платят взносы. Бывает, что начинает человек ходить в наш храм на богослужения, а когда ему предлагают войти в общину, записаться, тем более взнос сделать — сразу большущие глаза, испуг: «А это зачем?». Настолько еще сидит у нас в костях этот страх прошлых десятилетий… И люди на всякий случай переходят в другую церковь на правах захожанина. Проходит немало времени, прежде чем они начинают сознавать, что ничего страшного в этом нет, что, оказывается, никто не будет за тобой следить и что-то проверять, если ты записался. Для американцев, наоборот, принадлежность к религиозной общине — это признак благонадежности, знак того, что ты уважаем.
Если едешь в Америку, нужно сразу быть готовым к большим испытаниям самого разного рода. В том числе и к испытанию потерять свою связь с Церковью, а из-за этого рискуешь потерять и связь с Богом. Поэтому вот мой ответ. Грешно ли? Не знаю. Но то, что рискованно — это точно.
— Священнослужитель, служащий за рубежом, тоже попадает в иную ситуацию, чем на Родине. С чем ему приходится сталкиваться?
— В Америке я наблюдаю разные типы православной жизни. Конечно, на Православие в Америке оказывает большое влияние протестантский мир, в чем-то православные общины копируют жизнь общин протестантских. В первую очередь это относится к служению священника: роль священнослужителя там не является ролью духовного лидера.
Мы помним, как в советские годы целенаправленно формировалось органами такое отношение к священнослужителю: священник — отправитель культа, он «удовлетворяет религиозные потребности». По милости Божией сейчас в России это благополучно изживается. К священнику, как правило, идут не только затем, чтобы отпеть, повенчать, покрестить. К священнику обращаются с вопросами о том, как поступить в тех или иных жизненных ситуациях, у него испрашивают благословения, священник очень часто является для многих действительно духовным отцом, наставником, кормчим, ведущим христианина по жизни. А для многих православных общин Америки священник — это примерно тот самый удовлетворитель религиозных, культовых потребностей. Церковный комитет зачастую ощущает себя хозяином внутри прихода, а священник мыслится ими как наемник: «Мы, церковный комитет, платим ему зарплату, поэтому мы и определяем, сколько ему служить, как служить. И если что-то не так, если он проявляет требовательность, много говорит об обязательной исповеди, о посте — то зачем нам нужен такой священник?».
У меня недавно было общение с представителями такой устоявшейся американской приходской общины. Староста стал меня спрашивать: «Видите, у нас священники стареют, умирают. Когда Вы будете из России привозить новых кандидатов?». Я говорю: «Вы знаете, сегодня не так много желающих к вам ехать». А он искренне удивился, потому что среднему американцу присуща горделивость по отношению к другим, чувство уверенности в себе, уважения своей страны: они считают, что Америка — свет в окошке, и все хотят обязательно туда ехать. Он удивился и говорит: «А почему? Разве у нас не выше уровень жизни?». Я говорю: «Да, это так. Но помимо этого у человека, священнослужителя еще должно быть чувство внутреннего удовлетворения, радости от своего служения. Наше духовенство в России, может быть, и чувствует себя стесненно, и служит порой в храмах, которые еще ремонтируются или строятся, но священник у нас ощущает себя подлинно духовным лидером, он действительно кормчий своего прихода, вокруг него и его служения собираются люди. Священник — это тот, кто является безусловным авторитетом на своем приходе. А что я вижу у вас?». И тогда я услышал очень интересный ответ: «Как хорошо тогда, что между нами и вами такой большой океан»…
Поэтому тем из священнослужителей, кто хочет ехать в Соединенные Штаты Америки, я тоже советую подумать. Потому что при этом ты как будто возвращаешься в Советский Союз. Молодежь, в том числе священнослужители, пришедшие в Церковь недавно, не помнят того тяжелого климата, когда священник был наемником — и с точки зрения законодательства, и с точки зрения отношения к нему местной «двадцатки». Он-то чувствовал себя рабом Божиим, служителем церковным, но внешние силы к нему относились как к наемнику. Так вот, когда ты приезжаешь в Америку, ты должен быть готов в этом смысле к повторению советского прошлого. К тому, что ты станешь не только совершителем Литургии и проповедником, как ты думаешь, а из тебя церковный комитет захочет сделать слугу для прихода. Чаще всего священник в Америке — он же дворник, сторож и завхоз, потому что община собирается в воскресный день, а священник, живущий в большинстве случаев при храме, несет ответственность и сторожа, и дворника, и завхоза. Перед воскресным днем священнику могут предъявить и такие претензии, чтобы он поехал и купил продукты для трапезы. После Литургии народ спускается в трапезную и может упрекнуть: «Почему матушка не работает на трапезе?». Покушав, отобедав, народ хорошо, если вымоет посуду за собой, но потом все эти мешки с мусором, доведение до ума трапезной, кухни — это все ляжет на плечи матушки и священника. То есть, если хочешь ехать в Америку, будь готов не только к тому, что будешь жить в благополучной стране, но там будешь в буквальном смысле слугой прихода.
