«Отличники уходили в физмат-лицеи и становились троечниками». Учитель Иван Меньшиков — о математике через боль
«Ходи на уроки стиснув зубы и учи»
— Для многих учитель математики — это человек, который «наносил моральные травмы». Как думаете, с чем это связано?
— Я и учителей русского таких знаю, а в детстве у меня были сложные отношения с учителем по немецкому. Так что бывает по-разному, но с математикой, действительно, чаще — предмет основной, его много в расписании каждого школьника, экзамен в 9-м классе нужно сдавать всем. Это влияет на отношение учителей: им надо научить хотя бы азам, на троечку — и порой им кажется, что в этом богоугодном деле все средства хороши.
Ну и признаем, что общество тоже давит на учителя — без ЕГЭ по математике школа не выдаст аттестат, профильный ЕГЭ нужен почти во все, в том числе гуманитарные вузы, поэтому отношение к ней должно быть максимально серьезное: ходи на уроки стиснув зубы и учи. И действительно, чтобы сдать профильный ЕГЭ на 100 баллов, приходится делать много неприятных, тяжелых вещей, а если у ребенка что-то не получается, нужно срочно принимать меры…
— Вы сами учились в физико-математическом лицее и это время называли несчастным. Сильные учителя, умные одноклассники — почему несчастное-то?
— Да вот именно поэтому. Было много уроков разной математики, иногда интересной. Не сомневаюсь, что учителя хотели дать мне качественное образование и старались, чтобы я хорошо сдал вступительный экзамен. Но воспринималось все это очень депрессивно. Никакого желания позаниматься математикой дополнительно, решить любопытную задачку у меня не было.
Классическое российское отношение к математике, программа по математике — они через боль, через нарешивание сложных заданий: на базовом уровне нужно выучить формулу и научиться подставлять числа, а в лицее — выучить 10 тысяч шаблонов и научиться их применять. Это не очень про исследование, про поиск… Я ни в коем случае не хочу ругать все физматшколы, но зачастую красивая наука сводится к сборнику Сканави, который нужно прорешать от корки до корки.
Это устаревший подход как минимум потому, что большинство из этих заданий утратили актуальность. Лет 50 назад было очень сложно работать в технических профессиях, не умея решать сложные уравнения и так далее. Сейчас большинство того, что мы проходим в школе, автоматизировано, компьютер справляется с этим лучше людей. И более того — чтобы работать с этими компьютерами, нужна совсем другая математика.
— Теперь вы сами математик в элитной школе. Что делаете, чтобы на ваших уроках было по-другому?
— Чтобы ребенок не только научился прорешивать сборники, но и вышел с ощущением, что он узнал что-то новое, продвинулся, нужно давать ему возможность выбирать и принимать решения самому — чем больше, тем лучше. Конечно, мы часто шутим на этот счет. Свобода выбора иногда такая: «Решите четыре любых уравнения». А их всего четыре. Это шутка, но только отчасти.
Во-первых, у нас в школе можно выбрать целевой уровень по каждой теме. Ребенок может изучить ее на базовом уровне, чтобы сосредоточиться на других предметах, или на профильном, а может по этой теме заняться творческой, исследовательской, проектной работой.
Во-вторых, ребенок может сам выбрать свой темп работы в рамках общего срока — что, кстати, совсем не исключает фронтальную работу в классе. И в-третьих, все задания есть на школьной цифровой платформе, можно заниматься не только в классе, но и, скажем, в библиотеке в часы самоподготовки, дома и даже в дороге.
И получается, что двое учеников иногда очень по-разному изучают одну и ту же математику. Надо признать, что есть и минусы. Чем больше мы даем свободы, тем меньше у нас будет 100-балльников, это очевидно.
— Вы как-то рассказывали про старшеклассника, который сам подготовил проект в духе Канторовича, нобелевского лауреата, а вы только слушали и говорили: «Вау, как это круто». В чем секрет?
— Часто проекты в школе воспринимают как большую формальность и рутину, но толковых учеников они побуждают сесть и подумать: «Может быть, есть что-то, что принесет не только галочку, но и удовольствие и будет просто классным?» И тогда ребенок приходит к учителю обсудить идею.
Конкретно этот ученик занимался логистикой — как оптимально разместить товары на складе с учетом огромного количества условий: эти товары должны долго храниться, занимать меньше места, в разное время быть доступными, а еще нужно не забывать о пожарной безопасности и так далее.
