Предлагаем вашему вниманию новый рассказ писателя священника Александра Дьяченко.
(рассказ – странствие)
— Нет, что ни говори, а фига против колдуна — первейшая защита.
Бабушка Рая — живой кладезь всевозможных присказок и примет, бытующих в нашем крае. На любой интересующий вопрос у неё находится своя история.
– Вот мне ещё мамка рассказывала. В самом начале войны их всей деревней гоняли на лесозаготовки. Бабы валили деревья, рубили ветки и, впрягаясь всем скопом в импровизированную сбрую, трелевали брёвна к месту погрузки. А на станции всё тем же составом грузили лес в железнодорожные вагоны. Они их по сходням на тех же верёвках закатывали.
— Однажды тянут бабы бревно вверх по салазкам, а мамка в него снизу палкой упирается. Напряглись, работают. Глядь, а мимо них колдун из соседней деревни идёт. Мамка увидала его и кричит:
— Бабы, держи фиги, колдун идёт!
А как тут фигу сложить, они же бревно вверх тянут. И мамке своего рычага из рук никак не выпустить. А дед этот, колдун, глядит, что бабам от него не защититься, и довольный такой стоит, улыбается. Тут верёвка, конечно же, лопнула, бревно вниз и полетело. Хорошо все успели в сторону отскочить, а то быть беде.
Так вот, на бревне этом почему-то одну большую ветку проглядели, так этой веткой мамке по голове и хлестануло. Это за то, что народ успела предупредить. Ей больно, мамка плачет, а колдун, зараза, улыбается и хитро так: дескать, подловил девок-то.
Эту историю про колдуна с фигой я слышал ещё лет десять назад, а сейчас вспомнил, и вот по какому поводу. Подходит ко мне одна наша прихожанка и делится:
— Батюшка, в детстве я жила в Петушках, и там же, в конце пятидесятых, училась в школе. Наша школа была восьмилеткой и располагалась в старинном здании из красного кирпича. Иногда по дороге на занятия мы видели священников. Их храм стоял через трассу, чуть в стороне от нас. Помню батюшек в рясах и с крестами на груди. Встречаясь с нами, они неизменно улыбались, а мы им в ответ говорили «здравствуйте».
Учителя, желая пресечь всякое общение учеников с отцами, стали нас подучать:
— А знаете ли вы, что эти бородатые дядьки в чёрных одеждах – злые колдуны? Вы же читали в сказках про бабу Ягу, и про змея Горыныча, и про колдунов? Вот это как раз они и есть. Они очень злые и ненавидят маленьких детей. Вот положит такой бородатый колдун свою руку вам на головку и всё, двойка обеспечена.
Так что, сейчас, — продолжала классная руководительница, — я научу, как от них защищаться. Поднимите вверх ваши ручки, хорошо, а теперь сложите их в кулачки. Молодцы дети. Далее большой пальчик вставляем между средним и указательным, и у нас получается кукиш. Кукиш – старинное средство защиты от чёрных колдунов.
Теперь вы уже знаете, как нужно поступать при встрече с колдунами в чёрных одеждах. Как только вы их увидите, немедленно переходите на другую сторону улицы, а ручки суёте в кармашки и складываете из пальчиков кукиш.
Так мы и делали.
Из всех священников мне особенно запомнился один, старенький уже такой, дедушка, небольшого росточка, с седой раздвоенной бородой. Увидит нас и зовёт:
— Деточки, миленькие, подойдите ко мне, я вас по головкам поглажу.
Мы тут же, ой-ё-ёй! Сейчас нас этот старичок заколдует, и мы получим двойки. Ручки в карманы, складываем фиги и пробегаем мимо. А он, как сейчас помню, всё стоит и стоит, улыбается и смотрит нам вслед, а ветер раздувает его одежды. Несколько раз так подзывал, но мы перебегали на другую сторону. Потом он уже никого не звал, а как завидит нас, так остановится и издали всех перекрестит.
