«— Таня!!!! — Руслан бежит ко мне, захлёбываясь от рыданий. — Кристина!!! Она!!! Меня! Аааааа!!!!
— Руслан!!!! Ну, сколько можно! — вопит Кристина из комнаты. — Ну, прости меня уже!!!!! Прости!!!
— АааааааааААААААААААА! — вопли Руслана перерастают в сирену.
— Таня! Скажи ему!!! — Кристина возмущенно. — Я его простила! А он меня прощать не хочет!!!!! Нормально???!!!!
— Погоди, — пытаюсь разобраться. — Что вообще случилось?
— Ну, он играл в паровозик, — объясняет Крис. — А я тоже хотела играть. А он нет. И я его стукнула, паровозиком… Стукнула и простила!!!!!!!! А он меня прощать не хочет!!!!» (Из блога Татьяны).
Обычная картинка из жизни нижегородской семьи Фалиных. У Тани и Артема девять детей, из них шестерым от двух до пяти. Свои, приемные — все вперемежку! Впрочем, это количество «немножко нестабильно», потому что бывает и больше.
фото: Из личного архива
Таня с Артемом мечтают, что когда-нибудь у них с детьми будет свой дом.
— Таня, когда началась вся эта детская история?
— У меня до детей было только детство. В 16 лет родилась первая дочка, в 18 лет — сын. В 23 появились приемные дети. На улице познакомилась с тремя детьми, которые сбежали из приюта. Я привела их к нам домой и объяснила, что утром надо вернуться назад. Созвонилась с приютом. Одна девочка потом осталась у нас, а следом подтянулись ее братья и сестры. Потом мы растили братьев мужа — так все и завязалось.
— Как родители отнеслись к тому, что вы в 16 лет стали мамой?
— Не скажу, что они были в восторге. Сейчас к этому намного проще относятся. А тогда это была сильно нетипичная ситуация. Мама подулась на меня пару дней, и на этом конфликт был исчерпан, и мы стали готовиться к рождению ребенка. Я, правда, очень долго шифровалась на всякий случай, чтобы не искушать родителей мыслями об аборте, чтобы даже тема эта всплывала. Мне кто-то сказал, что после трех месяцев очень трудно получить разрешение на прерывание беременности, поэтому я молчала, пока не истек этот срок.
— А как отреагировали в школе?
— На удивление, нормально. Все отнеслись по-человечески: и учителя, и директор, и РОНО. Может быть, сыграло роль то, что я всегда была на хорошем счету. Меня просто перевели на домашнее обучение. Именно тогда я поняла, что можно жить так, как ты считаешь правильным, если у тебя хватает мужества не бояться об этом говорить.
— Таня, недавно вы написали пост про монаха Макария, что он однажды изменил вашу жизнь.
— Это мой друг, который встретился мне в трудный момент жизни, можно сказать, в кризис, когда не знаешь, зачем ты живешь. Он привел меня к вере. Мне было лет 25–26, и я очень ершисто воспринимала религиозную тему. А ему хватило такта и ума, чтобы изменить во мне это отношение. Макарий имел тюремный опыт. Поверить в это было невозможно: добрый, отзывчивый, интеллигентный человек. Он рассказывал, что к вере пришел в тюрьме.
— Вы журналист. Как началось ваше тюремное служение в отделе по взаимодействию с уголовно-исполнительной системой Нижегородской епархии?
— Я пошла работать в православную редакцию. Тогда осуществлялся проект строительства храмов в колониях Нижегородской области. Мне приходилось делать репортажи о священниках, работающих в тюрьмах. Когда впервые туда попала, появилось странное ощущение, что я могу там преподавать основы православия. Специалистов, готовых работать в колониях по этой тематике, всегда не хватало. На первом же уроке я почувствовала, что надо говорить, как смотреть.
— Представляю: молодая, привлекательная женщина среди мужчин в черных робах… Были, наверное, тайные воздыхатели?
— Меня всегда ровно и доброжелательно воспринимали, но я сразу обозначала, что замужем. Ну и, с другой стороны, я не фотомодель.
— Вы и детей в колонию привозили?
— Я брала родных детей в колонию, где постоянно работаю. Однажды руководство пригласило на пасхальную ночь. Мне очень хотелось попасть туда на праздник, но я не представляла, как провести его в отрыве от семьи. Детям тогда было 13 и 14 лет. Мне разрешили взять их с собой. Они помогали: раздавали куличи, пасхальные яйца, ходили крестным ходом, пели на клиросе. И так повторялось не раз. Первый раз они причастились именно в колонии.
— Что им дает этот опыт?
