Елена Осокина
Подсчитывая потери отдела древнерусского искусства Третьяковской галереи, нужно отдельно сказать о сотнях уничтоженных икон. Они погибли не в пламени революции и Гражданской войны и не во время кампании по конфискации церковного имущества в 1920-е годы, а пошли на опыты, в распил и топку.
Выдача единичных и малоценных, с точки зрения сотрудников музея, предметов в лабораторию для опытов являлась обычной практикой в 1930-е годы. Того требовали исследовательские задачи. В апреле 1937 года для проведения «проб над красочным слоем» в физико-химическую лабораторию при реставрационных мастерских из запаса была отдана икона XVII века «Сретение» (№ 02308).
Икона послужила научному исследованию по теме «Растворители древнерусской станковой живописи». Поскольку заключение на выдачу дал специалист, Юрий Александрович Олсуфьев, можно заключить, что эта частично записанная икона не представляла высокой художественной и исторической ценности.
Иное дело, когда «в расход» идут 608 икон. Именно столько икон в Третьяковской галерее были списаны и, видимо, уничтожены в 1937–1938 годах. Поражает совпадение событий: годы ежовщины стали временем массовых репрессий не только для людей.
Были списаны иконы плохой сохранности. Одни из них не пережили потрясений революций и войн, другие стали жертвами бесхозяйственности. В послереволюционные десятилетия условия хранения без преувеличения во всех ведущих советских музеях оставляли желать лучшего. Музеи задыхались от недостатка средств и помещений. Плохо оборудованные хранилища, в качестве которых использовали подсобки, подвалы, закрытые церкви, были забиты до отказа.
Правительственные проверки живописуют ужасы хранения — штабеля из произведений искусства, отсутствие вентиляции, сырость и плесень, грязь и пыль, летящая с улиц в открытые окна — единственный способ проветрить помещение, завалы незаинвентаризованных ценностей.
Однако уничтожены были не только развалившиеся и сгнившие, по сути уже погибшие от времени, потрясений и бесхозяйственности иконы, но и те, что, по мнению сотрудников музеев, не имели художественного и музейного значения. Ценность икон в то время определяли категориями. В список на уничтожение попадали «иконы второй категории». Напротив таких в актах списания стоят смертные приговоры: «шаблонная вещь», «не художественная», «ремесленная», «грубая», «лубок», «грубый лубок», «грубейший лубок», «фрагмент, не художественный», «ремесленная безвкусица», «антихудожественная вещь»…
Не ясно, почему эти малохудожественные предметы вообще оказались в музее, ведь по инструкции Наркомпроса, назначившего в 1929 году Третьяковскую галерею быть главным хранилищем произведений древнерусского искусства в Москве, передаче в галерею подлежали только высокохудожественные произведения.
Н.П. Лихачев считал, что «действительная история иконописания может быть выяснена лишь при одновременном и совместном изучении икон как хорошего, так и неискусного грубого письма». Эти строчки — из первого каталога иконного собрания Третьяковской галереи, в которой, по горькой иронии, всего несколько десятилетий спустя были уничтожены сотни неискусных икон.
Погибшие при чистке собрания галереи иконы были «ширпотребом», но «ширпотребом» XVII, XVIII, XIX веков. Понятие антикварности относительно, и чем дальше человечество уходит в будущее, тем ценнее остатки прошлого. Из XXI столетия один лишь возраст этих работ вызывает уважение.
Да и чем, по сути, были многие повседневные вещи древнейших цивилизаций, которые сейчас хранятся в музеях с мировой славой, если не ширпотребом своего времени. «Иконный ширпотреб» вековой давности можно было бы передать в краеведческие музеи для экспозиций о развитии местных художественных производств и ремесел, а также экспозиций по истории повседневного быта. На худой конец, его можно было бы продать.
О возможности продажи этих малохудожественных работ говорилось в письме Всесоюзного комитета по делам искусств при СНК СССР, в ведении которого в то время находилась Третьяковская галерея. В ответ на ходатайство галереи, поданное в декабре 1937 года, комитет полгода спустя, в июне 1938 года, разрешил исключить из собрания и списать 608 икон.
