Елена Кучеренко
Все мы время от времени врем. И дети, и взрослые. По разным причинам. Ну ладно, не врем — привираем. Иногда это вроде бы не критично, даже забавно, никому не приносит зла и обходится без явных последствий. Хотя кто знает про последствия…
А иногда ложится это вранье тяжким грузом на плечи самого солгавшего. И признаться страшно, и жить во вранье тяжело. И становится понятно, почему лжесвидетельство — это смертный грех. Не только потому, что отвечать за него перед Богом придется по полной. Но и потому, что оборачивается наше вранье против нас самих же и отравляет нашу жизнь еще здесь — на земле. И не жизнь это уже, а жалкое ее подобие. Вот история как раз об этом. Недавно рассказали.
«В комнате без воды, еды и туалета»
Есть у меня знакомый, Игорь. Взрослый, солидный мужчина. Семейный. Ведут с женой какой-то свой бизнес. И трое пацанов у них. Все хорошо, в общем.
И с детства у Игоря все было хорошо. Родители его любили, без причины не наказывали. Учился не то, чтобы только на «пятерки», но был крепким хорошистом и подавал надежды. С друзьями во дворе в футбол гонял, в «казаки-разбойники» играл. Дрался иногда, потом мирился. Летом на море ездил, в лагерь или к бабушке в деревню. Собака у него была. Дворняга, но умная и любимая — Джима. В общем, нормальное было детство. Ничем не омраченное.
Пока однажды классе в шестом-седьмом не схлопотал он «двойку» за какую-то проверочную работу. И не он один, кстати. Были еще «отличившиеся». Событие не то, чтобы космических масштабов, но обернувшееся позже ужасными последствиями.
Один его коллега по несчастью начал плакать и жаловаться учительнице, что дома его отец точно за эту «двойку» прибьет.
— А еще он меня за «пары» на весь день и всю ночь в комнате запирает. Без воды, еды и туалета, — продолжал мальчишка. — Как я теперь домой приду?!
Правду говорил или на жалость давил, понять сложно. Но учительница ему почему-то сказала:
— Что я тебе могу на это сказать… «Двойка» заслуженная. Не нравится? Ну порви тетрадь и выброси…
Игорь дословно уже не помнит, давно было. Но смысл примерно такой.
Но хорошо запомнил он, что рассказ одноклассника о домашних наказаниях и всех этих запираниях в комнате произвел на него глубочайшее впечатление.
«Старая уже. Маразм, наверное»
Сам понять Игорь не может, почему так произошло, но начал он «примерять» это на себя. Хотя его особо за оценки и не ругали. Да и «двойки» у него бывали очень редко. Он и не помнил, когда в последний раз получал. Говорю же, учился хорошо.
Но после того рассказа одноклассника стало ему почему-то очень страшно. А вдруг его тоже отлупят и в комнате запрут? И не придумал ничего лучшего, как по совету учительницы тетрадь порвать. Но не дорвал, вовремя опомнился. И в портфель себе засунул. Вместо того, чтобы выбросить. Сам себе объяснить не мог, зачем такое учудил.
Но это еще были цветочки. Когда он портфель разбирал, порванную тетрадь увидела мама. Спросила: «В чем дело?» Игорь признался в «двойке». Но стыдно стало ему почему-то сказать, что он тетрадь порвал. Опять же — умом подростков не понять. И ляпнул:
— Это учительница на меня разозлилась за «двойку», порвала и в меня кинула.
И добавил:
— Старая уже. Маразм, наверное.
Она, правда, пожилая была. Пенсионного возраста.
— Ну так надо на нее пожаловаться, — всплеснула руками мама. — Как такие люди могут в школе работать? Надо вашей классной позвонить.
Парень отговаривал, как мог, но мать велела ему домашнее задание делать, и разговор был окончен.
На следующем уроке в этом классе учительница была сама не своя. Рассеянная, думала о чем-то своем. Через неделю тоже… А через месяц или полтора им представили нового педагога. Молодую женщину. А куда старая делась посреди учебного года особо объяснять не стали:
— Устала… Возраст. Так надо.
Но Игорь был уверен, что мама его и правда классной позвонила. Та — директору, наверное. И уволили ее. По его оговору.
А дома родительницу спросить боялся. Да и та больше эту тему никогда не поднимала.
«Вас же уволили из-за меня»
Правду говорить было уже поздно — дело сделано. Да и учительница та, хоть и никогда ничего не рвала и в детей не кидала, но прикрикнуть могла, резко что-то сказать, указкой по столу хлопнуть. Так что дыма без огня не бывает. Этим парень себя как-то успокоить пытался. И временами даже получалось.
Но потом накатывало изнутри, жгло. И больно, и стыдно за себя было. И страшно, что все откроется. Что соврал он тогда, оговорил человека. И вон оно как обернулось. Хотелось убежать куда-то, спрятаться. Но от себя ведь не убежишь. От совести не убежишь… И опять себя успокаивал.
…Два или три года так прошло. Парень заканчивал школу, собирался в институт. Острые чувства стыда и страха притупились. Иногда он вообще забывал о той истории, а потом опять вспоминал. И так же жгло изнутри. Хотелось забыть навсегда.
Но память — штука беспощадная. Совесть — еще беспощаднее. А страх за себя, липкий, мерзкий, что откроется все — это вообще пытка.
И однажды весной, в конце выпускного класса встретил он на улице ту учительницу.
— Игорь, здравствуй! — обрадовалась она парню. — Ты как? Как учеба? Какие планы?
Игорь краснел, зеленел, что-то бормотал, а потом выдавил из себя:
— Простите меня, пожалуйста!
Сам не ожидал, что сможет. Но, наверное, рвалось наружу то, что столько времени болело и дышать спокойно не давало.
— За что? — удивилась она.
— Ну вас же уволили из-за меня…
… Долго говорили они. Взрослый парень, почти уже мужчина, плакал, как маленький. А учительница успокаивала, подбадривала. Рассказала, что никто ее не увольнял. Просто как раз в тот период узнала она, что больна, необходима ей операция. Ждать нельзя. А ей и так уже давно на пенсию было пора. Устала. И, наверное, рано или поздно тетрадкой в кого-нибудь по-настоящему кинула бы. Ну и ушла. Детям в школе о ее болезни не рассказывали — а зачем?
И сошлось это все вместе — обман Игоря, ее болезнь и уход. Совпало так. Или не совпало, но для парня так Господь все вместе свел. Такой урок ему преподал.
Урок этот Игорь на всю свою жизнь запомнил. И как тут забудешь? Пусть его обман зла никому не принес (ну кроме него самого), но столько времени он на себе его пер, мучился, боялся, винил себя, жить спокойно не мог. Годы детства, которое могло быть безоблачным, были им же самим отравлены.
И облегчение то запомнил, когда все выяснилось. И когда учительница его на прощанье к себе прижимала:
— Ничего, дорогой. Всякое бывает. Молодец, что сказал.
Как будто бетонная плита с души свалилась. Маме дома нашел силы все рассказать. И узнал, что никуда она не ходила, никому не жаловалась. Как-то не до того было..
— Мам, прости меня…
— Конечно, сынок. Ты сам так себя наказал… Иди, обниму.