Нужно еще понимать, что чаще всего наши православные общины там бедны, в отличие, допустим, от общин Греческой Церкви. Я привел бы в пример православных греков, их умение выживать, их желание консолидироваться вокруг своей приходской жизни. Греки почитают своим долгом жертвовать, помогать строительству храмов, воскресных школ. У них не просто стоит одно здание церковное — вокруг него всегда множество замечательных помещений для школы, трапезной, спортивные залы. И если большинство священников православных юрисдикции вынуждены работать где-то еще, потому что приход чаще всего не может их содержать, практически все греческие приходы своего священника содержат.
Я не видел в Америке прохладно живущих, там ритм жизни таков, что нужно очень много трудиться, чтобы достойно жить. Не от случая к случаю, а регулярно, ежедневно быть в напряжении. И не всякий приехавший из России может вписаться в эту жизнь. Поэтому и священнослужителям я советую сначала поехать посмотреть и не думать, что если Америка — богатая страна, то жизнь у приходского священника будет безбедной. Здесь, в Америке, ты будешь, может быть, в душе переживать и скорбеть. Если ты старшего поколения, будешь вспоминать советские времена и порой очень обижаться на пренебрежительное отношение к тебе со стороны церковного комитета. И это все нужно знать заранее. И грех на себя берут те издания, которые расписывают лубочные картинки всеобщего умиления и благорасположения. Жизнь православных в Америке — это трудная жизнь меньшинства среди людей, живущих своей жизнью, своим укладом, и которые смотрят на православных с непониманием, потому что Православие там очень мало кому известно.
— В Русской Церкви остро стоит проблема возрождения полноценной приходской жизни. И взоры многих людей обращаются на приходы зарубежные: кому-то кажется очень привлекательным, что там роль мирян в Церкви «более высокая», кто-то завидует тому, что миряне несут материальную ответственность за свой приход. Но, получается, есть вещи, которые перенимать не стоит?
— Опыт свидетельствует, что у меня в Вознесенском соборе в Твери все элементы приходской жизни присутствовали. Мы и молились вместе, и трудились вместе, пост приходил — постились строго все вместе, а когда приходил праздник — разговлялись, выезжали на пикники всем приходом. Все это было. Но я понимаю, что слово мое, тогда еще молодого священника, было словом священника. И я мог выслушать и выслушивал всех, но всегда последнее слово было моим. Я считаю, что это важно. Священник не может быть диктатором, он должен быть действительно собратом своим прихожанам, он должен быть открыт к общению. Но вместе с тем священник все-таки есть духовный лидер. И власть священника дается не путем выборов, не путем получения соответствующего образования в семинарии или в академии. Нужно понимать природу, источник этой власти. Власть в государстве идет от народа. Власть в Церкви, власть священника — от Бога. И эту разницу нужно всегда хорошо осознавать.
— Владыка, Вы сами много лет служили на приходе. Отличаются ли прихожане Николаевского собора Нью-Йорка от прихожан, скажем, Вознесенского собора в Твери?
