На четвертый день трагедии может показаться, что Керчь понемногу приходит в себя. Черные железные ворота станции переливания крови плотно закрыты, потому что суббота, выходной, вокруг, на улице Карла Маркса, состоящей, как и весь небогатый городок, из двухэтажных домиков с облупившейся штукатуркой и серых панельных пятиэтажек, ни души, как будто и не шли сюда целыми семьями, и не ждали часами своей очереди, чтобы помочь пострадавшим. В открытое окно, через москитную сетку, отчего лицо становится еле различимым, дежурная объясняет, что в первые дни крови собрали даже больше, чем требовалось, поэтому желающих разворачивают и отправляют по домам.
Опустели и керченские больницы: тяжело раненых доставили в Севастополь, Краснодар, Москву, тех, кто пострадал не сильно, отпустили. Официальный траур тоже закончился, хотя небольшие российские флаги на ведомственных учреждениях еще перевязаны черной лентой, и даже прохожие на улицах все меньше говорят о трагедии, все больше о своем.
Но это обычное состояние города лишь внешнее, кажущееся. Подойдите к любому из этих людей, увлеченных разговорами, прогуливающихся с детьми и собаками, скучающих за кассой в домовом магазинчике, – слова о боли так и польются из них, потому что в этом городе, где каждый второй – знакомый или знакомый через знакомого, чужого горя не бывает.
Присмотритесь внимательнее, и увидите женщин, мужчин, девочек и мальчиков с двумя-четырьмя гвоздиками в руках. Скорее всего, они сядут в 40-ю маршрутку, идущую из центра, проедут минут двадцать мимо рынков и магазинов, пятиэтажек и частных чахлых домиков, мимо пустырей, строек, повесивших носы портовых кранов, и выйдут на остановке около металлургического завода.
Фото: СК РФ
На сто метров выше, по улице Войкова, таращась на заброшенный ДК имени Энгельса пустыми глазницами окон в том месте, где раньше была столовая, стоит керченский политех. С того самого дня он плотно оцеплен Росгвардией, поэтому мемориал организовался около остановки. Люди приезжают семьями, с детьми, приносят цветы, игрушки и свечи. Среди них легко узнать тех, кто был в колледже: мальчики с потерянными взглядами, девочки с трясущимися руками.
«Вызывайте скорую, я хочу жить»
В аллее между основным корпусом, где произошел взрыв, и «пятеркой» – еще одним зданием политеха, – сидят, опустив головы и сцепив пальцы в замок, два молодых человека. Здесь, около колледжа, друзьям-первокурсникам Вадиму Власюку и Андрею Герману почему-то становится легче. Ночью ребятам опять снились выстрелы, взрывы, фигура стрелка в окне, и они не знали, куда себя деть. А пришли сюда, выговаривают все, что болит внутри, открываются, пусть даже незнакомому человеку, – и как будто ненадолго отпускает.
– Я хотел пойти в столовую, но за минуту до взрыва меня что-то осенило, и я сказал себе «нет, не пойду», – сжав пальцы, потерянным взглядом смотря на здание колледжа, рассказывает Вадим. – Друзьям своим сказал: «Пошлите в класс». Мы поднимались по лестнице, и произошел взрыв. У меня одногруппница была в столовой. Она сейчас в порядке, но психика ее… Ее выносили через холл, где были трупы, она все это видела. Из нашей группы двоих увезли в больницу: мальчика, потому что у него тоже психика была, и девочку с ранениями.
Мой преподаватель по информатике погибла (прим.: Анастасия Бакланова). За полминуты до взрыва я с ними, с ней и с мамой ее, общался. Я пошел в холл, они на лестницу, произошел взрыв, и они погибли.
После первого взрыва все были в шоке, не понимали, что происходит. Сработала сигнализация, нам сказали покидать второй этаж, и мы вышли на улицу. А когда мы находились на втором этаже, мы еще слышали, что в дальних уголках корпуса происходят взрывы, мелкие, потому что в классах трещали окна. По-видимому, кто-то открывал дверь и закидывал мелкую взрывчатку.
Мы спустились на улицу, там было много пострадавших, раненых осколками, девочки падали, теряли сознание от испуга. Мы откачивали, как могли, переносили в безопасное место. Потом послышались выстрелы. Девочки выбегали, кричали, что кто-то ходит, расстреливает…
Я никогда ни с чем таким не сталкивался. В первые пять минут я думал, что война. Мы вышли на улицу, увидели раненых, сразу стали помогать. Мы видели, как девочки падают, кровь течет, но мы ничего не боялись, в головах мыслей не было.