На днях книжку купила про святителя Афанасия Ковровского, а там фотографии. Батюшка, я его узнала. Это он нас тогда к себе подзывал, благословить хотел, по головкам погладить, а мы с фигами в карманах бежали прочь от святого страдальца.
Книжку про него читаю, и так мне его жалко. А как подумаю, что могла бы тогда, в детстве, пожалеть его, обнять, прижаться к этому вечно гонимому человеку. Просто как к своему родному дедушке, а я… считала его колдуном.
И горько-горько плачет человек.
— Разве в детстве что понимаешь? Это нужно целую жизнь прожить, детей вырастить, внуков. И только потом, овдовев, на себе ощутить, что такое одиночество, и как тяжело доживать свой век одному.
Фото: serg.2, photosight.ru
Батюшка, я ведь что думаю. Даже если ты свят, ты всё равно только человек, и тебе тоже хочется, чтобы детская ручонка касалась твоего лица, а ты бы мог целовать эти широко открытые миру глаза маленьких ангелов.
Мы с матушкой, вырвавшись на несколько дней из нашей повседневной суеты, ехали машиной в Беларусь и рассуждали об одиночестве. Просто мы уже в таком возрасте, что имеем право о нём говорить. Мы мчались туда, где прошло моё детство, а потом и юность. В город, который дал мне множество друзей и подарил первую любовь.
Где вы сейчас, друзья мои? Постепенно и незаметно вы ушли из моей жизни, вас никого нет, как нет и той, кому я когда-то впервые сказал те несколько заветных слов.
Время проходит, оно забирает многих друзей, взамен предлагая единственного, что потом всю жизнь идёт с тобою рядом. В юности легко сходишься с людьми и так же легко их забываешь. В зрелом возрасте трудно приобретать друзей, а всякая потеря близкого человека превращается в трагедию. И чем старше становишься, тем больше вокруг потерь, и ширится круг пустоты. Наверно, это правильно, чем ты старше, тем меньше у тебя должно оставаться зацепок на этой земле.
Читал воспоминания духовных чад одного известного старца. Из всего имущества у него было всего несколько икон, одна из них досталась ещё от матери. Образы всегда были с ним, и однажды их украли. Для монаха это был страшный удар, и он впал в отчаяние. Потом молился и понял, что Небо готовит его к уходу, отбирая то немногое, к чему приросло сердце человека.
Мой духовник архимандрит Павел. Бывший лаврский монах, красавец с некогда огненно-рыжей копной волос, увязанных в косу, свисающую до самой поясницы. Служил в Переделкино с самим патриархом Пименом. Многие, с кем он подвизался в монастыре, потом вышли в архиереи, но дружбы с батюшкой не прекращали.
Время пришло, он почти ослеп, после инсульта только и мог, что передвигаться в инвалидной коляске, доживая немощным стариком свой век в женской обители. Наверно, это очень важно, чтобы в последние месяцы или даже дни человеческой жизни между нами и Христом больше никого не было. Одиночество избавляет от суеты и не мешает докричаться до Бога.
Помню, привезли меня в один деревенский дом. Захожу. Крохотная кухонька, возле печки — большая миска для собаки. На стенах — пыльные фотографии годов пятидесятых, а может ещё и раньше. Всюду такие же пыльные стопки старых газет и весёлый олимпийский мишка из керамики на деревянной этажерке. Грязные, заросшие паутиной окна. Всюду следы запустения и разрухи.
Из кухни — вход в единственную комнату. Она небольшая, чуть больше прихожей. Со стен свисают не до конца оторванные куски обоев уныло-голубого цвета.
Во многих местах обои от частого соприкосновения с человеческим телом засалились и казались совсем чёрными. Повсюду на давно не метеном полу во множестве разбросаны мелкие куриные пёрышки. Здесь же и растерзанная собакой подушка. Каким-то чудом в комнату проник солнечный лучик и высветил на грязной стенке крошечный четырёхугольник.
