«В шкафах я нашла тетрадки с переписанным от руки Евангелием». В одном «Кукуево» ждали и дождались храма
Елена Кучеренко
«Раньше у нас в деревне жизнь кипела. Семьсот дворов было. Три колхоза. Нас называли «вторым Китаем»… Танцы, песни, парни, девки, поцелуи в подсолнухах, клуб, кино», — шепелявила мне беззубым ртом баба Валя.
Честно говоря, глядя на нее, старенькую, сгорбленную, с трясущейся головой, еле передвигающую ноги, мне в это сложно поверить. Да и три колхоза с этим местом в голове не просто ассоциируются. «Только вот храма никогда у нас раньше не было», — продолжала она.
Хороший дом, только в «Кукуево»
Мы идем с бабой Валей из маленькой деревенской церквушки — с Литургии.
Елена Кучеренко
— Так это вы — москвичи, которые купили Настенькин дом?
— Мы.
— Хороший дом — там вода есть. Только в «Кукуево» — мы так это место зовем…
Наш дом по деревенским меркам и правда не близко. В самом конце, на отшибе. О существовании нашей улицы не знают даже многие местные таксисты. Купили мы его года три назад из-за Оптиной пустыни, которую очень любим. Она в получасе езды.
Дом этот принадлежал бабушке, которую все местные жители называют Настенькой, хотя, когда она умерла, ей было глубоко за восемьдесят. О ней я мало знаю. Только то, что она когда-то была бригадиром в колхозе и верующим человеком.
Его продавали то ли ее дети, то ли внуки, давно уже городские. Мне кажется, они до последнего не верили, что его кто-то купит. Даже за те небольшие деньги, которые они просили. Часто после смерти владельцев дома здесь просто бросают.
Такие заброшенные дома на каждом шагу. В некоторые мы с дочками даже залезали — просто посмотреть. Удивительно, но внутри почти вся мебель на месте, на стенах — старые фотографии, советские, на которых хозяева еще молодые. В ящиках — посуда, на полках даже книги. Почти в каждом доме на стенах иконы… И никому это уже не нужно. Пыль, паутина и тоскливый запах сырости и осиротевшего дома. Умирают старички, а вслед за стариками умирает и деревня, когда-то большая и богатая.
Давно здесь были школа, детский сад и какое-то училище. А сейчас это руины. Мы с девчонками и туда несколько раз забредали и приносили домой учебники, микроскопы и каких-то заспиртованных существ в колбах. Все это уже много лет валяется там, всеми забытое. А еще тетрадки и дневники — с пятерками, двойками, замечаниями, вызовами родителей. Однажды нашли даже записку с признанием в любви, которую какой-то мальчик написал девочке Ане.
Да, жизнь когда-то кипела. А сейчас грустно смотреть, как она отсюда уходит…
«Ты только не обижайся, но скажи мне честно…»
Когда мы купили дом, жизнь в этой деревне кипела только в двух местах — в продуктовой палатке и на кладбище. Кладбище давно уже было единственным местом, где время от времени собирались все местные жители — на чьих-то похоронах. По крайней мере, ходячие.
А в магазинчике всегда можно было узнать все местные новости, в том числе — фейковые. Именно там родилась сплетня о том, что все наши четверо детей — приемные. Пятой, Маши, тогда еще не было. Потому что мать (то есть я) «мелкая и худая, и точно сама родить не может». Ну и на «вырученные» за приемных детей от государства бешеные деньги мы и купили этот дом.
На мой, как мне показалось, резонный вопрос: «А зачем нам тратить бешеные деньги на дом в «Кукуево»?» местные ньюсмейкеры глубокомысленно махнули рукой: «У богатых свои причуды».
Сплетню эту, с вводным абзацем: «Ты только не обижайся, пошли они все к пралякам, это же деревня, но скажи мне честно….» — рассказала мне соседка тетя Маша. Она всех неугодных всегда посылает к пралякам. Но кто это такие, сама сказать не может.
Из этой же палатки почему-то пошел слух о том, что мы — страшные сектанты, поклоняющиеся чуть ли не богу Шишиге. Выяснилось это, когда однажды к моему мужу, который тогда находился в доме, приехал мужчина с вопросом: «А не прячете ли вы у себя мою жену с детьми?»
Оказалось, что его супруга «ударилась в православие» — ИНН, чипы, конец света, «все пропало», сухари, горы и т.д. Схватила детей и сбежала из дома спасаться от грядущего антихриста. Милиции удалось выяснить, что она подалась куда-то в эти края, а местные жители указали на наш дом: «Точно у них, потому что они сами такие же, на всю голову религиозно-больные».
Ну и самой сенсационной новостью, потрясшей перепуганную местную общественность, стало известие о том, что мой муж Вадим — агент Путина, присланный сюда следить за порядком. Понятно же, что Владимир Владимирович ночами не спит, все думает, что же происходит в «Кукуево».