Первые приехали МЧС. Мы лежали возле девочки, не могли нащупать пульс, пытались делать искусственное дыхание. МЧСник прибежал, передал по рации, что девушка в крайне тяжелом состоянии. Вчера я узнал, что у нее не выдержало сердце и она погибла.
Фото: Ruptly
Чтобы девушку перенести, мы нашли носилки где-то в сарае. Когда мы ее перетаскивали, увидели, что во внутреннем дворе лежит мальчик, совсем один. Потом к нему пошла помощь, мы донесли девочку, тоже побежали туда, и нам сообщили, что он погиб. Это был одногруппник мальчика, с которым мы откачивали девочку. Он просто упал на колени, мы упали, начали плакать, и после этого я просто сказал: «Все, с меня хватит».
Я перелез за забор, меня трясло, и я увидел, что уже выносят раненых и трупы. Несли на чем угодно. Останавливали маршрутки, грузовики…
Дальше Вадим рассуждает о том, о чем говорит весь город, переполненный слухами, страхами и неизвестностью. Спросите у кого угодно в Керчи, и он скажет вам: Росляков был не один.
– Говорят, что он был один, но это невозможно, потому что были свидетели, которые видели, что в здание заходили трое в масках. Неизвестно, как он активировал бомбу. Либо с ним кто-то включил бомбу и тоже погиб, я не знаю.
Боимся по городу ходить. Много информации скидывают. Моя подруга написала, что якобы в их районе нашли взрывчатку. Была ложная информация, что в Керчи заминировали медицинский колледж. Страшно, просто страшно.
– Страшно, – эхом повторяет Андрей. – Была информация, что на похоронах должны были быть теракты.
– Я подруге запретил ехать. Может, у них сообщники были.
– А сами поехали на прощание?
– Я не мог не поехать. У меня умер преподаватель, вчера ночью умерла наша другая подруга. Должны были проститься. Они из нашего политеха, они семья. Первое время будет тяжело, будут кошмары сниться. А потом посмотрим. Некоторые уже хотят забрать документы, перевестись куда-то. Страшно.
– Просто ты понимаешь, что ты здесь был, ты этого не забудешь, – продолжает Андрей. – У меня одногруппник, он выносил трупы и людей без ног. Он сходил к психологу, и его просто психом назвали.
– Да, к психологам многие обратились. Но что они сделают? Они говорят: «Занимайся чем-то, чтобы забыть», а ты не можешь. Потому что информация идет отовсюду, и слухи ходят.
— Я в тот день пришел домой, и что мне делать? Думал фильм посмотреть, отвлечься, – сквозь зубы, крепко их стиснув, сжав пальцы, рассказывает Андрей. – Какой фильм… Как кино перед глазами все это. Бежит передо мной парень, у него половины лица нет – все в осколках, и кричит: «Вызывайте скорую, я жить хочу!» Как от этого отвлечься?
Сонный город
Стопятидесятитысячная портовая Керчь вытянулась вдоль Крымского полуострова и смотрит на материк. С тех пор как построили мост, людей в сезон прибавилось, но так как город не имеет курортного статуса, скорее промышленный, туристов, по сравнению с той же Феодосией или Ялтой, особенно много не бывает и сейчас. Это, с другой стороны, хорошо, считают местные, потому что туристы всегда провоцируют взлет цен, а цены и так поднялись с тех пор, как Крым вошел в состав России.
В Керчи, говорят, хорошо «пенсионерить»: воздух, климат, размеренный ритм. И если жители северных городов приезжают сюда встречать старость, то молодые керчане отправляются за образованием или работой в Севастополь, на Украину, «за мост» – в Краснодар, Москву, Петербург. Работу, конечно, можно найти и здесь, правда не самую высокооплачиваемую. Есть заводы «Залив», «Стрелочный», металлургический на улице Войкова, куда идут работать выпускники того самого политеха, как везде есть такси, магазины и гостиницы.
Керчь. Фото: Людмила Левенко / Vk
А еще Керчь – настолько спокойный город, что даже сонный. До сих пор за всю новейшую историю только два события ненадолго будили убаюканную морем землю.
Первое – перестрелка в заведении «Интерклуб» в 1996 году, в которой погибла вся банда криминального главы города Виктора Кильзона, включая его самого, но то были темные времена, и разборки криминальной власти никого не удивляли.