Прежде чем войти, молодой человек, как я позже узнал, бабушкин внук, выволок из дому огромного пса. Щенок кавказской или среднеазиатской овчарки. Большой, но глупый, вот и разорвал подушку. В комнате рядом с печкой стояла кровать с разобранной несвежей постелью, в которой лежала женщина, такая же старая, как и сам дом.
Его построил ещё её отец, перед тем как уйти на войну. Отец не вернулся, а она так и жила в нём всю свою жизнь, родила и воспитала сына. Тот вырос и уехал в столицу, а навещая мать, привозил к ней уже и собственного сына.
Когда старая женщина неудачно упала и сломала ногу, к себе в Москву сын взять её не смог. Потому на выходные они с внуком приезжали попеременно раз в неделю, а ухаживать за больной приходила соседка. Такая же старая и немощная, оттого в комнате и стоял сильный запах мочи.
Большая полная женщина непрестанно стонала и просила о помощи. Внук, уже привыкший к стонам бабушки, подошёл к столу и сбросил на пол выцветшие от долгого лежания на свету газеты.
— Располагайтесь, отец.
— Батюшка, — прошептала женщина. Большая, грузная она занимала собой всё пространство кровати.
– За что мне такие страдания? Я всегда была человеком порядочным, никогда не изменяла мужу, воспитала хорошего сына, внука помогала растить. За всю жизнь ничего чужого не взяла, старалась всем помогать. За что же Он меня так, батюшка? Ведь нет сил больше терпеть. Другие, счастливцы, вон как легко помирают, удар — и нет человека, а мне страдать.
— Ах, матушка, — я присаживаюсь к ней на край постели. — Разве Господь тебя наказывает? Вовсе нет. Ты прожила долгую счастливую жизнь. Когда ты родилась, мама любила тебя, и твоё детство прошло в свете её добрых глаз. Пришло время создавать семью, тебе встретился хороший человек, и вы прожили с ним целую жизнь.
Сама став матерью, ты училась любить собственных детей. И как всякая нормальная мать, любила их до самоотвержения. А когда у твоего сына появился его сын, ты радовалась новому, ранее неизведанному чувству любви к внуку. Твоя душа созревала, точно пшеничный колос. Почему же ты говоришь, что Бог тебя наказал? Нет, просто Он готовит тебя к встрече.
Мир так устроен, что если человек не встретился с Богом и не возлюбил Его здесь, там эта встреча тоже не состоится. Вот и даны тебе страдания, чтобы ты вспомнила и о Нём.
Видишь, священника позвала. Сейчас я тебя поисповедую и причащу. Потом уйду, а ты станешь молиться. Молись Ему как можешь, своими словами, говори с Ним, точно с отцом. А больно будет – кричи, только не умолкай. И помни, выше Его любви ничего нет.
Я огляделся вокруг и не увидел ни одной иконки. Тогда, покопавшись в саквояже, отыскал маленькое пластмассовое распятие и прикрепил его на стене точно посередине солнечного пятна.
Через пару месяцев, буквально накануне нашей поездки, родные привезли эту бабушку в храм на отпевание. Маленькое, истончившееся тело, и лицо, какое-то совершенно просветлённое. Наша староста Нина даже не сдержалась и, подойдя ко гробу, воскликнула:
— Смотрите, смотрите! Она улыбается! Дорогая моя, как же ты хорошо улыбаешься!
И я подумал, что их встреча со Христом таки состоялась.
Мы с матушкой ехали в Гродно. Давно мы не выбирались в Беларусь на автомобиле. Минуем столицу, выезжаем на федеральную трассу М 1, и даже не верится – машин всё меньше и меньше. За Смоленском они практически исчезают, границу минуешь, и вот уже их нет совсем. Первая машина нас обогнала только в районе Минска, от границы это больше двухсот километров.