Письмо представляет образец бюрократического гения. С одной стороны, начальник управления комитета тов. Быков, который подписал письмо, признал, что иконы, отобранные на списание, не имеют художественной ценности, и разрешил их «утилизировать по усмотрению галереи», но, с другой стороны, на всякий случай и вопреки признанию, что иконы не имеют материальной ценности, обязал галерею «вести переговоры с соответствующими организациями на предмет реализации указанных экспонатов на иностранном рынке».
Изворотливость, которая служит чиновникам средством удержания своего кресла, а в сталинские годы была, кроме того, и способом самосохранения, давала Третьяковской галерее свободу выбора: можно сдать в утиль, а можно вести переговоры о продаже на иностранных рынках.
Икона из собрания П.М.Третьякова «Свв. Макарий Александрийский и Макарий Египетский», проданная Джорджу Ханну
По акту № 272 хранитель запаса икон Е. С. Медведева 17 октября 1938 года передала 389 икон «второй категории» (список 1) столяру А. Захарову. Эти вековые доски напоследок послужили столярной мастерской. Что из них сделали: доску почета для ударников труда, табуретки, ящики?
С санкции Комитета по делам искусств были списаны и, возможно, уничтожены еще 219 икон (списки 2 и 3). Согласно документам, из их числа три иконы «второй категории» (список 3) были подделкой под XVI век. Иконы «Крещение» (XIX век), «Богоматерь» (1772 год) и «Покров» (1787 год) отданы в реставрационную мастерскую для опытов.
Уничтожение сотен тысяч людей и сотен икон в период сталинских массовых репрессий 1937–1938 годов, видимо, лишь совпадение во времени. Однако была и прямая связь между репрессиями против людей и уничтожением произведений искусства, хотя в данном случае речь не идет об иконах. О такой связи свидетельствует «гамбургский счет», который сталинскому руководству предъявили советские музеи по результатам послевоенной проверки своих художественных фондов.
В 1951 году, исполняя приказ сверху, музеи начали поиск своих произведений, которые перед войной были переданы в другие музеи во временное пользование и на выставки, и обнаружили, что многие их экспонаты не только погибли в войне, но и были уничтожены цензорами Главлита. Выяснением судьбы репрессированных произведений искусства после войны занималась секретная часть, которая была в каждом музее, пожиная плоды довоенной работы коллег по ведомству. Материалы по розыску не возвращенных в Третьяковскую галерею экспонатов хранят имена репрессированных произведений искусства:
ГТГ сообщает, что по наведенной, согласно Вашего (Совнаркома. — Е. О.) указания, в Главлите справке Секретной частью Галереи получен ответ, что рисунки Бродского «Портрет Бубнова» (бум., уг. № 6753/1) и «Групповой портрет Менжинского и Бубнова» (бум., уг. № 6753/2) — уничтожены. Просим разрешить списать эти рисунки с учетных книг Галереи.
Коротко и ясно — уничтожены. Советское искусство являлось классовым и политическим, поэтому рассуждения о художественной ценности произведений искусства были не просто излишни, а преступны, если на этих произведениях был изображен «классовый враг».
По политическим мотивам в Главлите уничтожены: портрет Бубнова (№ 15392) работы Е.А. Кацмана; силуэты Карла Радека и Михаила Кольцова работы С. Я. Сломницкого (№ 20159, 20201); портретные наброски Енукидзе, Крестинского, Карахана, Раковского, Пятакова, Томского, Катаняна, Бухарина (№ 23225, 23226, 23171, 23183, 23142, 21360–21369, 23772), выполненные Н.А. Андреевым, его же два наброска профиля Эфроса (№ 23255, 23352) и, очевидно, другие художественные работы с изображением советских деятелей, объявленных «врагами народа».
Знаменательно, что Андреев сделал портретные наброски Пятакова, Томского, Катаняна и Бухарина в 1922 году во время политического судебного процесса над социалистами-революционерами, на котором эти большевики выступали обвинителями. В 1937–1938 годах, по слепой ли иронии судьбы, по историческому ли возмездию, они сами оказались на скамье подсудимых. По той же горькой иронии или историческому возмездию, в 1937 году портреты революционеров, репрессированных в годы ежовщины, погибли в Главлите вместе с гравюрой неизвестного автора с изображением Николая II и Александры Федоровны (№ 16422), переданной в Третьяковскую галерею из Исторического музея 18 июня 1931 года. Революция пожирала и своих врагов, и своих детей.