Он съездил на производство, пообщался с людьми, которые там работают, посмотрел, как это выглядит на практике, какие есть ограничения. В итоге он не только придумал свой алгоритм и показал, как он работает в Excel, но и написал скрипт на Python. Мое участие было минимальным. Я помогал сделать скрипт в виде программы и все оформить, чтобы это выглядело законченным проектом.
— Сейчас скажут: «Ну конечно, это элитная школа. Куда простым смертным до такого».
— В каждой школе, где я работал, были такие дети. Это не особенность конкретной школы. Понятно, что есть школы с отбором, они таких детей пылесосят по всему городу и заманивают из других, предлагают общежития, чтобы эти дети потом сделали школе имя.
Но в целом такие дети появляются и в непрофильных школах, они просто хорошо знают и любят предмет, уделяют ему много времени. Любой талант не принесет пользы, если не делать усилий. Может быть, в случае с моим конкретным учеником это еще результат хорошей работы в раннем возрасте. Мне трудно судить. В большинстве своем талантливые ученики, которые мне попадались, — обычные дети, им не чуждо ничто человеческое.
Кому вредят домашние задания
— А чем, на ваш взгляд, обычная школа и правда может тормозить талантливых детей?
— Дело не в школе, дело в учителях. Если ребенок не хочет идти на уроки и ощущает собственную неуспешность, такая школа будет тормозить. В каком-то смысле все в руках директора, ведь это он подбирает учителей. Как говорит Максим Яковлевич Пратусевич, директор 239-го лицея: «Секрет отличной школы — найти отличных учителей и просто не мешать им работать».
Есть такое направление — доказательное образование, по аналогии с доказательной медициной. Это очень большие исследования о том, какие вещи в образовании работают, а какие нет, подробно об этом пишет Джон Хэтти в книге «Видимое обучение».
Из самого очевидного и важного — авторитет учителя. Если дети воспринимают учителя как человека, который разбирается в том, что он говорит, и что-то понимает в этой жизни, если они относятся к нему с уважением, доверием, это очень сильно помогает им учиться. А если он для них неудачник, который нормальную работу не нашел и устроился работать в школу, вот тогда жди беды.
— А большие классы мешают?
— 30 человек в классе, конечно, проблема, но не настолько существенная, как кажется. Хотя, конечно, учителю в таких условиях не слишком удобно работать, да и после урока надо проверить 30 тетрадок.
Интересно влияние домашних заданий. Удивительная история, но в «началке» они детям, скорее, вредят. Чем старше дети, тем влияние более положительное. Изучили мы сегодня квадратные уравнения — обязательно дома надо парочку решить самому, набить руку. На уроке, особенно если класс большой, есть иллюзия, что все понятно: учитель все красиво объяснил, одноклассник вышел к доске и решил. Но стоит попытаться самому, сразу возникают вопросы.
Поэтому нельзя весь урок развлекать и вызывать детей по очереди, чтобы они что-то решали, обязательно должна быть самостоятельная работа. Ну и чем старше дети, тем больше места ей следует уделять.
«Отдали в частную школу, чтобы стал нобелевским лауреатом»
— Может ли сильная, элитная школа сделать из троечника такого Канторовича, или это миф и пустая трата времени, сил, денег? Какие риски, что нужно взвесить?
— Нет, не сделает. Если говорить конкретно про физмат-лицеи, успеваемость у такого ребенка очень резко, драматично ухудшится. Когда я работал в общеобразовательной школе, некоторые мои отличники уходили в физмат-лицеи и тут же становились троечниками, потому что там гораздо более высокие требования, огромный объем домашней работы и гонка, посильная далеко не каждому.
Конечно, у ребенка будет развито логическое, абстрактное мышление и знания по математике будут на порядок выше, чем в обычной школе, но подумайте, какой ценой. Не говоря о том, что в целом ему эти знания могут не пригодиться, потому что школьная математика сегодня оторвана от реального мира.
Я бы не рассматривал академические результаты как главный критерий. Нужно отталкиваться от того, где ребенок будет чувствовать себя комфортно. Отдавать его в сильную школу, чтобы он стал нобелевским лауреатом — очень порочная идея.
— Тогда неловкий вопрос. А что такого волшебного в элитной частной школе, где год обучения стоит как бакалавриат в МГУ?