С одной стороны — отличные дороги с ограничением скорости в 120 километров, никаких гаишников, а с другой — полное отсутствие мотелей и мест, где бы можно было встать на ночлег. Наконец часа в три утра нам повезло заселиться в маленький номер придорожной гостиницы, с узеньким диванчиком и одной подушкой. На матушкин вопрос, нет ли у них ещё одной подушки, человек, что заселял нас в номер, почесал за ухом и сказал:
— Подушек больше нет. Тех, кто у нас останавливается, подушки обычно не интересуют. Они снимают номер всего на пару часов и прекрасно обходятся без них.
Мы тоже обошлись, потому, что берём в дорогу свои собственные, маленькие такие диванные «думки», и здесь они нас выручили. Утром, когда мы садились в машину, матушка на полном серьёзе поинтересовалась всё у того же человека:
— Не понимаю, как ваши постояльцы успевают отдохнуть за два часа? Я, например, и через шесть в себя придти не могу.
Мужчина поначалу не понял что она такое говорит, потом до него дошло, и он истерически захохотал, но уже через пару секунд перестал смеяться и с огромным интересом принялся всматриваться в матушку, должно быть размышляя, что же это за человек такой. Даже когда наша машина уже выехала за ворота мотеля, он всё продолжал стоять и смотреть нам в след.
Город, где ты вырос, где прошла твоя юность, навсегда остаётся в памяти чем-то светлым и родным. И то, что ты уехал из него почти тридцать лет назад, ничего по сути своей не меняет. Он — часть тебя, часть твоей сущности.
Все эти улицы, дома, площади и скверы — всё как прежде, только люди другие. Тех, кто раньше здесь жил, почти не осталось, а этим новым ты неинтересен. И кажется, город забыл тебя. Потому так ценно даже мимолётное общение в троллейбусе или разговор с водителем такси.
Вновь хотелось побывать в храме, с которым всего так много связано, и где однажды повезло служить, и даже проповедовать.
Перед входом в собор мы увидели множество молодых крепких людей в строгих костюмах, галстуках и белых рубашках. Их было так много, что нам с матушкой стоило больших усилий протиснуться сквозь толпу. Думаю, что там у них, венчание? Нет, оказалось, отпевали пожилого мужчину, тоже в белой рубашке и чёрном костюме.
Гроб с телом усопшего стоял совсем близко от входа, потому и пройти было так трудно. Я и раньше видел отпевания в соборе, только обычно они проходят в боковом приделе и никому не мешают. А здесь при открытых царских вратах и включенном паникадиле. Да, отпевание по высшему разряду. Благодетель, наверно, какой-нибудь.
Мы прошли ближе к алтарю, молились и прикладывались к иконам, а потом нам захотелось подойти к образу святителя Николая, мы же ведь путешествовали. Но киот с образом покровителя путешествующих находился в противоположной стороне храма, а добраться туда можно было только двумя путями.
Или вернуться назад и вновь пробираться через множество провожающих, или пересечь середину храма напрямую — только при открытых царских вратах этого делать не принято. Но народ всё равно пересекает, потому во время службы где-то в укромном месте обычно ставят какую-нибудь бдительную старушку, и она бдит.
Так, значит, где-то здесь за колонной часовой. И только я так подумал, как тут же её и увидел. Оказывается, она уже давно за мною следила, точно угадывая мои намерения. И как только я её заметил, бабушка тут же поприветствовала меня своим сухоньким кулачком.
Тогда матушка, махнув рукой, пошла ввинчиваться в толпу, а я остался. Дело в том, что батюшка уже окончил отпевание и, повернувшись к алтарю спиной, стал говорить напутственное слово. Формально служба закончилась, и я имел полное моральное право пройти по храму через середину. И уже было почти преодолел расстояние, как бабушка, возликовав, ринулась мне навстречу.