Последняя сплетня зародилась после того, как мой муж добился, чтобы в нашей части деревни сделали щебеночную дорогу. По документам она была, а в реальности машины в дождь нужно было оставлять за километр и идти пешком по колено в грязи, с вещами и детьми наперевес. Это очень впечатлило деревню, и мы, собственно, так до сих пор и числимся здесь сексотами…
А потом магазинчик закрылся и единственным местом, где хоть что-то происходит, осталось кладбище.
Храма ждали и дождались
Но чуть больше полугода назад в нашей деревне построили маленький деревянный храм. Средства дал какой-то мужчина — уроженец этих мест.
Баба Валя рассказала, что раньше они ездили на службы в Козельск — те, кто помоложе и посильнее. Автобус ходит один раз рано утром туда и один после обеда — обратно.
— Сядешь на лавочку после Литургии и сидишь полдня. Последние три года я уже не ездила, сил не было. А в Оптину вообще ничего не ходит. Только такси. А где денег взять? Теперь у нас своя церковь. Дожили, слава Богу!..
Только муж ее, дед Володя, не дожил. Умер одиннадцать лет назад.
И Настенька, бывшая хозяйка нашего дома, тоже не дожила. Но она ждала и верила. В шкафах у нее я нашла тетрадки с переписанным от руки Евангелием. И проповеди Иоанна Златоуста — тоже от руки. Все это мы храним. И Настенькины старые иконы и лампадки тоже.
Дожила старая бабка Марфа. Соседка с нашей улицы. Я ее помню.
Говорят — пришла на первую службу, постояла, поплакала от радости, сказала то самое библейское: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко...» И через пару месяцев умерла.
Впервые я побывала в этом храме в этот наш приезд. В тот день (а это было воскресенье) на службе было всего восемь бабушек и одна монахиня.
Одной из прихожанок на вид можно было дать лет сто. Ну девяносто пять точно. Ее привезли на машине родственники, внесли в храм, поставили, оперли на клюку и ушли.
К моему удивлению, она простояла так всю всенощную.
— Может, ее посадить? Древняя же, — сказала я женщине за свечным ящиком, тоже уже давно не молодой, но ни разу не присевшей.
— Она сейчас не сядет. Будет стоять до последнего.
— Почему?
— Столько лет ждала, когда храм построят. Счастлива, что дождалась. Вот и стоит.
Столетняя бабуленька оказалась еще и глухой. Это стало понятно после того, как другие старушки помоложе отнесли ее на исповедь, она прокричала на весь храм свои грехи, а батюшка в ответ прокричал ей в ухо разрешительную молитву…
Она ничего не слышала, но так радостно смотрела по сторонам, что было видно — да, тоже много лет ждала и дождалась. Как Симеон, как бабка Марфа… «Ныне отпущаеши…» Но пусть эта бабушка проживет еще много лет.
Пришла поглазеть на дураков
Знаете, я тогда стояла на службе в том маленьком деревенском храме и чувствовала что-то родное, но давно забытое… После «дождалась, вот и стоит» я поняла.
… Я пришла к вере неожиданно даже для самой себя. Вчера я была воинствующей атеисткой, а сегодня стала верующим человеком. Просто пришла на службу «поглазеть на дураков». Но Бог коснулся сердца и я осталась в Церкви навсегда.
Тогда с храмами проблем уже не было. Они были на каждом шагу. По крайней мере, в Москве. Не надо было ехать за тридевять земель или ждать единственной за неделю Литургии.
Но я хорошо помню тот внутренний духовный голод, который я вдруг испытала, и ликование тех первых лет — я, наконец, дома, где меня любят, ждут и я люблю всех. Я бежала в храм, как будто это в самый последний раз. Душа горела, как не будет гореть уже никогда. И Господь слышал каждую молитву и мгновенно откликался.
Мне тогда было все равно, что происходит вокруг. Кто во что одет, кто правильно или неправильно крестится. Разговаривают в храме или молчат. Хорошо поет хор или плохо, грамотно читают Часы или нет. Я вообще в этом ничего не понимала. Мне ничто не мешало и ничто меня не отвлекало. И меня никто не раздражал. Я не вникала в интриги и сплетни, я даже не знала, что они там существуют. Потому что дождалась.
Были только я и Бог. И радость, которая хлестала фонтаном. Хотелось весь мир обнять и поделиться ей со всеми. И все здесь были для меня святыми.
Иногда, правда, вела себя, как дура. Но на то оно и детство, и церковное тоже — чтобы быть глупым.
А потом я «повзрослела», привыкла и охладела. Не ушла из Церкви, нет. Именно привыкла. Исчезло вот это, когда ведешь себя, как влюбленный дурак.
