«В 15 лет я вправлял пальцы соседям». Как Шейк Дженг из Гамбии стал хирургом в Суздале

«Правмир» поговорил с ним о сложных операциях, работе в районной больнице, жене из России и расизме, с которым он научился бороться.

В 15 лет вправлял вывихи соседям

Доктор Дженг приходит на встречу усталый, говорит, что у него выдался сложный рабочий день, а легких здесь не бывает. Пациентов в среднем на приеме — от 40 до 50 в день плюс экстренные больные.

— Доктор Дженг, почему хирургия?

— Почему-то для меня других вариантов не было. Помню, что с детства начал помогать людям. И как так получилось — сам не знаю.

В Гамбии если человек вывихнул палец — ну, куда ему идти? Мне было 15 лет, когда я увидел это. Смотрю — палец деформирован, я взял и ввернул его на место. Почему-то никакого страха не испытывал, что могу сделать что-то не так. Я вправляю, человек крикнул — а! — все получилось. А потом, может, слухи пошли, и люди ко мне начали обращаться. Я тогда школьником еще был. Говорили, что этот парень ничего не боится, если что — вправит.

— Почему они не шли в больницу?

— У нас менталитет такой. Человек идет в больницу, только когда уже все крайне сложно, когда испробованы все народные методы и средства, но они не помогли. Если уже сильная слабость, резкие боли. 

Люди не приходят с занозами.

В Гамбии есть как частная медицина, так и государственные клиники. Если помощь экстренная, то она бесплатна.

— Вы оперирующий хирург, у вас 9 лет практики. Однажды я слышала, что аппендицит очень коварен. Это так?

— Аппендициты, холециститы, непроходимости и другое — все это мой профиль сейчас. 

Если говорить про аппендицит, то коварен он тем, что у него могут отличаться клинические проявления. Допустим, три человека обратились, и у них могут быть совершенно разные боли — у одного они сосредоточены около пупка, у второго колет правый бок, у третьего — болит малый таз или поясница. Все зависит от локализации аппендицита. И люди разные. Один пришел через час-два после ощущения боли, второй обратился через пять дней самостоятельного лечения, а тут уже разрыв — перитонит.

— Самая сложная операция в вашей практике.

— Наверное, случай со спайками. Спаечная болезнь брюшной полости развивается обычно после тяжелой операции, которую когда-то перенес человек. Спайки — это разрастание соединительной ткани в брюшной полости. Происходит это из-за того, что внутри возникли травмы во время операции, а лечение либо не помогло, либо человек не уделил ему внимания. Спайки — опасное дело. Они могут вызывать непроходимость кишечника, болевые ощущения. Это может привести к некрозу кишечника, сальника, желудка.

Наверное, самой неприятной в практике была как раз такая операция. У пациента — кишечная непроходимость. Длилась операция восемь часов. Но все дело в том, что и после удачной операции никто никаких гарантий дать не может. Случаются осложнения — перфорация кишечника, перитонит, внутренние кровотечения. Бывает, что приходится оперировать человека повторно.

— Какое решение в профессии вам далось особенно сложно?

— Это было очень давно. Я только начал работать. Поступил парень с травмой ноги. Она пострадала сильно. Вопрос стоял об ампутации. Я не хотел, чтобы все так закончилось, все мне говорили: «Ты еще молодой, потом поймешь». Но я все-таки пригласил на консультацию сосудистого хирурга — может, можно что-то сделать и ногу спасти? Он посмотрел и сказал: «Извини, товарищ, тут не получится». Пришлось ампутировать, иначе бы пациент умер. 

Томограф в районной больнице — это мечта

— Где грань между уверенностью в том, что делает врач, и возможностью ошибки?

— Грань эта очень тонкая. Иногда бывает, что нужно решать моментально. Тогда вся ответственность ложится на тебя. Но если время терпит, лучше работать в команде. Мы всегда пытаемся найти оптимальный вариант. Если я усомнился в чем-то, всегда спрашиваю наставников или советуюсь с коллегой. Да еще не с одним. Нужно, чтобы в итоге мы сошлись в едином мнении – все правильно делаем.