— Есть такая хорошая поговорка: сколько ни воспитывай детей, они вырастут похожими на тебя. Я совершенно не умею воспитывать детей. Единственный путь — честно делиться тем, что происходит в твоей жизни, потому что важно, чтобы семья тебя понимала. Был смешной эпизод, когда сына где-то попросили приготовить чай. «Какой крепкий! Ты в тюрьме научился заваривать?» — в шутку спросили сына. Он робко поднял глаза: «Ну, вообще-то да…»
— Ни разу не было страшно за детей? Что они могли услышать или увидеть что-то плохое?
— Я в этом отношении за своих детей спокойна. На них не может это повлиять. Не помню ни одной неприятной ситуации.
фото: Из личного архива
Еще не вся семья в сборе
* * *
«Вчера наша семья стала больше сразу на двух детей. Девочка Белла и мальчик Гудвин-Александр. Обоим по три года. Эти дети — результат самой долгой и трудной моей «беременности». Трудно было решиться, еще труднее оказалось реализовать решение.
Белла и Саша родились и до трех лет жили в колонии. Их мамы продолжают отбывать срок. Обе женщины иностранки, и по окончании срока их ждет немедленная депортация. Вернуть детей, оказавшихся в детском доме, при таком раскладе будет практически нереально (в теории возможно, на практике почти не реализуемо). У каждой из них своя непростая история, но они обе очень привязаны к своим детям и не могут даже подумать о том, что больше никогда их не увидят.
Трудно было решиться — потому что детей потом предстоит вернуть их мамам (Сашу через полтора года, Беллу через пять лет). Потому что все это время с мамами надо будет поддерживать контакт и попробовать максимально помочь им в решении проблем, чтобы детей было куда забирать. Мы боялись, что не вытянем эту ситуацию и морально и физически, боялись, что для остальных наших детей это будет большим стрессом и перегрузит семью… всех страхов и не перечесть…» (Из блога Татьяны).
— Это дети, которые родились в тюрьме?
— Да, меня нашли их мамы. Они иностранки, родственников нет, и если дети попали бы в детский дом, а мам депортировали, они могли потерять друг друга навсегда. Я пыталась найти варианты, муж меня поддержал. Подписать постороннего человека на эту ситуацию мне показалось нечестным. Плюс к этому у меня больше возможностей, чтобы дети не теряли контакт с мамами. Я живу рядом, у меня есть выход на колонию — в общем, при всех равных условиях мне все-таки проще. Сейчас у нас стадия оформления опекунства, и везде мне говорят: «Мы в первый раз с этим сталкиваемся». Хотя дети из колонии — изначально не новая ситуация для опеки, но здесь совпало несколько сложных моментов, в том числе и иностранное гражданство детей.
— Мне кажется, мало кто способен на такой поступок…
— Я очень надеюсь, что люди перестанут бояться брать детей, у которых родители сидят в тюрьме. Да, многие относятся с опаской, потому что потом родители могут забрать своего ребенка. А если кто-то все-таки решается, то всячески старается оградить ребенка от влияния тюремной мамы. Это можно понять: мамы бывают всякие и иногда лучше, чтобы этих контактов не было. Но мне очень хочется, чтобы возникла культура общения, потому что часто это необходимо. Есть люди в кризисе, и есть дети, которые имеют право на счастливое детство.
— Увы, в колонии они живут за колючей проволокой…
— Это шокирует даже сотрудников, но очень важно, что дети были при мамах, пусть даже небезупречных. Там малыши все равно в лучшем состоянии, чем в детском доме. Они чувствуют себя личностями, потому что у них есть, как говорят психологи, основной взрослый, который ребенку необходим как воздух. Эти дети домашние. А если такой ребенок попадет в детский дом, у него на сто процентов не будет контактов с матерью. В лучшем случае это редкие созвоны, не больше.
— Но вот мама, которая не лишена родительских прав, освобождается и хочет забрать ребенка…
— Она сама еще в состоянии тяжелого стресса — год уходит на адаптацию даже при социальной поддержке. У нее стресс и у ребенка — сами они просто не вытянут. Скорее всего, эта семья развалится. И тут приемные родители могут реально помочь этой семье состояться или хотя бы выстроить хорошие отношения. Кто-то не заберет детей у опекунов, посчитав, что не сможет дать им таких условий, но пусть у них все равно будет контакт: связи с родной семьей необходимы ребенку, чтобы сформироваться как личность. Об этом много говорят, но выводят за скобки, когда дело касается практики.
— А вы сможете расстаться с детьми, когда за ними придут?
— Это возможно только при одном раскладе: если родители тоже становятся для тебя близкими людьми. Иначе для меня невозможно…
«У Артема простенький телефонный аппарат. А на нем есть кнопка экстренного вызова. Я сейчас нечаянно нажала эту кнопку, и телефон выдал сирену — сигнал тревоги. Белла с Сашей тут же повыскакивали с мест и закричали: «Поверка! Пора на поверку!» И наперегонки побежали надевать ботинки…» (Из письма Татьяны в «Русь сидящую»).
