«Заключенного привезли на консультацию, а он даже из машины не вышел»
Алла Покрас
Алла Покрас, правозащитник, бывший член Общественной наблюдательной комиссии (ОНК) и экс-руководитель программ организации «Международная тюремная реформа»:
— Уже более 20 лет назад, когда систему ФСИН только передавали из МВД в Минюст, встал вопрос о переподчинении врачей гражданскому ведомству. Конечно, чем больше гражданских людей попадет в систему, тем лучше, но не надо очень надеяться на то, что это радикально что-то изменит.
Во-первых, гражданская и тюремная медицина очень легко могут сговориться между собой, потому что, какие бы красивые слова мы ни произносили о профессиональном долге врача, люди везде примерно одинаковые, и многие считают, что раз в колонии сидят преступники, то чего им оказывать медицинскую помощь? Когда я работала в ОНК, у нас был случай: заключенного привезли на консультацию, и он даже из машины не вышел. Так и остался в салоне с охранниками, а сотрудник пошел с его документами в гражданскую больницу к гражданскому врачу.
Конечно, есть люди, которые работают на совесть, а не для галочки, но надолго они в системе не задерживаются. Даже если ты гражданский врач, то все равно вынужден действовать по законам учреждения, в котором оказался, иначе тебя как-нибудь подставят. Ты на чужой территории, а те — у себя дома.
Во-вторых, нужно иметь в виду, что и сейчас у тюремных врачей существует двойное подчинение: начальнику учреждения и начальнику медико-санитарной части (МСЧ). В каждом регионе есть своя МСЧ, которая находится в структуре ФСИН, но обладает некоторой профильной автономией. Это придумали не так давно как раз для того, чтобы хоть частично развести медицину и ФСИН.
Допустим, врач настаивает на проведении какой-то срочной медицинской процедуры, и тут он опирается на решение начальника МСЧ. Но, чтобы везти заключенного в больницу, нужны конвойные. А это — уже вопрос начальника учреждения: режимные мероприятия и деньги, которых всегда не хватает.
Теоретически можно было бы не отправлять с каждым пациентом четырех конвоиров, а только двух. Но на кого возложить ответственность решать, кому четыре, а кому — два? На психолога, на режимника, на оперативника? Что бы мы ни думали о системе отечественного правосудия, в колониях содержатся в основном опасные люди, которые совершили реальные уголовные преступления.
Поэтому, честно говоря, я не очень себе представляю врача, который будет работать в тюрьме и не зависеть от начальника тюрьмы.
В-третьих, есть еще масса тонкостей. Вот только один пример. Может быть, что-то поменялось за последние годы, но раньше специалист мог принимать только в помещении, лицензированном для оказания определенного вида медицинской помощи. Если санчасть в колонии лицензирована, например, только по специальностям «офтальмология» и «ухо-горло-нос», хирургу там делать нечего. Из-за этого были случаи, когда в учреждение не получалось привезти необходимого гражданского специалиста.
В-четвертых: в некоторых регионах тюремная медицина сильней, чем гражданская, потому что, кроме тюрем, там ничего нет. Для местных жителей — в лучшем случае фельдшерские пункты. И какая разница тогда, кому подчинен врач? Так или иначе медицинская помощь оказывается по месту нахождения заключенного, а если везти его в дальнюю областную больницу, то она должна все равно соответствовать неким нормативам — например, в палатах должны быть решетки на окнах.
И наконец, последнее: в тюрьме и в колонии медицина бессильна. С первых дней у человека из-за скученности, отсутствия движения и свежего воздуха (прогулки в цементном дворике — не в счет) вылезают все болячки, которые были и которых не было. Даже зрение портится, потому что в камере человек лишен возможности смотреть вдаль, и у него атрофируется глазная мышца.
В иностранных тюрьмах, которые мне приходилось видеть, все устроено несколько иначе. Сама камера может быть очень маленькой, но есть возможность перемещаться, выходить в коридор, садиться за стол в каком-то общем помещении, принимать душ.
А у нас? Душ — раз в неделю. И не потому, что тюремщики злые, а потому что вода — это деньги, и приходится экономить. Я уже не говорю о том, что в колонии человек иногда не может во время работы пойти в туалет, потому что для этого тоже нужен конвой, и на выход в уборную выдаются специальные талоны.