Всегда смотрим, что происходит с больным, наблюдаем его, предполагаем, что правы в своих выводах, но от греха подальше — пусть лучше еще один специалист посмотрит. Свежий взгляд часто бывает полезен.

Нужно советоваться, только так можно избежать врачебной ошибки.

— А в обычной жизни даете себе право на ошибку?

— Если я делаю ошибку, мне сложно себя простить. Не то что я злопамятный по отношению к себе, но почему-то это меня мучает. Я анализирую, пытаюсь понять, как можно было сделать лучше. Это самокритика, наверное.

Уверен, если человек что-то делает на 80 процентов, наверное, ему есть куда расти. Пусть попробует. Потом будет 85–90 процентов. И вот, казалось бы, я уже близок к 100 процентам, но потом оказывается, что я ничего не знаю.

— Вы требовательны к себе?

— Ну, конечно. Медицина сравнима с океаном. Все знать просто невозможно. Один мой наставник рассказал про себя историю. Когда он учился в школе, был отличником, думал, что все знает, а когда стал профессором, понял, что очень многое не знает даже в этом статусе, будучи уже взрослым человеком.

Я на себя смотрю и понимаю то же самое. Закончил медфакультет, потом в ординатуру, аспирантуру. Знания есть и практика, но медицина настолько необъятная, что мне еще учиться и учиться, постоянно развиваться.

— Поэтому вы защитили кандидатскую?

— Конечно. Всегда думаю о следующей вершине, со временем нужно будет защитить докторскую. Это развитие.

— Насколько я знаю, вы собираетесь освоить лазерную хирургию.

— Это есть в планах руководства районной больницы Суздаля. Нас, молодых врачей, отправить на учебу, чтобы мы могли сосудистых больных лечить здесь, на месте. Если освоить этот метод, можно оперировать варикозы, тромбозы и другие сосудистые заболевания, их сейчас очень много.

— Чем хорош Суздаль?

— Он маленький и очень тихий. Люблю его за это. Отдыхать могу спокойно, машин не слышу ночью, сплю, как ребенок. Все здесь близко, никакой суматохи, до работы ехать три-пять минут. Много натуральных продуктов.

В работе тоже отличается. Поток больных в Суздале меньше, чем в Москве. В огромном городе все остальное масштабируется соответственно. Если за суточное дежурство в Москве в среднем можно сделать пять операций, то здесь две, максимум — три.

— Уровень оснащения районной больницы отличается от того, что в Москве. Какой техники вам не хватает для работы?

— Компьютерного томографа. Но это очень дорогое удовольствие. Он и в Москве есть не в каждой больнице. Это просто моя мечта, но думаю, что когда-нибудь придет время и он здесь появится.

— Правда, что руки хирурга могут «видеть» не хуже техники?

— Иногда техника лишь подтверждает наши подозрения. Процентов на 70–80 ты уверен в том, что нащупал. В буквальном смысле.

Однажды женщина обратилась с жалобами на так называемый «острый живот». После осмотра я сказал, что нужно оперироваться именно сегодня, но услышал в ответ «не могу, не хочу». Она ушла домой, но вечером этого же дня увидел ее в отделении. Попала туда экстренно.

— Иногда мы, взрослые, ведем себя, как дети. Приходится успокаивать, убеждать пациентов?

— Нередко. Я внимательно слушаю пациента, рассказываю, от чего могли возникнуть симптомы и как будем его обследовать, лечить или оперировать. Это его успокаивает и вызывает доверие. Страх возникает у человека от неизвестности. Если он будет знать и понимать, что с ним происходит, страха будет меньше.

— Приходилось спасать человека, когда вы находились не на рабочем месте?

— Да. Человеку стало плохо на улице, он упал и перестал дышать. Прохожие смотрят — не знают, что делать. Я подошел, вижу судороги, пену изо рта. Положил его на бок, очистил ротовую полость, запрокинул голову, и он начал дышать. Позвонили в скорую, его забрали. Все в итоге закончилось благополучно.