— Я понимаю, что для родителей это важный вопрос. Волшебного ничего, просто у частных школ разные финансовые модели. Если школа хочет самоокупаться и не жить за счет государства, приходится либо искать гранты, субсидии, либо ставить высокий ценник.
— То есть подход «я отдам куда подороже, там лучше» ошибочный?
— Конечно, это не работает. Стоимость обучения слабо соотносится с академическими результатами. Школу подбирают по ценностям, по идеям, которые заложены в ее основу — исходя из них, директор набирает педагогов. Если сказано, например, что в школе ребенок будет активным участником образовательного процесса, это будет не только на бумаге, но и на практике. Но не стоит ждать, что частная школа — какой-то райский уголок.
— Сколько времени дети тратят на ваш предмет? Как вообще к ЕГЭ готовите?
— Много, у нас в 10-м классе — восемь часов, в 11-м — десять. Мы стараемся полноценно заниматься, чтобы все разобрать и не было такого: «Вот это параграф со звездочкой, вы его сами дома прочитаете».
У нас есть отдельные занятия, где разбираем задания в формате ЕГЭ, мы пишем пробники, причем и общемосковские, и школьные. В 11-м классе устраиваем контрольные работы в формате ЕГЭ, чтобы не только контрольную провести и отметку поставить, но и посмотреть, какие задания дети уже хорошо решают, а какие надо повторить.
Но все равно этого мало, все равно нужно давать домашние задания. Кто-то с репетитором занимается, мы тоже никогда не против.
— Это не моветон — в частной школе брать репетитора?
— Конечно, это ужасно. Но когда речь идет о поступлении, я понимаю, насколько это важно для некоторых детей и их родителей. А что делать?
Кому-то просто нужен еще один взрослый, который бы просто организовал его работу: в классе ребенок не слушает, хитрит, а сесть и сделать сам не может. Иногда нужно просто другими словами объяснить то же самое или проработать темы предыдущих лет. Такое бывает, иногда в 10-м классе выясняется, что ребенок не умеет складывать дроби. Где-то репетитор — это хороший помощник, а где-то перестраховка: «Все так делают, что мы — хуже, что ли?»
Бывают разные ситуации, но в целом школа справляется с большинством из них — и не только частная. Я девять лет работал в государственной, всегда проводил консультации, дополнительные занятия, чтобы помочь каждому разобраться, наверстать пропущенный материал, но никогда не был против репетиторов.
Об овощной и фруктовой жизни
— Вы сами пришли в педагогику из репетиторства. Какие проблемы были у детей, с которыми вы занимались?
— Нужно было прорабатывать пройденный материал. Мои ученики не были безнадежными, у них просто были большие долги: какие-то темы проболели или ходили в школу, но уже так отстали, что не могли наверстать. И нужно было это все поднять, от Адама и Евы до конца 9-го класса. Иногда ученик в 9-м классе понимал, что его знаний недостаточно, чтобы сдать ОГЭ. Но никто не обращался, чтобы полюбить математику и понять, что же в ней красивого.
— Что пришлось преодолеть, чтобы стать учителем не по трудовой книжке, а внутренне?
— Я пришел в школу просто попробовать, это была одна из череды профессий — химик, фрезеровщик, маркетолог. Я пробовал одно за другим, потому что со стороны невозможно сказать, что понравится, а что нет.
Учителем я себя почувствовал как-то неприлично быстро. Я понял, что это важно, интересно, что работа благодарная — ученики, когда у них что-то получается, так рады, что ты готов работать еще сутки напролет. Но сейчас иногда с ужасом посреди ночи просыпаешься с мыслями: «О чем я тогда думал? Что ж я эту тему не с той стороны давал?» Или первое время был неоправданно строг…
— Под одним постом после вашей победы на «Учителе года» оставили комментарий: «Жалко его. 20–40 лет проработает в школе — и превратится в обычный овощ». Что бы ответили?
— Хорошо, что я его не видел (смех)! В руках каждого человека прожить жизнь не овощную, а более осмысленную — фруктовую. Просто в некоторых школах это правда сложно сделать: если все вокруг сходят с ума, трудно оставаться здравомыслящим.