— Дело в том, что наш Николаевский собор — нетипичный для американской жизни. Наш приход на 95 % состоит из людей, прибывших в страну за последние 10–15 лет, то есть это наши с вами современники, сложившиеся еще в России. В основном это люди среднего возраста с высшим образованием. Поэтому особой разницы между прихожанами в России и нашего Николаевского собора я не вижу. И по строю богослужебной жизни, и по внутренним отношениям внутри прихода он похож на любой городской храм в России, но со своими трудностями. Храм находится в дорогом районе Нью-Йорка — на Манхеттене, а наши прихожане, к сожалению, в большинстве своем до такого уровня жизни еще совсем не дотянули. Они живут, в основном, в Бруклине или каких-то других концах Нью-Йорка, но никак не на Манхеттене, и им порой приходится добираться полтора-два часа в одну сторону Состоятельных людей среди наших прихожан очень немного, поэтому соответственно и возникают проблемы содержания храма, его отопления, освещения. Я вижу, что у нас прихожан становится больше, но их финансовые возможности очень невелики.
А если говорить о других Патриарших приходах в США, то там, где общины состоят из коренных американцев, отличия от прихожан наших российских храмов действительно есть. Я бы отметил, что у наших прихожан в России больше духовной ревности. Все понимают, что такое пост, что такое исповедь. А на многих приходах, состоящих из американцев, все это бывает порой сильно разбавленным, религиозное чувство у многих выветрилось. Они хорошие, добродушные, искренние люди, но, я думаю, беда многих наших православных приходов — то, что у них нет связи с монастырями. Еще раз упомяну жизнь греческой общины в Соединенных Штатах. Они, видимо, вовремя поняли, что, кроме хорошо организованных приходов со школами, бассейнами и спортзалами, обязательно нужны монастыри. Если приходская жизнь не подпитывается благодатным ревностным настроем, который присутствует в жизни монастырской, то приходы начинают терять духовную закваску, забывать, что такое вера, что такое стремление к личному познанию Бога, и начинают обмирщаться, превращаться в клубы по интересам, в клубы воскресного времяпровождения.
Для меня четко определилось понимание этого. Задача для наших Патриарших приходов и вообще, я думаю, для всех православных приходов, где бы они ни находились, — крепить связь наших прихожан и приходских общин с жизнью монастырской.
— Вы бывали в греческих монастырях в Америке? Далеко за пределами США известен, скажем, монастырь преподобного Антония Великого в Аризоне, основанный старцем Ефремом (Мораитисом)1.
— Об этом монастыре только слышал, не был еще. Но видел монастыри, которые являются как бы духовными детьми этого монастыря, они тоже основаны отцом Ефремом. И скажу, что эти монастыри поражают строгостью устава, красотой богослужения, капитально выстроенными зданиями. Приезжаешь в такой монастырь, ему десять-пятнадцать лет, а ощущение такое, что ты приехал в обитель, которая насчитывает несколько сотен лет, со сложившимся строгим уставом монастырской жизни. И вместе с тем в стороне от монастыря, на церковной монастырской земле обязательно есть гостиница для паломников, помещение, где летом устраивают детские лагеря с посещением богослужений, духовным воспитанием. Поэтому греческие монастыри у меня вызывают восхищение. Вообще, я вижу, что монастырская жизнь востребована в США.
— Но, казалось бы, всеобщая 
болезнь нашего времени — теплохладность. Как Вам кажется, в чем ее основная причина?
— На мой взгляд, для сознательных верующих понятно, что пора либерализма в церковной жизни должна быть изжита. Постепенно нужно возвращаться к разумным консервативным устоям жизни. Нужно понять, что заявления о том, что монастыри, монашество уже изжили себя, что сейчас это не нужно, не актуально, и что сейчас вот некие лидеры из белого духовенства организуют вокруг себя общины и возродят подлинный евангельский дух, и что они-то и есть настоящие локомотивы развития духовной жизни,— такие взгляды должны претерпеть корректировку. Потому что жизнь приходская, не связанная с жизнью монашеской, обмирщается, становится все более похожа на жизнь протестантской общины, а протестантская жизнь очень часто ведет к потере веры во Христа Распятого и Воскресшего и к потере веры в Бога вообще.
