Она была совсем не похожа на учителя. Маленькая, смешная, укутанная в какие-то шальки. Непонятного возраста – то ли девочка, то ли старушка. Села перед нами, сложив маленькие ручки на столе, и сказала:
– Я ваш учитель по истории искусств. Вы меня, если что, останавливайте. А то уснете. Я, знаете, могу, как птица Сирин, говорить, говорить…
И мы засмеялись.
Никакой в ней не было строгости, никакой власти. Верней, нет, власть была, пришла очень быстро, потому что мы слушали ее тихий голос завороженно и внимали.
Ирина Георгиевна Аникеева, наш абрамцевский преподаватель истории искусств.
Пыталась опросить всех, кто учился у нее: расскажите, говорю, что-нибудь важное, запомнившееся. Никто не вспомнил ничего эпохального, все пишут что-то такое, смешное, милое – и всё тут. Не получается такого серьезного биографического рассказа.
Вспоминают, к примеру, что с ней было тепло и уютно, вот она иногда прервет свой рассказ о великих шедеврах мечтательным «А у меня вот дома кактусы зацвели» – и говорит дальше.
Смешное вспомнили: как шла она с учениками зимой по улице и, показывая на описанный собачкой снег, восхищенно воскликнула: «Цвет-то какой! Стронций, ведь чистый стронций!»
Этот ее «чистый стронций» стал, как сейчас модно говорить, мемом, вошел в студенческие поговорки.
А я помню, как встретилась с ней в самом начале своей беременности первым ребенком, я уже гордо ходила в широких платьях, хотя и нечего еще было там прикрывать, и вот она встала передо мной, внимательно посмотрела на мой живот и сама себе: «Ох интересно, и кто же это сейчас там?» – как про большого важного гостя, который вот-вот приедет.
И всегда ее можно было запросто спросить о чем угодно не касающемся ее предмета, и она на всякий вопрос имела ответ, вроде бы иногда наивный, но такой, какой тебе надо было услышать.
А еще вспомнили про то, что конспекты с ее бесконечными рассказами до сих пор хранятся и ими пользуются, если нужно что-то важное вспомнить.
Что знания, данные ею по предмету, были таковы, что поражали и экзаменаторов в высших учебных заведениях, куда наши студенты шли после училища, и коллег по работе, и пригождались в самых неожиданных ситуациях.
Художники всех времён представали перед нами, как её личные друзья, со своими привычками, характерами и странностями. Она говорила о высоком «своими словами» — так, что иногда это звучало забавно, но запоминалось на всю жизнь. Все её ученики говорят, что зачастую, когда называют того или иного художника или историческую личность, первая ассоциация — это то, что о нём говорила Ирина Георгиевна, иногда забавное, иногда трагичное — то, что именно этого человека и этот период в искусстве описывает лучше всего. Искусство она понимала глубоко, не о внешних параметрах живописи или скульптуры говорила она с нами, но и о времени и обстоятельствах, которые породили тот или иной жанр, о душевных метаниях художника, о поэзии и философии.
А еще она тогда, в те еще совсем безбожные времена заговорила с нами о Боге. С нами, совсем еще детьми, съехавшимися из самых разных провинций, детьми в большинстве своем из совершенно атеистических семей.
Она говорила о Нем как-то между прочим, но так, как о само собой разумеющемся. Как математик напоминает студентам между делом давно пройденную арифметику. Как будто это несомненно. И это именно так входило в нас.
«Вот у мастеров Возрождения прямая перспектива, Человек главный, он велик, мир уменьшается, отдаляясь от человека. А на иконе перспектива совсем другая, человек смотрит не на себя, а на Бога, и Бог велик, а мир Божий распахивается перед человеком во всём Божием величии».
«Бог создал человека по Своему образу и подобию, триединым, в человеке есть душа, тело и Дух», – говорила она совершенно между прочим.
На уроке. В середине 80-х годов.
«Образ Божий в человеке – это желание творить и созидать. Бог создал человека творцом подобно Себе самому».
А после хулиганского нашего студенческого спектакля, где мы проехались по всей этой истории искусств, начиная, вот безобразие, с изгнания из Рая – она подошла к нам и, улыбаясь, хвалила: молодцы, говорит, как вы рассказали историю искушения от искусства, не зря же это родственные слова!
Это сейчас нам, именно что искушенным, всё это может показаться прописными истинами, а тогда это меняло нас.
Помню, как накануне Благовещения она, подперев голову ручкой, вздохнула: в Лавре сегодня Всенощную служат!
А мы и слова-то такого не знали – Всенощная. Но поехали на ночной электричке пробираться через комсомольские кордоны, намотав на головы платки, стоять всю весеннюю ночь на долгой монастырской службе и возвращаться утром словно из волшебного мира иного, счастливыми.
А она – была нашим Благовестником. Она не проповедовала, не была навязчивой, никого не осуждала и не наставляла, она просто приоткрыла нам окошко в мир горний, от нее мы узнали, что он там есть.
С большинством из нас, выпускников Абрамцева, это знание, точно так же, как и знания по ее чудесному предмету, осталось на всю жизнь. На всю жизнь осталась и вот та ее любовь ко всем нам, это немножко юродивое видение красоты даже в малой ерунде, вот этот, уж простите, «чистый стронций».
Наше поколение закончило училище, многие разъехались, к Ирине Георгиевне приходили и уходили новые ученики. Страна пережила голод-холод 90-х, потом вокруг Хотькова стали восстанавливаться церкви, Хотьковский монастырь, всем стало можно посещать храмы, ученики Ирины Георгиевны становились не только художниками, но и священниками, церковными художниками, иконописцами и резчиками.
Многие сами стали преподавать. Рассказывать своим ученикам об искусстве ирингеоргиевниными словами.
А для Ирины Георгиевны наступило время земных печалей. Ушел муж, с которым прожила всю жизнь. Через некоторое время сын с семьей уехал в буквальном смысле за сто морей – аж в Австралию, получив там предложение строить православный храм. Оттуда не часто ему удавалось приезжать, а тем более привозить внуков к бабушке.
Вскоре Ирина Георгиевна тяжело заболела. В это время она приняла постриг в Хотьковском монастыре. А незадолго до смерти – и схиму под именем Мария.
Скончалась она в 2009 году. Те, с кем она общалась во время своего короткого монашества, говорят, что вновь услышали прежнюю Ирину Георгиевну, радостную и спокойную.
Вот так получилось, что, когда меня спросили, о ком из учителей я хотела бы рассказать – а мне везло с учителями и среди них было много прекрасных людей – я вспомнила именно ее, маленькую женщину, укутанную в цветастые шальки, говорящую с нами тихим голосом о Прекрасном.
О Творениях и Творце, Бесконечном, Великом, Безначальном, о мире, начинающемся возле наших обращенных к Нему глаз и разворачивающемся во всём Божием величии.
Фото из личного архива Сергея Аникеева и сайта Московской духовной академии