Однажды звонит жена, говорит, что у них на работе стало кому-то плохо. Не понимают, что делать. Ощущение, что человек не дышит, но хочет сорвать с себя одежду и наносит себе повреждения — расцарапал себе шею. 

Я по телефону проконсультировал, что нужно предпринять. Спустя несколько секунд он начал дышать и успокоился. Приехала скорая, поставили укол, доставили его в больницу.

Если ты врач, то помогаешь круглосуточно. И если нужна помощь, будешь ее оказывать вне зависимости от обстоятельств. Это нормально.

Скорее всего, это был приступ эпилепсии. Но точно тогда этого никто не мог определить. 

В таких случаях нужно проверить, дышит ли человек, работает ли его сердце. Второе можно определить, приставив ухо к грудной клетке. Если не дышит — сделать непрямой массаж сердца. 

Обычно в таких ситуациях человек может умереть от нехватки воздуха. Нужно проверить его дыхательные пути и освободить их, например, от пены.

— Вы думали о том, чтобы вернуться на родину и работать врачом там?

— Я даже уезжал на время. Поработал немного и вернулся. Во-первых, у меня здесь семья. Во-вторых, в то время в Гамбии была тяжелая политическая ситуация, у власти страны — диктатор, условия сложные и для жизни, и для работы. Здесь легче.

В Москве я узнал, что такое холод

— Что вы знали о России до того, как отправились сюда учиться 18 лет назад?

— Не так много. Больше слышал про Советский Союз. Мы все знали Ленина, Сталина, других лидеров того периода. В СССР учились на медиков многие мои соотечественники — из Гвинеи-Бисау и из других африканских стран. Среди них были мои знакомые.

О России они рассказывали, что здесь хорошо учиться, много практики, есть возможность поработать с пациентами. А еще — что здесь холодно и девушки красивые.

— Доктор Дженг, помните свой первый день в Москве?

— Это было в конце октября. Я прилетел в Шереметьево-2. Температура — ноль градусов. Впервые увидел снег. Добро пожаловать в Россию!

До поездки мне было интересно — что такое холод. Помню, перед вылетом мама купила мне куртку. Решил примерить ее дома, а у нас жара тогда была. Надел и думаю: «Боже, мне так жарко! Наверное, и в России будет так же». Но прилетел сюда и понял, что моя куртка все равно что футболка.

Первый раз ощутил настоящий холод, наверное, уже на пятый день. Мне нужно было выйти на улицу, смотрю — за окном солнце, ну, думаю, значит, тепло. Надел футболку и джинсовую куртку. Минут через десять чувствую — что-то не то, какое-то непонятное состояние, меня трясет. Я потом догадался — ага, это, наверное, мне холодно. Потом пуховик купил и перчатки.

Были и трудности. В те времена в Москве были скинхеды, это огромная проблема. Они нападали на студентов из Африки, Азии. У меня есть знакомые, которые пострадали от побоев. В то время мы выходили на прогулку или в магазин только компаниями по пять-десять человек. 

— Вам приходилось сталкиваться с проявлениями расизма в России?

— К сожалению, это происходит нередко. Но, знаете, я живу здесь уже давно, поэтому научился на это правильно реагировать. Главное, чтобы агрессия не была физической. Я всегда осматриваюсь — есть ли опасность, веду себя осторожно. Если кто-то меня оскорбляет, я на него смотрю в упор, иногда отвечаю.

У меня был один случай лет пятнадцать назад. Это произошло в метро в День десантника. Один парень в берете и тельняшке смотрит на меня и рукой показывает нацистский знак. Я ему говорю: «Ты знаешь, что это означает? Твои родственники — дедушки, бабушки — воевали против нацизма, наверное, кто-то из них погиб. Если бы они тебя сейчас видели, им было бы стыдно». 

Я знаю, что Советский Союз потерял 27 миллионов человек в той войне. Наверное, этот человек не знает об этом, раз ведет себя так. Но после моих слов он бросился на меня прямо в вагоне метро. Везде есть хорошие люди — за меня вступились, и я просто ушел домой. 

Думаю, что проявление нетерпимости к людям других национальностей и культур происходит от неграмотности. Если человек образованный, он не будет вести себя так. 