Я вижу, что возникающие монастырские общины в Америке пользуются вниманием христиан. Люди ищут подвига, люди не хотят быть теплохладными. И это касается, безусловно, и тех, кто приезжает сейчас из России, потому что их религиозные чувства более горячи. Но и в среде американцев, молодежи, интеллигенции можно увидеть поиски истинной Церкви, истинного богопочитания, с постами, с молитвами, с традиционностью. Есть сейчас желание у круга христиан стряхнуть с себя теплохладность и начать истово, горячо служить Богу и Церкви.
В свое время приехал старец Ефрем с Афона в Америку и создал 19 обителей за очень краткий обозримый период. Создал такую сеть монастырей, на которой сейчас во многом держится жизнь Греческой Архиепископии в Америке. Покинув Афон, старец сознательно пошел на этот подвиг. И я жду, когда наши ныне многочисленные монастыри в России осознают свою потребность ехать в Соединенные Штаты Америки, где уже десятки и сотни тысяч наших сограждан. Когда наши монастыри почувствуют ответственность за духовную жизнь наших соотечественников, оказавшихся за рубежом. Когда наши монахи вместо того, чтобы рассуждать о временах и сроках прихода антихриста, и споров об этих ИНН и штрих-кодах перестанут заниматься тем, чем не надо, а пойдут спасать живые души, которые нуждаются в них. Жду этого монашеского десанта в Соединенные Штаты Америки, он необходим.
— Хранить здоровый консерватизм, мне кажется, становится все труднее. Недавний пример: когда папа римский Бенедикт XVI заявил о своей отставке, началось грандиозное давление на Католическую Церковь с тем, чтобы она наконец-то модернизировалась, «повернулась лицом к современному миру». Православные общины ощущают такой нажим?
— Но ведь это естественно. Конечно же, мир хотел бы размыть духовность, церковность, хотел бы размыть основы — и догматические, и канонические, и основы духовной жизни каждого отдельно взятого христианина. Конечно, мир хочет эту «соль» поскорее развратить, чтобы соль перестала быть солью.
И вот мы видим, как в пятницу истово собираются мусульмане в мечеть. Видим, как в субботу улицы Нью-Йорка заполняются народом, одетым в черные костюмы и спешащим в синагоги. Вообще, когда в Нью-Йорке начинаются иудейские праздники, видишь, как заметно меньше становится машин на дорогах, потому что люди соблюдают свои традиции. Если начинающийся шаббат, покой субботнего дня, застает иудея в машине, он в лучшем случае ее припарковывает и вылезает из нее, нанимает такси, а машину эту бросает, потому что дальше нельзя ее самому вести. И эти примеры того, как истово по-своему служат Богу мусульмане, иудеи, — как все это может не пробудить ревность у христианина? Да мы, хотя бы посмотрев налево-направо, должны устыдиться: а мы что же? Почему мы не хотим отдать воскресный день Богу, как это делают мусульмане в пятницу и иудеи субботу? Считая, что мы носители истинной веры, как и почему мы докатились до такой самовлюбленности и жалости к самим себе?
— Если выдается свободное время, чем Вы обычно занимаетесь в Нью-Йорке? Удалось ли узнать, полюбить этот город?
— Свободное время мне, как и всякому человеку, необходимо в первую очередь для того, чтобы восстановить силы. Утешением являются прогулки по Центральному парку. Я очень рад приезду гостей, потому что благодаря им, сопровождая их, ты и сам тогда можешь что-то посмотреть — музеи, достопримечательности. Самому для себя времени не хватает. И вообще, я мечтал бы, если даст Господь и мне назначено будет новое место служения, приехать в Америку недельки на две на правах туриста, потому что сейчас совершенно иное восприятие. Ты не турист, ты здесь трудишься, и у тебя совсем иное отношение к тому, что ты видишь. Иногда в летнее время удается выехать за город на берег океана. Прибрежная полоса там огромная, есть такие места, совершенно уединенные, где можно поплавать и просто посидеть, почитать под шум волны.