— Дети, рожденные в тюрьме, отличаются от других?
— Нет, не отличаются. Мне говорили сотрудники Дома ребенка, что дети до двух лет не понимают, где они находятся, но трехлетний ребенок уже все осознает, и на нем это отражается. По мне, пока они очень ласковые и домашние. В колонии с ними много занимаются. Они стихи знают и песни, у них хорошо развита речь. Единственное, у них дикий голод на впечатления. Ведь вся жизнь этих детей прошла в одних и тех же стенах и декорациях. Для них все в новинку. Например, они никогда не видели живую собаку. Я их вожу на конюшню, где мы занимаемся верховой ездой, и там они увидели северного оленя с рогами и воскликнули: «Это что, корова?»
— Посмотришь, у вас настоящий интернационал! Дети из Нигерии, Афганистана, Азербайджана, Молдовы. Раньше был сириец. Как дети принимают новых членов семьи?
— Хорошо. Это одна из причин, почему мы можем это делать. Они понимают, что семья растет, что дети приходят из сложных ситуаций все разные и к ним надо привыкать. Мы даже ходили к психологу из службы сопровождения, чтобы проконсультироваться, не надорвет ли это нашу семью.
* * *
…За Аленой никто не придет. Мама лишена родительских прав, папа в тюрьме. В совсем маленьком возрасте девочка получила ужасающие ожоги. Неизвестно, что произошло на самом деле, но последствия страшные: лицо-маска в шрамах, кисти рук ампутированы, половина волос выжжена дотла… Когда Алена оказалась в детдоме, ее шансы найти приемную семью были равны нулю. Никто не захотел принять изуродованного, запущенного ребенка. Никто, кроме Фалиных.
— Мы познакомились два года назад. Аленке было 11 лет, — рассказывает Таня. — Несколько месяцев она жила у нас на гостевом режиме: не хотелось срывать ее из школы в середине учебного года. И семью надо было подготовить, потому что ребенок сложный. Очень большую сумятицу она вносила в нашу жизнь. Летом мы оформили постоянную опеку, и в детский дом Алена уже не вернулась.
— Но сомнения были? Все-таки ребенок с такими увечьями…
— Мои сомнения больше были связаны с характером Аленки: вольется ли она в семью? А внешность меня волновала меньше всего, потому что я считаю, что инвалиды имеют право жить на равных, и этому надо учить с детства. Мы с моими детьми были волонтерами, не раз ездили поздравлять детей-инвалидов с Новым годом и Рождеством. Я на себе все это испытала: сначала люди видят ужас в твоих глазах, а потом ты перестаешь замечать, что у них что-то не так. Поэтому я учила детей: человек может быть разным, и таким тоже. Конечно, когда они сначала увидели фотографии Алены, испугались. Я объяснила, что это ничего не значит. День-два, и привыкли.
— А как реагируют посторонние?
— Я сталкивалась с реакций панического ужаса на Алену, когда ребенок начинает кричать от страха, закрывает глаза руками, и никакие объяснения в этот момент не работают. Но сама Алена к этому относится философски. Она не стесняется. Девочка очень жизнерадостная, легко выходит из конфликтных ситуаций. Она очень обидчивая, но это ей помогает двигаться вперед. Недавно смотрела интервью, которое я давала, когда мы ее только взяли. Аленка производила впечатление трехлетнего ребенка. А сейчас она смотрит на малышей этого возраста и хихикает: узнает себя.
— Она девочка с характером. Как вам удалось выстоять?
— Это потребовало много времени, внимания, сил. Если честно, я всегда осуждала возврат детей. Не понимала: как можно взять ребенка, а потом вернуть? Но с Аленой я прошла все стадии выгорания. И семья была измотана. Когда мы с мужем оказались в таком состоянии, побежали в службу сопровождения. Мне повезло, что в детском доме, откуда мы забирали Аленку, были наши друзья и союзники, которые нас всегда поддерживали. Порой достаточно ободряющих слов: «Ребята, у вас прогресс!»
— Наверное, было все, в том числе и агрессия?
— Не стану рассказывать подробности, но поверьте: было порой просто невыносимо. Она могла по пять часов кататься по полу и орать, чтобы не делать уроки. И это повторялось каждый день, весь первый год. И агрессия была, но не злобная, а скорее демонстративная. Аленка и сейчас может и нагрубить, и даже стукнуть. Она мне однажды пальцы чуть не сломала — с такой силой сжала. Первое время я все была в синяках от ее объятий. Один раз она меряла мои сапоги на шпильке и стала капризничать, требуя моего внимания. Я не реагировала, и она, поняв, что не добивается желаемого результата, попыталась мне на ногу этим каблуком наступить. Хорошо, что я успела отдернуть ногу. Это еще самые безобидные вещи.