Все эти мелочи очень влияют на здоровье. Когда у заключенного обнаруживается, допустим, межпозвонковая грыжа, и некоторые начинают говорить: «Подумаешь, у меня тоже грыжа», — они не понимают, что дома ты можешь пойти и лечь, когда хочешь, а в колонии такой возможности нет. Там безумно неудобные кровати, тонкие изношенные матрасы, а дополнительное одеяло выдадут только по назначению врача. И еще дождись этого назначения.
У нас была безумная история в одном из московских СИЗО, когда человек хромал и ему нужна была палка, (в обычной жизни он пользовался тростью). Но кто же ему так просто палку даст? Нужно заключение хирурга. Четыре или пять месяцев ждали консультации, дождались, и хирург сказал, что тут поврежден нерв и надо к неврологу.
Тюрьма — она вообще не для того, чтобы лечить. Если у человека назначена консультация в гражданской больнице и на этот же день ему назначили судебное заседание, то его все равно повезут в суд, и никакой врач тут не поможет.
Пожалуй, только в одной части переподчинение могло бы что-то реально изменить: освобождение по состоянию здоровья, или актирование. Тюремные врачи делают это очень неохотно. У нас в изоляторе сидел один очень упорный заключенный, который, кажется, болел всеми болезнями на свете. Его актировали. И что вы думаете? Он опять совершил преступление, причем, кажется, разбой. Снова сел — и снова ему положено актирование.
Вот таких случаев в системе очень боятся, поэтому выпускают по состоянию здоровья только когда человек уже при смерти. Что стоит выпускать не за три дня, а хотя бы за две недели? Он придет домой — и успеет хотя бы с родными попрощаться.
«Человек попадает в тюрьму с нуля, как будто никогда ничем не болел»
Наталья Дзядко. Фото: inliberty.ru
Наталья Дзядко, директор Центра содействия реформе уголовного правосудия:
— Сейчас человек попадает в систему исполнения наказаний «с нуля» — без медицинской документации, без назначений, предписаний, как будто на воле он никогда ничем не болел. Например, если в тюрьму приходит ВИЧ-положительный, то он получает лекарства не раньше, чем будет подтвержден его статус. Получается, что между гражданской медициной и тюремной нет никакой связи.
А ведь существуют электронные карты — так пусть они будут и в тюрьме. Врачи, конечно, тоже должны приходить со стороны, чтобы следить за преемственностью назначений.
Но для этого требуется желание и готовность ФСИН этих врачей принять. А с этим непросто, потому что чем меньше людей извне, тем системе лучше. Посмотрите, что произошло с общественными наблюдателями, которые приходили в тюрьмы. По закону никто не может им в этом воспрепятствовать, но на деле им навязаны такие рамки, в которых реально действовать невозможно.
У меня нет априори отрицания всего тюремного.
Мы живем в таком мире, что без тюрьмы никак не обойтись. Но ведь возможна тюрьма с «человеческим лицом».
И она была такой еще 20 лет назад, когда в наши колонии приезжали представители международных организаций, «Врачи без границ», и все это способствовало гуманизации системы.
За прошедшие два десятилетия, с одной стороны, количество тюремного населения по сравнению с рубежом 2000-х, сократилось в два раза. Но с другой, система становилась все менее прозрачной и все более жесткой. Конечно, какие-то нормативы необходимо соблюдать — нельзя, чтобы кто попало ходил в тюрьму, и необходим конвой.
Например, в Можайской женской колонии женщины сначала рожали на территории самой колонии, где был роддом, а потом их стали возить в гражданские роддома Можайска и Наро-Фоминска. Казалось бы, вот она, совершенно независимая гражданская медицина. Но сразу после родов женщин стали тут же отправлять обратно в колонию, даже не дав побыть с ребенком. Почему? Да потому что нельзя было ее оставить в больнице, не было людей для госпитального конвоя. Родила — и сразу обратно. Нарушается самая первая, базовая связь матери и ребенка.
Тюрьма — это вообще такое место, где рвутся все связи. После колонии человек должен возвращаться в обычную жизнь с какими-то рекомендациями, чтобы продолжать лечиться на воле. Но у нас так система устроена, что человек в тюрьму попадает как будто ниоткуда и возвращается в никуда. По-прежнему нет закона о реабилитации, тюремное наказание — это несмываемая Каинова печать. И тут уже даже неважно, какое медицинское сопровождение.
На самом-то деле, милосердие, наверное, должно быть на первом месте. Никто не приговаривает к дополнительным мучениям. Людям достаточно уже приговора суда.