В это время какой-то священник, проходя мимо, услышал шум, посмотрел в нашу сторону и вопросительно кивнул головой. Бабушка принялась докладывать о моих согрешениях, но батюшка вдруг неожиданно улыбнулся мне такой чудной добродушной улыбкой, что мне сразу же захотелось сказать ему всего так много. И про наш с ним город, и про то, как однажды я уже служил в этом храме, и много ещё о чём. А самое главное – там, где-то внутри, затеплилась надежда, что в городе моего детства у меня снова может появиться друг.
— Знаете, батюшка, я ведь тоже священник, приехал из России…
— Священник!? – улыбка сошла с его лица, – Мне что же, и вас прикажете учить поведению в храме? – и устало махнув рукой, он ушёл в алтарь.
И всё, и ничего больше. Наверно, досада так явно отразились на моём лице, что бабушка-охранительница, подойдя и тронув меня за рукав, чуть слышно прошептала:
— Простите меня…
Целый день мы с матушкой гуляли по городу. День был солнечный и в меру тёплый, как раз для прогулок. Зашли в ресторан заказали белорусские драники, потом в кафе пробовали местное мороженое. Обслуживающие нас официантки приветливо улыбались и получали в ответ чаевые.
Когда-то раньше я не давал чаевых, считая вполне достаточным платить по счетам. Так продолжалось до тех пор, пока мой собственный ребёнок не стал работать в месте, где её заработок во многом зависел от размера клиентской благодарности. Теперь в этих девочках я вижу свою дочь и всегда оставляю хоть сколько-нибудь сверху.
Только улыбки за награду мне мало. Хотелось, чтобы город вновь признал меня своим, а не принимал нас с матушкой за туристов. Но кто из жителей большого города, где каждый обременён кучей собственных дел и проблем, станет просто так улыбаться седому чужаку?
Мы заехали всего на три дня, а завтра рано утром нам предстояла обратная дорога домой.
Вот уже время идти садиться в троллейбус, мы вышли на площадь, и возле старинного католического собора увидели множество людей, собравшихся на службу. В этот вечер католики праздновали один из своих великих праздников, и было видно, что они готовятся пройти крестным ходом.
Среди взрослых суетящихся людей мой взгляд выхватил двух девчонок лет восьми. Они стояли на одном месте и с восхищением смотрели на снующих мимо них взрослых. Дети собирались принять участие в крестном ходе, их даже нарядили наподобие маленьких ангелов.
Их непосредственность и неприкрытая радость так бросались в глаза, что мы тоже остановились и принялись с интересом за ними наблюдать. А те, заметив, что уже их самих рассматривают, повернулись в нашу сторону, смотрели на нас и улыбались. Их настроение тут же передалась нам с матушкой, и вот уже мы стоим рядом с ними и радостно смеёмся.
Удивительное дело – детские глаза, они имеют какую-то особую притягательную силу. Ими хочется любоваться, их хочется целовать. Они берут тебя в свою орбиту, притягивают и заставляют помнить о них всегда, где бы ты ни был. Без них постоянно чего-то не хватает, даже самому, казалось бы, самодостаточному человеку.
Дом, дача, машина — всё есть, а нет этих глаз, и считай, ничего нет. Расскажи о нём, вон, какой-нибудь нашей бабушке-прихожанке, живущей на пенсию в четыре с половиной тысячи, так она обязательно уточнит:
— А дети у него есть? Что, нет? Бедный…
Почему-то чем старше становишься, тем всё больше хочется водиться с детьми.
Рано утром мы уже мчались по замечательным белорусским дорогам. Матушка молилась, а я вёл машину и всё вспоминал тех девчушек, увозя с собой их улыбку.
Вечером мы намеривались быть в Москве у наших внучек. Они хоть ещё и малышки, но с ними уже не соскучишься, а как любят похохотать! Отличные девчонки, смею вам доложить.
Я ехал в предвкушении нашей встречи. Подумалось, вот так вся жизнь и проходит от улыбки к улыбке.
Матушка молилась, а я ехал и продолжал улыбаться.
Читайте также другие рассказы автора:
ДТП, или Дорогой мой незнакомый человек
Священник и ГАИ — из дорожной хроники