Население Москвы стремительно растет, расширять территорию больше некуда, поэтому архитекторам и проектировщикам сегодня справляться со своими задачами куда сложнее, чем их предшественникам: приходится выискивать резервы на имеющихся территориях и под землей. Архитектурную преемственность поколений в Москве, в отличие от многих городов Европы, соблюсти пока никак не удается. Часто строительство чего-то нового происходит за счет снесения старого. Как же защитить прошлое не в ущерб будущему?
Об основах градостроительной политики Москвы размышляет историк, краевед Рустам РАХМАТУЛЛИН.
СПРАВКА: Рустам Рахматуллин — краевед, историк, писатель. Родился в 1966 году в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ. Проводимые им экскурсии по столице и десяткам старинных русских городов пользуются огромной популярностью. Был удостоен литературной премии «Большая книга-2008» за книгу «Две Москвы, или Метафизика столицы». Один из координаторов общественного движения «Архнадзор».
Москва развивающаяся
— Все чаще от москвичей и гостей столицы можно услышать: «Я не люблю Москву — шумно, тесно и …некрасиво». Мы перестаем любить город потому, что он изменяет свой вид, или же красота его уходит потому, что никому больше не нужна? Что происходит сегодня в столице — со старой Москвой, с ее архитектурой?
— Москва с метафизической точки зрения более подвижна, чем, например, Питер. Застылость Петербурга — это, как ни странно, следствие его градостроительной свободы. Петербург создан свободно, человеком, это такой слишком человеческий город. Не имея прообраза над собой, он делает идеал из себя самого — и однажды застывает. В эпоху модерна, например, возник Петербург-2 на Петроградской стороне, потому что Петербург-1, классический, уже застыл. И хотя сила денег сейчас огромная, я уверен, что в Питере вандализм остановят раньше. Нам всегда казалось, что в Питере нельзя камень сдвинуть без скандала. Оказалось, можно, и все-таки скандала больше, чем в Москве. У Москвы иная природа, Москва не закрыта для развития. Она всегда в поисках другой себя. Именно потому, что ей есть к чему стремиться, что она должна угадывать и видеть свой прообраз, — Москва не застывает. Плата за это — развитой вандализм. Таково возможное объяснение, но не оправдание вандализма.
— А есть ли примеры какого-то позитивного развития в столице?
— Есть хорошие архитекторы, тактично работающие в городе. Но это на уровне штучной застройки, как сейчас говорят, точечной — кто-то взял и построил хорошо, так бывает.
Туристический потенциал
— Вы много ездите по российской провинции. Сохраняются ли старинные города там?
— Я пользуюсь, помимо прочих книг, путеводителями по архитектуре провинции 60-х –70-х годов, и они до сих пор актуальны. При всех исключениях, то, что в них перечислено, живо. Чем меньше город, тем больше он дорожит полным перечнем своих памятников. Да, бывали пожары, бывали какие-то еще экстраординарные события, но, в общем-то, Гороховец, например, сорок лет назад и сейчас все тот же, становится только лучше. Конечно, это оттого, прежде всего, что туда не дошли большие деньги, но еще и оттого, что города, которые меньше Москвы, естественно, больше ценят себя, свое лучшее. Если же говорить о городской застройке, то отношение везде разное. От абсолютно вандального в Казани до максимально корректного, во всяком случае, на первый взгляд, в Ельце. А вот сельские усадьбы и бесприходные сельские храмы — это катастрофа, счет утрат огромный.
— Все знают, что Москва — город-музей. В сопровождающей Генплан документации написано: надо развивать туристическую сферу. Как это согласуется с незащищенностью памятников, их бесспорным уничтожением в случае, если приходится выбирать — памятник или новый торговый комплекс?
— Это пустые слова. Невозможно развивать туристическую сферу и одновременно ломать город. Иностранным туристам, может, и хватит одного квадратного километра, они все равно ничего о России не знают, кроме Красной площади. А для внутреннего туризма потенциал огромный. Но есть и другая проблема: приезжий должен взять месяц-полтора, чтобы изучить Москву. Мало кто ставит перед собой такую задачу. Провинция не понимает, что такое ее столица, не знает ее. Вот это драматично по-настоящему. За выходные, наскоком нельзя увидеть больше того, что видят иностранцы. Должны быть специальные программы, но кто это будет предлагать, где люди могут жить столько времени — полный отпуск, чтобы у них были на это средства? Что же касается знаний самих москвичей, то они столь же минимальны, и это еще одна почва для вандализма. Вот, например, Маросейка, дом 11. (Мы беседовали в кафе напротив. — Прим. авт.) Сколько человек поднимает на него глаза? Что может сказать человек, случайно остановленный на тротуаре, про этот дом? Может ли он хотя бы датировать его на глаз? Догадывается ли он войти в подворотню, оглянуться и увидеть отреставрированный фасад XVII века? Может ли он привести перечень фамилий и событий, с этим домом связанный, — удивительный, кстати, перечень? Сознание москвича однофасадно, город для него — сумма декораций: войти во двор, поискать второй фасад, объем, третье измерение, представить, что архитектура имеет глубину, ему довольно сложно. Сегодняшняя градостроительная политика — это средний вывод общего невежества. Преодоление невежества — условие преодоления вандализма, в том числе начальственного. Но если в рейтингах приоритетов москвичей эта тема находится на тридевятом месте, то зачем мэрии обращать внимание на нашу критику.