Учителя бесправны, через какое-то время правда начинаешь думать: «Если я государственные деньги получаю, значит, я должен выполнять все, что мне спускают сверху, даже если это полнейший абсурд». В первой школе, где я работал, перед ОГЭ учителям нужно было ходить и заклеивать стеллажи кабинетов листами А4, чтобы дети не видели корешки книг, потому что они могут быть подсказками. Это был максимум абсурда, который достался лично мне. Дальше, видимо, администрация поняла, что есть люди более сговорчивые.
Вторая проблема — низкие оклады. Чтобы работать в государственной школе за пределами Москвы или Санкт-Петербурга и сводить концы с концами, приходится брать очень большую нагрузку. В прошлом году была трагикомичная история, когда в Хабаровске хотели провести акцию под лозунгом профсоюза «Учитель»: «Два МРОТ за ставку», на что хабаровские коллеги сказали: «Нет, и одного хватит, это хотя бы реально».
— Вы сменили несколько школ за время работы. Почему?
— Мне нравилось вести уроки, но было ощущение, что в школе многое устроено не так. Сначала я пытался это исправить сам, потом после какого-то конкурса мне предложили поработать в роли завуча. Я сразу согласился, вел уроки математики и параллельно работал завучем, пытался что-то менять: чтобы педагоги работали с детьми так, как они считают нужным, а все, что сыпется сверху, оставалось на уровне администрации. Но через пять лет понял, что сама школа мало что в целом может изменить.
Поэтому я так ратую за выборность директоров. Сейчас директора можно уволить одним днем, не объяснив причин. Если бы родители и учителя его выбирали, это дало бы некоторую независимость и свободу действовать в интересах учеников, а не бюрократии. Тем более закон «Об образовании» предусматривает такую возможность, просто на практике это пока не реализуется.
— В частную школу вас пригласили?
— Да, было интересно посмотреть, а как здесь, и я переехал из Санкт-Петербурга в Москву. Наверное, это азарт, стремление попробовать что-то новое. Но есть и еще одна причина — большое давление петербургских чиновников: они были очень недовольны тем, как я использую свою минуту славы после «Учителя года».
— А как?
— То, что я говорил в интервью, шло вразрез с рапортами комитета по образованию Санкт-Петербурга. Каждый же год рапортуют, что все проблемы у нас решены. Но проблемы есть, и я считал своим долгом обратить на них внимание. Если не я, то кто? Учителя про них знают, а общественность и даже родители зачастую нет.
«По-человечески жаль, но истина дороже»
— Вы активист профсоюза «Учитель». С какими несправедливостями на местах сталкивались?
— Совершенно рядовой случай, когда на учителя давит администрация из-за того, что он отказывается выполнять какие-то требования. Бывают совсем абсурдные истории. Начальство сказало, чтобы учителя обходили подъезды домов, расклеивали объявления или участвовали в переписи, дежурили у пешеходных переходов, собирали деньги, проверяли, что дети действительно болеют и сидят дома, а не развлекаются где-то еще…
И вот начинается конфликт. Иногда директор нагло увольняет учителя, а потом учитель восстанавливается через суд и директору самому все выходит боком. Чаще — просто создает педагогу невыносимые условия работы. Во всех этих ситуациях проблемы возникают из-за того, что сам директор — тоже очень зависимая фигура и не может отказать своему начальству. Самые громкие случаи мы стараемся освещать.
— Как учитель может бороться за свои права?
— На мой взгляд, все попытки судиться или найти чиновника, который станет на твою сторону, работают плохо, да и не должны. Работает коллектив.
Например, увольняют хорошего учителя, а к нему с поддержкой присоединяются коллеги и родители. Директору очень сложно что-то противопоставить коллективу. Что, всех уволить? Даже треть коллектива директор никогда не уволит, потому что не найдет столько желающих работать в школе. Поэтому горизонтальные связи дают лучшую защиту от произвола.
Но большая беда в том, что учителя запуганы: они так работают уже сколько лет, некоторые с советских времен. У них нет ощущения, что жизнь станет гораздо спокойнее, если будет низовая поддержка от коллег или профсоюза, который, кстати, даже необязательно оформлять.
— Вы не боитесь высказывать свою гражданскую позицию. Как на это реагировали и реагируют коллеги?
— Для меня важно говорить, потому что это вдвойне большая ответственность. Учителя редко высказываются, должен же хоть кто-то. Чувствую, что просто обязан это делать, хотя высказываться стало очень сложно.