Второе событие, поднявшее город на уши, – референдум 2014 года, разделивший жизнь керчан на два этапа: «при Украине» и «при России». Нина Александровна как сейчас помнит – схватила паспорт и сломя голову бежала голосовать «за». Для нее, как и для большинства пенсионеров, разница очевидна: при Украине она получала пенсию 1000 рублей и не знала, как на них прожить, при России – 8 тысяч минималку, а еще сверх того 2 с половиной – прибавка на инвалидность. Теперь можно платить коммуналку, покупать внукам подарки, и еще что-то остается на жизнь.
Молодым людям тоже по большей части нравится. 17-летний Андрей говорит, что сейчас по крайней мере нет войны, и то хорошо. Кроме того, построили мост, строят дороги, правда медленно, понемногу облагораживают город, который – и это бросается в глаза – пришел в сильное запустение.
Когда страсти с референдумом улеглись, керчане по привычке зажили тихо, поэтому массовое убийство в политехническом колледже стало для них шоком, от которого город оправится не скоро.
– Посмотрите вокруг, все испуганы. Шла мимо музыкальной школы – мамы трясутся над своими детьми. Водят в школы, ждут их с уроков. Такого у нас никогда не было, – рассказывает другая пенсионерка Людмила Николаевна.
Она живет в общежитии по улице Льва Толстого, рядом с бараками, где снимала квартиру семья Росляковых, но ни с матерью, ни с мальчиком знакома не была.
– Живем и друг друга не знаем. Действительно, как сонные. Везу-везу свою тележку, вот остановилась посмотреть, что тут происходит.
«Здесь он жил – рядом с нами!»
Все проходящие и проезжающие по Толстого, разбитой улице ближе к окраине города, состоящей из пустырей и страшных панельных пятиэтажек, как и Людмила Николаевна, останавливаются напротив дома Влада Рослякова. Здесь круглосуточно дежурит ОМОН, работает следственный комитет и почти в любое время суетятся, безуспешно пытаясь прорваться за оцепление к дому, журналисты.
– А что здесь случилось? Что они здесь ищут? – подключаются новые прохожие.
– Да вы что, это вот здесь он жил! Рядом с нами! А мы и не знали. На этой вот самой, на нашей остановке садился в автобус. И там ездят наши дети. Какой кошмар.
Бараки представляют собой грустное зрелище. Маленькие покосившиеся домики с вываливающимися дверями и через одно заколоченными окнами когда-то, вероятно, строили пленные немцы на время, но и в наши дни это дешевое жилье снимают малоимущие семьи и одинокие старики. Напротив, за разбитым кирпичным заводом – заросшее сорняками поле, когда-то бывшее стадионом, говорят, Росляков бегал здесь по утрам; за стадионом – заброшенные детские садики, а по другую сторону бараков – завод, тоже заброшенный, там, по слухам, преступник учился стрелять и взрывать.
– Хотя у нас здесь и стадион, и пустыри, все равно все было спокойно, и никогда мы не боялись своих детей отпускать на улицу, – продолжает Людмила Николаевна, говоря уже даже не со мной, а с другими соседями. – Я четвертый день плачу, не могу остановиться, так жалко деток. Хотя там и не было у меня знакомых… Нет, соседкин же сын там учится. Но он в то время как раз убежал в магазин.
– И мне аукнулось, – подхватывает другая женщина. – 15 лет назад из Севастополя приехали ко мне квартиранты: девочка с двухлетним сыном. Высокая такая, красивая, с длинной косой. И мальчик у нее такой хороший. С отцом у них что-то не получилось, они сюда приехали. Потом она встретила мужчину, вышла замуж и съехала от меня. И вот вижу я по телевизору фотографию этого мальчика, ему, оказывается, 15 лет уже, я по фамилии узнала – Владик Вердибоженко, и ее вижу, эту женщину, как она убивается перед гробом.
– А матери этого пацана каково, который все это горе натворил? – подключается третья.
– Где она вообще, вы знаете? – спрашиваю.
– Не знаю, она же здесь ни с кем из нас не общалась. С кем она дружила? Вот эти иеговы (Свидетели Иеговы – религиозная организация, запрещенная в России – прим. ред.). Где-то они прячутся. Сейчас же Россия гоняет их. Ой, горе одно, горе, и все. Она руки на себя хотела наложить, а коллеги ее остановили и вызвали психолога. Она, может, в больнице, раз ее нет, а может, и в хате сидит, кто ее знает, – предполагает одна соседка.
– Говорят, она повесилась, – включается в разговор вторая.