«Перестаньте кошмарить бизнес»
— А когда люди все-таки замечают, что рядом с ними, видят, как это разрушается, и начинают выходить на пикеты, защищать памятники, имеет ли такая деятельность какие-то результаты?
— В одном случае из десяти. Удалось сохранить дом Хвощинского в Златоустинском переулке — четыре года назад его хотели вывести из списка памятников. Круговое депо на Николаевском вокзале также было под угрозой вывода из списка памятников и, следовательно, сноса. Поднимали кампании, проводили пикеты. Но есть случаи непубличной деятельности, когда надо просто понять, кто это шевелится в доме, почему оттуда выносят половые доски, отвести гастарбайтеров в милицию, приехать с молотками и заколотить дверь. Так было сделано в знаменитом доме с кариатидами в Печатниковом переулке, 7. Кто-то по заданию кого-то стал выламывать перекрытия. Рабочие там — ни слова по-русски, потом появляется человек, называющий себя инвестором от управы, кричит: «Перестаньте кошмарить бизнес». Архнадзор идет в управу — нет такого инвестора. Вот это тоже часть защитной деятельности — система оповещения, эффективность общественного дозора. Человек, живя где-то в Лосинке, решил, что он будет обходить каждый день Сретенку дозором, и вовремя увидел ЧП.
Где искать «предмет охраны»?
— Несанкционированные действия какого-то отдельного непорядочного предпринимателя — это одно, но ведь много согласованных проектов, которые выходят за рамки понимания?
— Потому что те, кто согласовывают, — слишком люди. Речь идет об эффективности городской культурной политики: либо «нельзя» означает «нельзя», либо «нельзя» означает «мы что-нибудь для вас придумаем». Так было с усадьбой Шаховских на Никитской, где театр «Геликон». Это утрата года. Уничтожать памятник федерального значения, разрушать усадебный двор бесподобной красоты, чтобы построить зал и сцену, — это немыслимо! Однако это сделано.
— Неужели закон так легко обойти?
— В Федеральном законе об охране памятников 2002 года появилось понятие «предмет охраны», чего раньше не было. То есть памятник памятником, но ему надо в паспорт вписать, что является предметом его охраны. Это лазейка для вандализма. Как снесли «Военторг»? У него предмет охраны — скульптуры стрельцов у дверей и еще две финтифлюшки. Так вот же они, на месте. Закон нуждается в поправках. Либо «предмет охраны» надо из него вычеркивать, либо прописывать подзаконным актом порядок и методику его определения.
— И какой же выход, пока в закон не внесены необходимые поправки? Только вставать перед бульдозерами?
— В случае с театром «Геликон» даже это было невозможно. Наша усадьба, наша крепость была захвачена противником. Он сидел внутри и выгрызал ее, а мы стояли снаружи и даже не могли показать телевизионную картинку. Москвичи не знали, о чем мы говорим — один из тысяч, из ста тысяч был в этом дворе. Соседний офис предоставил телевизионщикам крышу гаража, чтобы они смогли снять, что делается за забором. А разрушители позировали со своими бульдозерами на руинах.
Уходящая доминанта
— Еще одно многолетнее уже противостояние — храм Воскресения Христова в Кадашах и комплекс «Пять столиц». Почему в этом месте нельзя начинать строительство?
— Речь идет о параметрах проекта. Если на этом участке возникает скромное здание допустимой высоты, если оно не затрагивает существующие здания, в том числе древние, если это не сопровождается подземными работами, если учитывается территория памятника и его охранная зона, — это одно.
— Но в данном случае все как раз наоборот. Если проект будет реализован в том виде, в каком он существует сейчас..?
— Тогда доминанта Замоскворечья попадает в каменный мешок, и одновременно появляется физическая угроза сохранности памятника. Вообще, храм должен быть центром пространства. В спальных районах Москвы это уже почти невозможно: если говорить о бывших усадебных и сельских храмах, то советские коробки и уличная сеть игнорировали их существование. Другое дело центр города. Если храм оказывается в каменном мешке, то разваливается, прежде всего, ценностная иерархия. Храм Иоанна Воина на Якиманке должен доминировать, но мы видим, как его зажимают с одной стороны, с другой, с третьей. Или старообрядческий храм Николы Чудотворца у Тверской заставы. Кому-то, правда, нравятся эти стеклянные дома, появившиеся у него сзади. Хотя бы переулочки между ними ориентированы на церковь. Подобный фон — темное стеклянное здание 70-х годов — мы видим на Маросейке за храмом Космы и Дамиана. Это модернистские контрасты, сознательные, но не всем нравящиеся, спорные. В любом случае, церковь перестает доминировать над местностью.
Куда идет художественная жизнь?
— Современная архитектура сегодня, пусть и в худших своих проявлениях, — это все-таки развитие, движение. Стоит ли бороться?
— Конечно, идет художественная жизнь, и с ней бороться не стоит. Бороться стоит с ее осуществлением за счет прежде созданного. Нужно защищать прежде созданное и развивать художественную жизнь в остальных местах. А там, где все уже создано, художественная жизнь должна принимать форму реставрации. Если здание в списке памятников, это не значит, что с ним ничего нельзя делать. Наоборот, надо делать. И это очень творческий, очень художественный процесс — реставрация, приспособление, наполнение жизнью старинных домов и памятников.