Коллеги в основном поддерживают. Некоторые крутят пальцем у виска, что не живется мне спокойно. Но никто не говорит, что я не прав. «Ты идеалист! Так, как ты говоришь, не бывает», — и они правда не верят, что так может быть. Но в основном поддерживают. И если меня спрашивают СМИ — мой гражданский долг отвечать честно.
— Знаю, что вас вызывали на профилактические беседы. Как это было?
— Это было, когда я осмелился поучаствовать в муниципальных выборах. Мне уже на этапе подачи документов поставили ультиматум: «Вы решите, политическая карьера или работа в системе образования Санкт-Петербурга».
После какого-то интервью меня вызвали второй раз: «Вы знаете, Иван Андреевич, мы вас, конечно, очень любим, но вы так не говорите, вы же нас всех подставляете». По-человечески, с одной стороны, их жаль, с другой — истина дороже.
— Какие еще ценности вы считаете для себя главными?
— Трудно выделить что-то одно… Могу назвать идею, которая играет в моей жизни важную роль, помогает принимать решения и поддерживает в трудную минуту. Это вера в Человека и человечество, в нашу способность преодолевать разногласия и сложности, делать себя и мир лучше. Я убежден, что следующие поколения будут лучше нас, добрее и умнее. И даже с тепловой смертью вселенной они наверняка придумают, что можно сделать.
О бороде и жизни после уроков
— Чему вам хотелось бы научить детей не только как математику?
— Тогда это не про учить. Учить — это когда я чувствую себя экспертом. Есть повод поделиться каким-то знанием, и ребенку это нужно — здорово, если я помогу. Если мы говорим просто о жизни… Нет, я не чувствую в себе большое желание чему-то учить.
Когда я был помоложе, поговорить о жизни ко мне приходили чаще. Может быть, сейчас я так себя поставил — у каждого учителя свои границы. «Это мы обсудим на уроке, а вопросы про личную жизнь давайте после уроков». Но это «после уроков» никогда не наступает. В школе как будто не место для этих вопросов.
— Ну что ж, тогда о личном. Если бы ваших жену и маму спросили, какой вы муж, сын — как думаете, что бы они ответили?
— Муж нормальный, на троечку. С фасада, мне кажется, очень даже ничего. Вредных привычек особенно нет, веду себя хорошо. Но работа учителя накладывает отпечаток. В школе ты непрерывно общаешься с детьми, коллегами, начальством. Дома хочется побыть в тишине. После рабочего дня, особенно непростого, не остается сил уделить должное внимание ни родителям, ни супруге. Это меня расстраивает.
Когда я работал программистом, я выходил из офиса — и у меня жизнь только начиналась. Я с такой радостью ехал в центр города на какие-то вечеринки… После дня в школе ни о каких вечеринках уже речи нет. Дома бы в углу за компьютером посидеть, чтобы никто не отвлекал.
— Как получается дома выключать режим «училки»?
— Я заметил, что этот режим выключается ровно через час после рабочего дня. Если добираюсь домой меньше часа, то могу побыть учителем и там: чувствую ответственность за все вокруг, мне нужно все контролировать, следить, чтобы ничего не прошло незамеченным. Это профдеформация чистой воды, потому что в школе нужно следить, чтобы дети не отвлекались, не ссорились, не списывали… Но дома и жена все проконтролирует — она у меня молодец.
— Это правда, что на досуге учителя математики от нечего делать решают задачи?
— Правда. Недавно мы с коллегой девять часов летели в самолете и решали задачи из ЕГЭ. Но это был способ занять время и поддержать форму. Для удовольствия решаешь, только если задача интересная — не столько на формулы, сколько на смекалку.
— Зачем вам борода?
— Раньше она была нужна, чтобы меня не путали со старшеклассником при входе в школу.
— А путали?
— Дежурные у меня постоянно проверяли сменку, а дети, которых я не учу, воспринимали как школьника. С тех пор я к бороде привык, уже не представляю себя без нее.
— А каким представляете себя лет через 15–20?
— Хотелось бы, конечно, не стать овощем. Или хотя бы чередовать овощное состояние с состоянием какой-то бурной деятельности. Остаться в сфере образования в России, приложить руку к ее модернизации, потому что она достаточно консервативна, в том числе и педагоги. Очень хотелось бы просто учить детей. Если все это сбудется, я буду очень доволен.
Фото из личного архива Ивана Меньшикова