– А я слышала сегодня сплетню, что сошла с ума, – сочувствующе кивает головой третья.
Семьи Росляковых как будто и не было в Керчи до 17 октября. О том, где работала мать, что она ходила в запрещенную в России религиозную организацию «Свидетелей Иеговы», что не позволяла сыну развлекаться, местные так же, как и вся страна, узнают из новостей, поэтому сказать, где правда от очевидцев, а где подхваченный слух, сложно. Но весь город уверен, что «йоги, или иеговы, или как их там» тоже имеют отношение к трагедии, тем более что их молельный дом до закрытия находился в этом районе, теперь здесь же они прячутся по подвалам, а пенсионерка баба Маша своими глазами сегодня видела «йогов» на рынке с цветами – «это значит, пацана будут хоронить, а они собираются на похороны».
Чуть больше известно о бабушке с дедушкой и отце. Они живут в пяти минутах ходьбы от дома Влада, на улице Нестерова, параллельной Толстого, в ничем не примечательной пятиэтажке. Бабушку Галину соседки видят не часто, в основном когда она выходит гулять с собакой. Обычная женщина. Видели иногда и Влада – в бараках проблемы с водой, он приходил к бабушке купаться. Парень как парень, очень тихий, всегда здоровался, проходя мимо, что о нем еще сказать?
«Рвали на себе одежду, перевязывали раны»
«Ненависть» – было написано на майке, которую Влад Росляков надел, чтобы расстреливать учеников и преподавателей техникума. Ненависть, боль, а еще страх и много всего, чего нельзя описать словами, чувствует студентка колледжа, пожелавшая остаться неназванной, стоя напротив дома Росляковых на Толстого. Она шла на остановку, и какая-то неведомая сила заставила ее остановиться, смотреть на этот полуразрушенный дом, как люди в форме пытаются найти в нем ответ, почему Влад проснулся в то утро и пошел убивать ее друзей.
То был самый обычный, ничем не примечательный день. Студенты отсидели две пары, пошли пообедать в столовую или болтать в аллею. В это самое время в соседнем корпусе, который называют «пятеркой», как обычно шло очередное мероприятие, а на следующий день, в четверг, на кураторском часу у второкурсников была запланирована встреча с полицией – в колледже регулярно проходили какие-то встречи.
– Колледж для меня – второй дом, я здесь проводила и день, и ночь, в студсовете была. Я приезжала домой в 7-8 вечера. Весело было, классно, – рассказывает второкурсница Ксения Ковтун. Вместе с одногруппниками Анной Деревенец и Владимиром Палазником они приехали в политех, чтобы забрать свои вещи: ребята убегали из кабинетов, бросая все.
– Что я испытываю, стоя здесь? Чувство, как будто это все снова происходит. Как будто ты стоишь, и в тебя стреляют, – говорит Владимир.
– Я был на заднем дворе, видел его силуэт, как он ходил и расстреливал людей. Мы помогали откачивать одну девочку, у которой во время взрыва отказало сердце. Мы вернули ей сердцебиение, но потом сказали, что она умерла. У меня погибли два друга, две одногруппницы, преподаватели.
– Вы оказывали друг другу помощь?
– Да, то, что помнили с курсов ОБЖ.
– Рвали на себе одежду, перевязывали раны. Медсестра наша просто не знала, к кому быстрее бежать, она вся была в крови, – продолжает Ксения. – Очень тяжело было дозвониться, вызвать помощь, и когда мы дозвонились, приехала только одна скорая.
Даже те, кто не пострадал физически, знаете, у многих пострадала психика. Они просто подходят к этому месту, на остановке, и у них начинают трястись руки, настолько страшно. Сплетни ходят по интернету, и многие верят. А вдруг произойдет снова.
Как доказательство Ксюшиных слов встречаю у мемориала двух девочек лет шестнадцати. Они стоят, молча смотрят на гору цветов и игрушек.
Мемориал. Фото: vk.com/overhearkerch
– Вы цветы сюда принесли? – спрашиваю.
– У нас денег нет, а так бы принесли цветы.
– А вы были в колледже в тот день?
– Я нет, вы у нее спросите.
– Я не хочу говорить, я боюсь. Вдруг они это увидят. Будет хуже, они меня найдут, – говорит надрывающимся голосом девушка, и руки ее дрожат.
– Кто – они?
– Те, кто это устроил.
– Я не напишу ваше имя, они вас не узнают.
– Я все равно боюсь. Меня всю трясет. Я не могу говорить.