Привычка небольшая к Нью-Йорку уже начинает приобретаться. Что здесь хорошо? Что в каком бы ты платье ни ходил, на тебя не обращают внимания. Ходить в подряснике по Нью-Йорку легче, чем по Москве или по другому российскому городу. Никто не знает, кто ты, не понимает, что ты священник. Чаще всего считают, что это раввин идет, но тебя не сопровождают взглядами, к тебе никто не пристает. Правда, есть сложность: когда ты идешь в аэропорту через досмотр. Вот тут опять же непонятная форма одежды заставляет относиться к тебе с подозрением. То есть если в России, по крайней мере, пока, духовное платье священника вызывает доверие, уважение или даже любовь, в Соединенных Штатах Америки не понимают, кто это, а раз не понимают, то начинают опасаться. Поэтому практически ни разу не было так, чтобы меня после прохождения рамки металлоискателя не отвели в сторону и подробно, тщательно всего не обыскали.
Знаете, когда я ехал в Нью-Йорк, то слышал о том, что может быть много свободного времени, что может быть скучно. Но, честно сказать, мне времени там не хватает. Это связано, во-первых, с тем, что необходимого штата помощников у меня нет, к сожалению, а задачи и заботы, хоть и перенесенные на другую почву, такие же, как в России. Я же сформировался как священнослужитель не в Америке, и у меня самого планка требований поднята еще до российских образцов служения. А российская церковная жизнь все более развивается, становится все более требовательной. Я замечаю порой, что те указания, бумаги, которые мы получаем из Москвы, не учитывают нашей специфики. К сожалению, порой просто в недоумении бываешь: кто в условиях Америки может соответствовать вот этим рекомендациям? Но, естественно, это бывает первая реакция, а потом начинаешь думать, что и в какой мере ты можешь воплотить в жизнь. Ведь служишь-то ты не ради бумажного отчета, а ради Бога, и первейшим для тебя мерилом является требовательность твоей собственной души. А она покоя не дает.
Архиепископ Наро-Фоминский ЮСТИНИАН (Овчинников), Управляющий Патриаршими приходами в США, родился в 1961 г. в г. Костерево Владимирской области,
В 1984 г. поступил в МДС. В 1985-1986 гг. служил в рядах Советской армии.
24 марта 1988 г. пострижен в монашество. На Пасху 1988 г. рукоположен во диакона, 26 июня — во иеромонаха.
С 1988 г. обучался в Богословском институте Бухареста (Румыния), который окончил в 1992 г. со степенью магистра богословия.
В 1991 г. — референт ОВЦС.
В 1991-1992 гг.— ключарь кафедрального собора Святой Троицы в Калинине.
В 1992 г. возведен в сан игумена.
С 1992 по 1995 г.— наместник Вознесенского собора Твери.
1 сентября 1995 г. в московском Донском монастыре хиротонисан во епископа Дубоссарского, викария Кишиневской епархии.
6 октября 1998 г. назначен епископом новообразованной Тираспольской и Дубоссарской епархии.
25 февраля 2008 г. возведен в сан архиепископа.
5 марта 2010 г. назначен Священным Синодом Управляющим Патриаршими приходами в США с присвоением ему титула «Наро-Фоминский».
С 26 июля 2012 г. — временный Управляющий Аргентинско-Южноамериканской епархией.
(См. подробнее: Особая ответственность // Православие и современность. 2011. № 18.)
1 Архимандрит Ефрем (Мораитис). Родился в 1928 г. В 19-летнем возрасте прибыл на Афон, где его духовным наставником стал известнейший афонский подвижник старец Иосиф Исихаст (†1959). В 1974–1990 гг. игумен Святогорской обители Филофей. В 1995 г. переселился в США и основал монастырь преподобного Антония Великого в Аризонской пустыне. В США и Канаде им были основаны ряд мужских и женских обителей, число которых к концу 2000-х годов достигло 19.
Фото с официального сайта Русской Православной Церкви в США,
а также из открытых интернет-источников
Журнал «Православие и современность» №25 (41)