Я в такой момент думаю: «Тебе надо самообразовываться. Я такой же, как ты. У меня кровь красная, кость — белая, зубы белые — все, как у тебя. У меня случается горе, я чувствую боль, как и ты».

Моя жена из России. Если у нее спросят обо мне, она скажет, что любит меня, потому что я добрый и заботливый. И я скажу о ней так же. Мы не будем акцентировать внимание на том, что у нас разный цвет кожи.

Приехал в страну без знания языка

— Когда приехали в Россию, на каком уровне было знание русского языка?

— У меня был нулевой языковой уровень. С момента принятия решения о том, что я еду учиться в Россию, до момента приезда прошел всего месяц.

Мы прилетели из другой страны и должны были провести на карантине две недели, пройти обследование на наличие разного рода инфекций. В это время я просто в интернете сам изучал алфавит и цифры. К моменту, когда начал изучать русский язык официально на подготовительном факультете РУДН, знал, как писать свое имя и имена всех моих друзей. На медицинском факультете образование мы получали на русском языке.

Интенсивный курс языка в университете длился один год. Сначала изучали русский язык, его особенности, потом углубились, чтобы понимать особенную лексику специальных предметов — биологии, химии, математики.

Давалось все очень сложно, конечно. Из всех студентов, кто поступил, процентов тридцать не могут закончить учебу именно из-за проблем со знанием языка.

— Вы отлично говорите по-русски. Бывают случаи, что не все и не всегда удается уловить?

— Я всегда допускаю, что это может быть, даже сейчас. Поэтому никогда не стесняюсь переспрашивать, если непонятно. Для моей работы это важно. Я должен понять именно то, что человек хочет сказать, чтобы я мог ему помочь. Хорошо понимаю профессиональные термины, но когда в больницу поступает обычный человек, он ими не владеет, объясняет по-своему. Тогда я уточняю. С этим нет проблем. Чувствую себя уверенно.

Русский язык очень богатый. Иногда мне непонятны поговорки, но шутки понимаю очень хорошо. Многие удивляются, что я хорошо понимаю русский юмор. Сам люблю пошутить.

— Кто вас провел по пути изучения языка?

— И по пути провела, и оставила самое мощное впечатление о людях в России. Моя первая преподаватель по русскому языку в РУДН Валентина Алексеевна Кулакова. 

Она не знала ни единого слова на английском, мы — ни единого слова на русском. До сих пор удивляюсь, как она нашла ко всем нам подход, как смогла достучаться?

Валентина Алексеевна для нас была как мама. Переживала, говорила, что надо тепло одеваться и хорошо есть. Иногда приносила нам торты и чай. Помню, начали учиться в ноябре, а весной уже Масленица, про которую мы ничего не знали тогда. Валентина Алексеевна напекла дома блинов, принесла мед и варенье. Мы пришли на занятия, а в кабинете стол накрыт.

Мы до сих пор дружим. Валентина Алексеевна каждого из нас помнит и приводит в пример студентам. Например, студенты жалуются, как им трудно в плане учебы. Она говорит им: «Знаете, у меня были такие же, как вы. Они приехали, много учились, но и много чего добились. Сейчас работают врачами. Так что не надо мне говорить, что это для вас невозможно». Иногда она приглашает нас на занятия, чтобы мы общались со студентами и на английском, и на русском языках. Чтобы сказали им, что все возможно, если этого хотеть по-настоящему.

Для счастья мне достаточно любви

— Рано или поздно в жизни человека происходит переломный момент, после которого что-то меняется внутри. С вами уже такое было?

— Шесть лет назад не стало моей бабушки. Она меня воспитывала, и я был очень к ней привязан. В тот момент я был в России, не видел ее уже два года. Сожалею, что проводил с ней не так много времени. Сейчас думаю о том, что мне хотелось бы узнать и понять бабушку больше. В этой ситуации, пожалуй, я получил урок о том, что нужно жить сегодняшним днем, быть в окружении любимых людей, никогда не оставлять это на потом. Потому что нет никакой гарантии, что наступит завтра.

— А хороший человек — это какой?