Я стала больше замечать — и хорошего, что есть в нашей церковной жизни, и плохого. В других, не в себе. Я стала отвлекаться от главного и злиться на то, что мне кажется неправильным, и знала, как надо. И ушла простота. Когда черное — это черное, белое — белое. Перед тобой Христос, и остальное не важно.
Как же я скучаю по тому времени и по той простоте, если бы вы знали…
Все молятся и всему радуются
Вот это «дождались» в этом маленьком деревенском храме витало в воздухе.
В том храме все молятся — все восемь человек и монахиня. Не смотрят на других, а именно молятся.
Им все равно, что глухая столетняя бабуля что-то кричит кому-то. Они не обращают внимания. Потому что дождались. Это я наблюдаю за всеми….
На другой день в храм принесли еще одну «ветхозаветную» старушку, тоже глухую, подружку первой. Они начали радоваться друг другу и, наверное, тому, что могут теперь встретиться не только на кладбище. Ничего не слышали, но уже вдвоем кричали. Когда децибелы совсем зашкаливали, бабули помоложе их просто обнимали, целовали и гладили по головам, как маленьких. И никто не шикал.
Вновь принесенную бабушку дотащили на исповедь, она поплакала там, покаялась, успокоилась, и ее вернули обратно. Через пять минут она опять зарыдала.
— Феодосия, что с тобой?
— На исповедь надо, грешная я, — зашамкала она.
— Так ты только была.
— Да? А я и забыла.
И смеется над собой….
Всем все равно, что две бабули в трениках, а не в юбках. И в огромных резиновых сапогах, с налипшими комьями грязи. Как будто только из огорода. Мне кажется, что, кроме меня, этого вообще никто не заметил.
Им не мешают мои дети. Единственные в храме. Хочет Маша ползать на этих храмовых нескольких метрах — пусть ползает. Слава Богу! Что-то говорит на своем тарабарском — «Ангелочек молится». Потом ее подхватили и держали по очереди — и бабушки, и монахиня.
Хотят старшие дети задувать свечи перед Шестопсалмием, а потом зажигать — прекрасно. Все молятся и все всему радуются.
Когда дети расшумелись и я попыталась призывать их к порядку, какая-то бабушка меня сразу остановила:
— Не надо. Мы так рады, что, наконец, дети в храме…
У кого-то зазвонил телефон, никто даже головы не повернул. Только я.
Им все равно, что то Шестопсалмие читали так, что без слез слушать невозможно. Опять же, только я на это внимание обратила. А бабушки счастливы, что у них служба и кто-то вообще это Шестопсалмие хоть как-то читает…
Дождались…
Никто по храму с подносами не ходит, деньги не собирает. На Преображение на этом традиционном «денежном» подносе рядом с алтарем бабушки порезали дыню, всех угощали и поздравляли с праздником. И было тепло. И Христос рядом.
«Батюшка, выходи, тут на исповедь»
Юный батюшка начал проповедь словами: «У нас большая радость! Господь всегда помогает…» Об этой радости присутствия Бога он все время и говорил…
Его рукоположили около года назад, и видно, что он еще горит.
Служит совсем один, ни алтарников, ни дьякона. В алтаре даже поговорить не с кем. Не то, что в столичных храмах. Только священник и Бог. Молится, каждое слово слышно…
— Он такой хороший, ему все очень благодарны, что служит у нас, — говорила мне по пути домой тетя Валя.
Бабушки молодого батюшку правда очень любят и всячески опекают. Ну и командуют, как же без этого. Я так поняла, он сам родом из этих мест и они его еще пацаном знали.
— Батюшка, выходи, тут на исповедь, — прокричала одна в дверь алтаря.
Вышел, исповедовал…
Во время службы начался дождь…
— Вам далеко идти, вас батюшка отвезет, — сказала мне вторая.
— Да ну, неудобно. И его ведь надо спросить.
— Отвезет!
С этими бабулями не забалуешь… Любят батюшку, но их духовным авторитетом не задавить. И он их любит, это видно.
Но в итоге дождь закончился и мы пошли пешком еще до конца службы. А на следующий день бабули нас встретили словами: «Что ж вы вчера ушли, батюшка очень переживал, что вы промокнете»…
А в конце взяли с меня слово, что я обязательно еще приду и детей своих приведу:
— Пусть шумят, смеются… Это же счастье — дети в храме. Жизнь опять у нас…
Завтра мы едем домой, в Москву. Но я знаю, что скоро вернусь сюда, в эту деревню, в наше «Кукуево». И теперь уже не только из-за Оптиной, но и из-за этого маленького храма, из-за этих бабушек, которые дождались. Из-за той радости, которой они и молодой батюшка хотят поделиться со всеми. Из-за той дыни на подносе. И потому что именно здесь я опять вспомнила, что главное в Церкви — Бог. И тогда душа поет и горит. И тебе никто и ничто не мешает. Ты всех любишь. Из-за жизни, которая возвращается сюда и кипит теперь не только на кладбище.
Фото: tatmitropolia.ru