— Неужели никогда не было мысли вернуть?
— Убить — была (смеется). Мы понимали, что, если вернем Аленку в детский дом, лишим ее всех шансов. Она уже не восстановится. Волна возвратов происходит потому, что люди не понимают, с чем придется столкнуться. Даже для меня, опытного родителя, были сюрпризы. Но, если бы я знала, что через два года будет так, как сегодня, я бы не психовала. Сейчас оглядываюсь назад и понимаю: ничего особо страшного не было. Мне говорили, что главное — продержаться первый год, когда ребенок проходит определенный цикл в семье. А потом он начинает успокаиваться, и психика переходит в режим развития. На родительских форумах я много читала про отказы и через два, и через три года. Это непрерывная борьба. Бывают случаи, когда ребенок не любит семью, сколько ни бьешься. Я бы такое, наверное, тоже не выдержала. Но Алена к нам привязана. Она все больше наша девочка. Ребенок стал другим: доброжелательным, спокойным. Аленка помогает мне с маленькими детьми, во многих вопросах могу на нее положиться.
— Ей, наверное, предстоит еще много пластических операций?
— Две операции пока провели. Но сейчас о красоте речь не идет, потому что главное — это функциональность. Вот стяжки Аленке реально мешают, она ведь растет. А с руками ей в программу реабилитации внесены только декоративные протезы, в которых смысла нет. Девочка очень адаптирована. Руками пользуется: и пишет, и вышивает, и рисует. Мы ищем варианты с механическими протезами.
— Она не страдает из-за внешности?
— Нет, она очень уверена в себе. Летом мы ездили всей семьей на фестиваль, где был праздник свободного микрофона, когда любой желающий мог выйти, чтобы спеть, станцевать или прочитать стихи. Наша Алена впереди всех: «А я сейчас выступать буду!»
* * *
«Оставила мужа дома с детьми. Позвонила узнать, как дела. На том конце провода слышался шум и крики. Муж что-то прокричал в трубку про «незарегистрированное бандформирование в квартире», и связь прервалась…» (Из блога Татьяны).
— Таня, погром в квартире — нормальное явление?
— Конечно. Расшвыривают всё. Бегут по квартире, как шквал. Был момент, когда рассыпали игру, где было много мелких деталей: карточек, фишек, монеток. Я все сложила, подходит Белла: «Ах, так что-то некрасиво!» Берет коробку и переворачивает…
— Наказываете, когда не слушаются?
— Бывает, в угол ставлю, ругаюсь, умываю холодной водой. Когда детей много, это банда, и мягкие методы не особо работают. Рукоприкладства я не одобряю и если за шкирку кого-то потрясу, потом хожу и говорю: «Это я виновата, потому что сорвалась…» Я отходчивая. Лишу сладкого на день, а уже вечером думаю: надо дать.
— Вот вы, наверное, знаете, что такое счастье?
— Я просто живу своей жизнью, и это хорошо. Времени, правда, ни на что не хватает. Поэтому меня мучает постоянное чувство вины: опять ничего не успела. Не надо меня идеализировать. Я человек-косяк, который постоянно опаздывает, задерживает работу, может забыть о важной встрече.
— Чего вам не хватает?
— Мы с мужем работаем, и все необходимое у нас есть. Дети ни в чем не нуждаются. Единственный камень преткновения — это техника, которая всегда на издыхании, и спортивные принадлежности. Нереально на всех детей коньки купить. И, конечно, мы мечтаем, что у нас будет свой дом.
— Вам всего 37 лет. Наверное, иногда хочется, чтобы было хоть три часа свободных — для себя, для мужа?
— Когда куда-то еду с детьми на нашем видавшем виды микроавтобусе по имени «Бася», они засыпают, и я работаю и отдыхаю. Очень люблю дорогу! Как-то выставила фотографию: сегодня 400 километров проехала, пять лекций провела. В комментариях написали: «Это как надо любить свою работу, чтобы ездить за 400 километров!» А знакомый батюшка, которому известна моя любовь к автомобилю, сказал: «Как надо любить ездить, чтобы найти работу за 400 километров!»
Если падаю с ног, могу заснуть в любых условиях! Точно знаю: я бы никогда не справилась, если бы не было взаимопонимания с мужем. Он активный участник всех событий моей жизни. Без его поддержки я бы просто ничего не вытянула!
— Таня, а у вас есть вечернее платье?
— У меня много вечерних платьев, но они висят в шкафу и не изнашиваются. Последние полтора года точно ни разу не надевала. Мы смеемся с мужем: вот будет собственный дом, и я стану ходить по нему в вечерних платьях. Надо же когда-то носить!
Фонд «Правмир» открыл сбор средств на строительство дома для семьи.