— Это очень сложно сказать. Во-первых, он должен быть добрым, работать добросовестно, относиться ко всем с уважением. Нельзя недолюбливать человека, не узнав, какой он. Я не скажу, что человек плохой, пока он плохого ничего не сделал. То есть я ему даю шанс: ты для меня хороший, пока не стал плохим.

— Что может перевернуть ваше представление о человеке? Что вас заставит думать, что он плохой?

— Измена, наверное. Если ты в кого-то веришь, уважаешь, а он предает. Для меня это превыше всего. Если человек предатель, я с таким дружить не смогу.

— Вас предавали?

— Было, да. Но не хочу об этом.

— Что для вас самое важное?

— На первом месте семья — моя жена, мама. Это самые дорогие люди. И потом уже работа.

Самое важное — любовь. В моей семье, в Гамбии, все за одного и один за всех. Если кому-то плохо, всегда поддержат, успокоят, помогут. Мне нравится, когда мы просто сидим большой семьей, что-то делаем вместе. У нас в Гамбии большой дом, в нем живут и наши родственники — дяди, тети, их дети. Поэтому я и сейчас ищу в жизни поддержку, компанию.

— Кто вас сегодня поддерживает?

— В Москве жена и ее семья — папа и мама. Они меня очень любят, регулярно звонят, интересуются, предлагают помощь, как будто я их сын. Это моя семья в России.

— Вы счастливый человек?

— Да. У меня есть жена, она меня любит вне зависимости от того, на коне я или на земле. И я ее люблю. От этого я чувствую себя очень тепло внутри. Этого вполне хватает, чтобы ощущать себя счастливым человеком.

— Привезли с собой памятные вещи из Гамбии?

— Мама, когда я приезжаю на родину, всегда дает обереги. Для нее важно, чтобы они были при мне, я у нее единственный ребенок. Еще мама всегда покупает ткани в подарок для моей жены, чтобы она могла сшить красивый наряд. На моей родине очень красивые ткани.

— У вас же папа портной был? Он шил что-то для вас?

— Он часто что-то мне шил, когда я был маленьким. Но особенно запомнились праздничные кафтаны — длинные, типа туники. Это часть нашей национальной одежды, обычно носим ее по праздникам. Мне лет пять было, когда отец меня наряжал и говорил, что я должен выглядеть, как настоящий шейх, соответствовать своему имени. Мое имя — Шейх, а не Шейк, как по ошибке написали в документах при оформлении российской визы. Шейх означает — лидер, глава, руководитель.

— Вы женились на россиянке. Как сочетаются разные культуры в вашей семье?

— Забавно, но в наших семьях на многое сходятся взгляды. Мой дед говорил, что уважать нужно каждого вне зависимости от того, какой веры человек. Об этом можно даже не спрашивать. 

Мой папа — мусульманин, мама — католичка, но мы всегда жили дружно. Согласно нашей культуре, сын должен взять веру папы, поэтому мое вероисповедание — ислам. Папа дал мне имя и фамилию.

Моя жена не мусульманка, но мы отлично ладим, у нас нет и намека на разногласия. Мы понимаем друг друга с полуслова.

Кухня отличается. У нас, в Гамбии, едят в основном морепродукты и очень много риса. Я могу приготовить отличный рыбный плов, его любит и моя жена, и ее родители. Сам с удовольствием ем котлеты и борщ. Я люблю русскую еду, жена прекрасно воспринимает гамбийскую кухню.

Путь домой

Согласно контракту, подписанному по программе «Земский доктор», Шейк должен отработать в Суздале пять лет. Его супруга живет и работает в Москве. На выходных они встречаются.

В восемь вечера пятницы доктор Шейк стоял на платформе Владимирского вокзала в ожидании скоростного поезда. В спортивном костюме, с двумя померанскими шпицами на поводке — это был несколько другой Шейк Дженг, нежели в белом халате.

— Доктор Дженг, кроме собак, чем вы увлечены еще? 

— Это прекрасные собаки, ласковые. Еще люблю фитнес. А футбол — это моя страсть. В Москве у нас сформирована любительская лига. Играю с удовольствием. Я так стресс снимаю.